– Хочешь, чтоб я вскрыл? – деловито спросил Чарли.
– Конечно! Попробуй.
– Это явно сейф. – Чарли обвел рукой его стенки – получился небольшой прямоугольник, примерно тех же размеров, что и сейфовая ячейка в банке. – Могу выпилить его из стены.
– Ты б еще направленный взрыв применил. Нет уж, давай обойдемся без разрушений. Попробуй открыть, а?
И Чарли посерьезнел, стал подбирать отмычки к замку.
Таня, чтоб не стоять у него над душой, отошла к окну. Стояла и смотрела в окно: яркие краски тропического полудня. Никаких пастельных тонов, как в России. Если цвет синий, он ярко-синий (это – небо). А море – ярко-бирюзовое. И солнце шпарит, желтое-желтое. И блистает белый-белый песок.
Интересно, когда бы Татьяне надоела эта картина? И захотелось бы в Москву – к смазанным, дымчатым, серым краскам? Пока не хочется. Так, может, не захочется никогда?
– Оп! – вдруг радостно выкрикнул Чарли.
Садовникова быстро обернулась. Растаман распахнул дверцу сейфа. Не успела Таня помешать ему – залез внутрь рукой и вытащил туго свернутый в трубку холст. Да не один! Когда он стал находку разворачивать, обнаружилось, что в сейфе лежали закатанные друг в друга целых три холста.
Чарли развернул самый первый. Небольшой, но очень знакомый. Нежные краски, великолепной красоты лицо, синеватая дымка. Очень похоже на Ренуара. Неужели это и впрямь Ренуар? Самый дорогой художник за всю историю живописи?
А парень, не давая опомниться, разложил по полу холст номер два. И уж на что Татьяна далека от искусства – определила совсем иную творческую манеру и уверенную кисть другого, но тоже знаменитого мастера. Девушка, окно, музыкальные инструменты… Нечто похожее младшая Садовникова видела в Дрезденской галерее. Неужели Вермеер?
А вот и третий холст. Тоже небольшой. Морской пейзаж. Буря. Накрененный, почти тонущий плот. На нем фигуры в старинных одеяниях. Таня, конечно, совсем не специалист в живописи, но нарисованное очень похоже на творческую манеру Рембрандта. Она картины голландца в Эрмитаже рассматривала. В Питере неплохая коллекция.
Да может ли такое быть? Чтобы девушке из России и разгильдяю с Антигуа вдруг невзначай дались в руки такие шедевры?!
И, не веря своим глазам (и другим органам чувств), Татьяна скомандовала:
– Разложи их.
Растаман послушно расстелил по полу первый холст.
Таня своим мобильником сфотографировала его. Потом крупным планом сняла подпись художника.
Затем то же они проделали со второй картиной: общий план, потом крупно – подпись.
После – с третьей.
А потом Садовникова отослала все шесть картинок, как ММS-сообщения, своей вечной палочке-выручалочке – отчиму. Она ни секунды не сомневалась: Валера дознается, что это за холсты. Подлинники или нет? И как они здесь оказались?
– Все собираем и уматываем, да побыстрее, – скомандовала девушка.
И вот что интересно: Чарли послушался. Свернул в трубочку холсты – какое варварство все-таки по отношению к великой живописи, подумала Таня. Конечно, если картины и впрямь те самые, гениальные: Ренуар, Вермеер, Рембрандт. Они ведь и яркого света боятся, не говоря уж о грубых перемещениях в руках случайных людей!..
Чарли покорно протянул Садовниковой холсты. Он как-то сдулся в последние минуты. То ли кончилось действие наркотика, то ли произвело на него впечатление прикосновение (в буквальном смысле) к великой живописи.
Тане вдруг показалось, что следует немедленно уносить ноги. Непонятно почему, однако поступила она, как подсказывала ей интуиция: припустилась бежать вниз по лестнице. Чарли со своими инструментами еле поспевал за ней.
Они выскочили во двор тем же путем, что и пришли, – через заднее крыльцо. Выбежали и остановились как вкопанные. Потому что перед ними стоял мрачный Майк с пистолетом в вытянутой руке.
– Стоим, не шевелимся, – велел бандит. – Кладем сверток с картинами на землю, – он обращался персонально к Татьяне и внушительно повел оружием, словно прочертил в воздухе, что той следует делать.
Она послушно положила рулон на землю.
– Вот и умничка, – сказал Майк. – А теперь – быстро в дом! – скомандовал он. – Оба!
Татьяна сделала один шаг назад, затем другой и третий. Никакие шедевры не стоят человеческой жизни – особенно если эта жизнь твоя.
И вдруг прогремел выстрел. А потом сухо щелкнул еще один.
Не раздумывая, Татьяна бросилась на землю, на плиточную отмостку особняка. Она не видела, что натворили те два выстрела. Однако чувствовала: ничего хорошего от них ждать не приходится. И в панике закрывала голову руками, ожидая еще одного, третьего выстрела – для нее.
Но он, слава богу, не прозвучал, и тогда она подняла голову и увидела на земле распростертое тело Майка, и на месте его лица вспухает багровая каша. А совсем рядом с ней лежит недвижимым ее партнер – растаман.
Тогда она перевела взгляд: на расстоянии шагов двадцати от нее стоял Трэвис. В опущенной руке у него был пистолет, лицо озарено кривой усмешкой. И он неторопливо двинулся по направлению к ней.
Таня своей обострившейся в минуты опасности интуицией поняла, как он оказался здесь. Значит, Майк и впрямь нацепил на нее «маячок». Ну, а Трэвис, усомнившийся в преданности своего подручного, в свою очередь наблюдал за Майком. И это стоило жизни – и Майку, и Чарли.
Торжествующий Трэвис сделал несколько шагов по направлению к Тане – а точнее, к лежавшим на земле свернутым картинам. Ни Майк, ни бедный Чарли, лежавшие на земле, не шевелились.
Смертная тоска овладела Татьяной. Он не стреляет только потому, что моя кровь может забрызгать полотна, подумала она. Проклятые картины! Сейчас Трэвис наклонится, поднимет их, отойдет назад на несколько шагов и тогда уж точно выстрелит. В меня.
И все происходило именно так, как она предполагала. Убийца подошел, взял холсты, а потом, держа их в левой руке, сделал четыре – нет, пять шагов назад. И стал поднимать оружие, целясь Тане прямо в голову.
И вдруг декорации снова переменились! Раздался громкий выкрик: «Всем бросить оружие! Руки вверх! Встать на колени!!!» – а затем небольшой пятачок у заднего крыльца особняка стал заполняться мужчинами, бывшими, несмотря на жару, в касках, в защитного цвета майках и бронежилетах, с короткими автоматами в руках.
А позади группы захвата с пистолетом наголо – полицейский лейтенант Маккензи, тот самый, кому отчим позвонил сегодня из Москвы. Валерий Петрович убедил его присмотреть за Трэвисом, Таней – и за домом, где убили Мирослава Красса.
Любитель живописи не стал сопротивляться. Отбросил от себя оружие и покорно встал на колени.
Эпилог
Таня
Всю жизнь Таня хотела богатства и славы. Можно сказать – вожделела. Или даже – алкала.
И лишь когда она добилась и того, и другого, поняла: совсем не эти вещи – главные. Куда важнее то, что ни за какие деньги не купишь. И никакой известностью не приобретешь.
Что именно?
Здоровье и благополучие близких, например. Любовь. Сердечная привязанность.
Истины, откровенно говоря, прописные. Но оценить и уразуметь эту пропись каждому в своей жизни приходится самому. Дойти своим путем.
…История с убийствами и ограблениями на Антигуа вызвала огромный интерес общественности. Уже на следующий день на остров нагрянули десятки представителей мировых СМИ, от Си-эн-эн и «Бостон глоуб», до «Сан» и «Ю.Эс. ньюс энд уорлд рипорт». Раньше, когда была помоложе, Татьяна купалась бы под сотнями блицев, позировала под прицелами телекамер. Однако сейчас внимание массмедиа ее только злило.
Ведь если кому-то рассказать о своих злоключениях откровенно, неизбежно последует вопрос о маме. Значит, всплывет история с Мирославом – как он использовал Юлию Николаевну, как подставил. Разумеется, если кто-то из разгребателей грязи сам вырулит на эту тему, Таня ему собирать материал никак помешать не сможет. Но первой начинать шокирующие признания о любви русской пенсионерки – нет, благодарю покорно. К тому же ей было ужасно жаль Чарли. Тихий куряка совсем не заслужил той участи, которую она, Татьяна, ему уготовила. Ведь если б не она, был бы растаман целехоньким. И теперь, если нарушить обет молчания, получится дико отвратно: она зарабатывает деньги и славу на его крови.
И поэтому тоже на все призывы и посулы (в том числе денежные) журналистов Садовникова отвечала одно: «Ноу комментс».
И когда улетала с Антигуа на Гваделупу, попросила о помощи лейтенанта Маккензи. Тот на полицейской машине подвез Татьяну прямо к трапу: она таилась на заднем сиденье.
В самолетике Садовникова, конечно, не удержалась, проглядела заголовки раздававшихся бесплатно газет.
Понятно, что «Антигуа Сан» отвела истории, где фигурировали «мисс и миссис Садовникофф», целый спецвыпуск. Однако даже респектабельные «Нью-Йорк таймс» и «Файнэншенел таймс» поместили на первых полосах «свистки», посвященные трагедии на Карибах, а самой истории посвятили целые развороты. На удивление, вранья и даже преувеличений в серьезных изданиях не было, а Татьяна называлась «сотрудницей московского отделения рекламной компании «Джасперс и бразерс» – в одном печатном органе, и «известной искательницей приключений» – в другом.
Однако поразил Татьяну другой факт – молодцы заморские газетчики, стараются из темы выжать все до капельки! В статьях подробно рассказывалась история похищения пяти картин из бостонской галереи. Приводились даже составленные много лет назад фотороботы: один в один молодой Майк и молодая женщина – совсем не похожая на нынешнюю Глэдис.
В статье, посвященной былому ограблению, говорилось, что администрация галереи в свое время объявила награду за найденные холсты. Да не простую, а пять миллионов долларов! И утверждалось в заметке со ссылкой на нынешнего директора, что галерея не отказывается от своих обещаний. Одно лишь омрачало огромную радость руководителя галереи: оказалось, что найдено лишь три холста из пяти похищенных. Судьба еще двух шедевров остается неизвестной. И потому, говорил галерейный вожак (у-у, заокеанские крохоборы!), что «мисс Татиане Садовникофф» будет выплачено не пять миллионов сполна, а только три.
«Что ж, – блаженно откинулась на кожаном сиденье бизнес-класса Татьяна, – лишние три «лимона» зелеными в хозяйстве не помешают». Однако на самом деле ее куда больше грело сознание, что совсем скоро, уже на Гваделупе, она увидит маму. А немного погодя, в Москве, и своего замечательного отчима.
* * *Юлия Николаевна
Короткая стрижка Юлии Николаевне все-таки шла. Особенно сейчас, когда она избавилась от неестественно черного цвета волос и снова стала светлой шатенкой.
– Оттенок тебе подобрали отлично, – похвалила мамину прическу Татьяна. – Надо дома в такой же колер краситься.
– Ну уж нет. – Юлию Николаевну даже передернуло. – Мне б только дождаться, пока волосы отрастут. Моего цвета. А краситься я больше никогда в жизни не стану!
– Будешь седая ходить? – ухмыльнулась дочь.
– Имею право. Я пенсионерка, – отрезала маман.
Таня улыбнулась. Недавний свой образ – копию Глэдис Хэйл — Юлия Николаевна уничтожала отчаянно. Несерьезные шортики, бриджи, капри больше не носила, даже здесь, на Гваделупе, умудрилась отыскать себе очень советский, бесформенный, балахонистый сарафан. Прибавьте к нему тусклые шлепанцы на танкетке и полное отсутствие косметики. Да еще глаза потухли, сутулиться начала…
И хотя о покойниках плохо думать нельзя, у Тани в очередной раз пронеслась мысль: «Сволочь ты, Мирослав».
Яркие краски, тропические фрукты, изумрудное море – маму теперь ничто не радовало. Рвалась – совершенно искренне! – домой, в дождливую, неприветливую Москву, где зима закончилась с концом февраля лишь формально, а на деле снег и лежал, и выпадал новыми порциями.
– Да поедем, поедем мы скоро домой! Ухвати хоть на прощание лета кусочек! – уговаривала дочь.
Но мама сама на себя словно епитимью наложила. Никаких больше пляжей, коктейлей, ночных прогулок под звездами. Даже ужинать идти отказалась, попросила ей еду в номер принести.
Что ж. Переспорить Юлию Николаевну всегда было практически невозможно – потому Таня исполнила мамину волю. Отправилась в ресторан одна. Забилась на террасе в дальний уголок, лениво откинулась на спинку плетеного кресла. Пожалуй, родительницу можно понять. Она сама – хотя насколько моложе! – после всех недавних приключений чувствовала себя усталой, потухшей. Видеть людей не хотелось.
Таня решительно пресекла поток комплиментов, кои пытался обрушить на нее красавец-официант. На игривые взоры неподалеку сидящего благообразного старикана ответила ледяной улыбкой. А когда к ней приблизился еще один пожилой (иных среди отдыхающих не наблюдалось) джентльмен, готова уже была банально нагрубить. Однако опомнилась, взяла себя в руки. Отельчик-то маленький. Будут их считать моральными уродками: мамаша – отшельница. Дочка – хамка.
Все ж поздоровалась сдержанно, но вежливо.
Джентльмен услышал ее безупречный английский, просиял:
– Слава всевышнему, мы с вами можем общаться!
Плюхнулся в соседнее кресло.
«Да о чем мне с тобой говорить?» – Таня искоса взглянула в его пусть ухоженное, загорелое, но тертое временем лицо. Вздохнула:
– Я вас внимательно слушаю.
– Позвольте представиться. – Мужчина протянул ей визитную карточку.
Строго, солидно: Джереми Доктороу, университет Джорджии, заведующий кафедрой, профессор.
«Все как положено. Собственный дом, взрослые дети, практичный «Форд», отпуск на Карибах в бюджетном отеле, – предположила Татьяна. – Но я-то ему зачем сдалась? Неужели клеиться надумал?..»
Однако ошиблась.
Мистер Доктороу смущенно потупил взор, потеребил салфетку, секунду помолчал… потом вскинул на нее ярко-голубые, все в морщинках глаза южанина. Несколько принужденно рассмеялся, молвил:
– Уф, что, право, за нелепая ситуация. Смущаюсь, будто школьник.
– Да ладно, говорите! – подбодрила его Таня.
– Я… – Пожилой мужчина смотрел на нее почти жалобно. – Я по поводу мамы вашей.
«О, господи!» – Садовникова еле удержалась, чтоб не расхохотаться.
– И что с моей мамой? – постаралась, чтобы голос прозвучал строго.
– Я понимаю… с моей стороны это невоспитанно, даже нагло – обращаться за помощью к вам. Но что мне остается? Передайте, пожалуйста, вашей маме, что я восхищен ее достоинством, ее грацией. И мне очень бы хотелось, чтоб столь прекрасная леди обратила на меня свое внимание.
– Вы шутите?
– Я просто использую свой последний шанс, – печально вздохнул профессор. – Я сказал бы все это ей сам, но она не желает меня слушать! Прячется, даже на пляж выходить перестала…
– Боюсь, господин Доктороу, я не смогу вам помочь, – пожала плечами Таня.
– Неужели вы сейчас скажете, что ваша мама давно и счастливо замужем?..
– Нет, но…
– Она говорила вам, что я ей неприятен? – расстроенно перебил старик.
«Вот, блин, мамуля! – даже с оттенком зависти подумала Садовникова. – Кружит мужикам головы!!»
Улыбнулась профессору:
– Мама просто полагает, что курортные романы не для нее.
– Но я и не собирался ей предлагать… ничего неподобающего! – с жаром откликнулся профессор. – Мы могли бы просто погулять вечером по набережной. Обсудить фильмы, книги. Ваша мама наверняка хотя бы чуть-чуть понимает английский, я тоже начал учить русские слова.
– Но мы уезжаем! Совсем скоро!
– Я тоже, а в чем проблема? – удивился американец. – Есть же телефоны, Интернет, скайп. Мне почему-то кажется, что мы с ней – несмотря на языковой барьер – найдем, о чем поговорить.
– А вы-то сами не женаты? – строго поинтересовалась Садовникова.
– Нет, что вы, нет – я бы не посмел! Я разведен уже много лет. Дети взрослые. Живу в собственном доме. Материально независим, – поспешно докладывал старичок.
– Ладно, господин Доктороу. – Таня взяла визитку, пообещала: – Я попробую за вас походатайствовать. Но предупреждаю сразу – шансов немного. Мамуля моя к новым знакомствам относится крайне настороженно.
– Уверяю вас, я ее не обижу! – Профессор прижал руки к груди.
«Вот чудеса! Прежде всегда маман меня опекать пыталась, а теперь я у нее дуэнья!» – весело подумала Таня.
Тепло улыбнулась смущенному старичку, еще раз внимательно окинула его взором. Выглядел он – в отличие от скользкого Мирослава – пусть скучноватым, слишком обыкновенным, зато надежным. Можно не сомневаться: ни в какой криминал мамулю не втянет.
Значит, надо заставить ее с ним познакомиться.
Лучше уж к маме в гости она в Америку будет ездить, чем на Рязанский проспект.
Вместо послесловия
Нас часто спрашивают читатели: выдумываем ли мы все, о чем пишем? Или наши романы основаны на реальных событиях?
Раньше мы отвечали: да, придумываем все, от первого до последнего слова. И видели: люди разочаровываются. Типа, вы не писатели-фантасты, чтобы сочинять напропалую.
К тому же нельзя ведь на деле утверждать, что мы измышляем все-все-все. Вот, к примеру, в только что прочитанном вами романе Таня Садовникова – она ведь как живая, правда? У нее действительно есть прототип – тоже Таня, блондинка, умница. Кстати, работает творческим директором в рекламном агентстве. Больше того: свои работы на Каннский фестиваль рекламы отправляет под псевдонимом: «Татьяна Садовникова».
И Юлию Николаевну мы тоже из жизни взяли. Конечно, что-то изменили, добавили-убавили, но – она живой ведь человек, не дурилка картонная. А образ отчима? Пока мы не можем назвать имена ВСЕХ, кто для него послужил прототипом. Иные, даже будучи в отставке, по роду своей службы чураются гласности. Но об одном из прообразов можно рассказать: это наш друг, ушедший от нас прекрасный человек и журналист Валерий Леонидович Гуринович, вечная ему память. К тому же в последней реинкарнации отчима в данном романе мы часто на его месте воображали Сергея Шакурова, сыгравшего Ходасевича в телесериале – большое ему за роль человеческое спасибо. Кстати, в том фильме («Частный сыск полковника в отставке») Ирина Алферова также оказалась чрезвычайно органична – она играет старшую Садовникову. Воистину: нет маленьких ролей, есть лишь маленькие артисты.