Оля записывает в ведомость.
Оля (матери). Ваше социальное положение?
Мать. Как это? Извините, я не знаю. (Тарасову, шепотом.) Коля, ты не знаешь, они спрашивают какое-то социальное положение. Я не понимаю, как это?
Тарасов. Социальное положение? (Комиссии.) Она графиня.
Мать. Коля, что ты?
Тарасов. Мама, не притворяйтесь. Вы графиня. Товарищи, разве вы не замечаете, что она типичная представительница родовой аристократии?
Мать. Вы его не слушайте. Он несет невесть что. Коля, да что же это такое?..
Тарасов. Мамочка, не волнуйтесь. Я пошутил. Вы не графиня. Кто был покойный отец?
Мать. Покойный Николай Федорович… (смотрит на увеличенный фотографический портрет мужа) служил в земстве статистиком.
Тарасов (Оле). Пишите: вдова земского статистика. Годится?
Оля. Вполне.
Тарасов. Спасибо. (Подходит к клеткам.) Птички, собирайтесь. Поедем в центр.
Перекресток в центре. Пролетарская публика. Изредка в толпе пробирается испуганная фигура буржуа. Афишная тумба. Возле нее стоит Орловский, небогато одетый. Рядом с Орловским – переодетый полковник Селиванов. Они всматриваются в демонстрацию. Слышна какая-то музыка. Бежит народ, наполняя перекресток.
Селиванов и Орловский прижаты к афишной тумбе.
Селиванов. Что это?
Орловский. Торжествующий пролетариат.
Селиванов. Тэк-с. Доигрались.
Орловский. Что-с?
Селиванов. Я говорю: доигрались. Достукались. Как вам нравится этот кабак?
Орловский оглядывается на Селиванова.
Поручик Орловский?
Орловский. Не имею удовольствия.
Селиванов (тихо). Полковник Селиванов.
Орловский. Андрей Васильевич, батюшки!
Селиванов. Что, не узнали?
Орловский. Помилуйте. В таком виде?
Селиванов. Да и вы тоже, так сказать. А я думал, что вы давно в Крыму.
Орловский. Застрял.
Селиванов. Но надеюсь…
Орловский. О, будьте уверены.
Селиванов. Я четыре дня назад из Крыма. Разыскиваю наших людей. Надеюсь, вы наш? Пройдемте со мной в переулок.
Орловский. Слушаюсь.
Орловский и Селиванов идут в переулок.
Толпа приближается. Теперь видно, что это такое. Это торжественное переселение рабочей бедноты с окраин в центр. Впереди несут портрет Ленина. Дальше – большой ленточный лозунг: «Мир – хижинам, война – дворцам». Несколько матросов с гармониками. Танцующие работницы. Дальше грузовики с переселяющимися. На грузовиках жалкий скарб, веселые переселенцы. Некоторые переезжают на новые квартиры на извозчиках. Сзади на извозчике матрос и шарманщик с шарманкой. Матрос размахивает шапкой, шарманщик играет. Все это окружено веселой пролетарской толпой. Играет оркестр. Внушительная процессия движется медленно. Летят вверх шапки. Крики «ура». Едет очередной грузовик. На нем среди других переселяющихся – Тарасов с матерью. Они сидят на своем комоде. Мать поддерживает швейную машинку; тут же клетка с птицами. Тарасов держит в руках на двух палочках шутливый лозунг, хорошо видный всем:
Стоит буржуй обиженный,
Пришел ему конец,
А мы простились с хижиной
И едем во дворец.
Народ читает плакат и смеется. Лозунг Тарасова имеет шумный успех. Проезжает извозчик с шарманщиком и матросом. Шарманщик играет «Бывали дни веселые», и на этот мотив матрос громко, во весь голос, поет:
Поют печальным голосом
Помещик, царь, купец:
Бывали дни веселые,
Гулял я, молодец.
Теперь другое времечко,
И разговор не тот:
Для нас восходит солнышко,
Для них – наоборот.
Стоит буржуй обиженный,
Пришел ему конец,
А мы простились с хижиной
И едем во дворец.
За матросом бегут мальчишки и орут во все горло эту же песню.
В переулке.
Селиванов. На днях вы получите подробные инструкции.
Орловский. Слушаюсь.
Известный нам двор богатого дома. Вселение рабочих.
Светлая, большая, хорошо обставленная комната в богатом доме, куда только что переселился Тарасов с матерью. Это была гостиная. Тарасов прибивает клетки с птицами над окном. Мать робко устанавливает возле другого окна швейную машину. Старается ходить на цыпочках. Чувствует себя крайне неловко. Открывается дверь. Появляется высокомерная старуха (та, которая спускала на веревочке револьвер). Она с лорнетом.
Старуха. Я бы вас попросила прекратить стук. Это совершенно невозможно.
Мать. Извините, пожалуйста. Коля, перестань стучать.
Старуха. И будьте любезны, ничего не ставьте на крышку рояля.
Мать испуганно смотрит: на рояле ничего не лежит.
Мать. Мы не ставим.
Старуха. Я говорю для того, чтобы на этой почве у нас в дальнейшем не возникало нежелательных конфликтов. Это дорогой концертный инструмент Бехштейна. Впрочем, вам это, по всей вероятности, ничего не говорит.
Бросив презрительный взгляд, старуха исчезает и довольно громко захлопывает за собой дверь, но сейчас же опять открывает ее.
Кроме того, я бы вас очень просила не пользоваться нашей ванной. В кухне есть раковина.
Тарасов. «Старуха! – закричал Герман…»
Ошеломленная старуха некоторое время стоит неподвижно, величественно, не зная, что сказать. Затем скрывается, хлопнув дверью.
Мать. Коля!
Тарасов открывает с треском балконную дверь и выходит на балкон. Он видит море. На соседнем балконе лежит чахоточный рабочий и тоже смотрит на море. Возле него хлопочет жена. Из какого-то окна высовывается матрас, который проветривают новые жильцы.
Общий вид дома. Видно, что въехали новые жильцы: на балконах и в окнах оживление.
Во двор входит Царев в сопровождении товарищей.
Царев (снимает фуражку и машет). Здравствуйте, товарищи! С новосельем!
Из окон и с балконов Царева приветствуют криками, машут руками, полотенцами.
Комната Тарасовых. Стук в дверь.
Мать. Войдите.
Входит Царев.
Царев. Здравствуйте. Я вам не помешал? С новосельем. Ну как? Понемножку устраиваетесь?
Мать. Спасибо. Уже устроились. Не знаю, как вас и благодарить, товарищ.
Царев. Ну, чего там благодарить. Живите, дышите воздухом. Чья власть? Наша или не наша? Так в чем вопрос!
Входит с балкона Тарасов.
Тарасов. А! Старый знакомый!
Пауза. Царев всматривается в Тарасова.
Не узнаете?
Царев. Что-то не признаю.
Тарасов. А кто меня на вечере поэтов разоружал?
Царев (настороженно). Разве?
Тарасов. Последний карандаш хотели забрать.
Царев. Верно! Графитный, граненый, как штык вороненый. (Смеется.) Ну, здравствуйте.
Мать. Что ж вы стоите, товарищ? Присаживайтесь.
Царев. Спасибо. Времени нет. Я бы с удовольствием.
Мать. Может быть, чаю?
В это время дверь распахивается и появляется старуха.
Старуха (не видя Царева, повышенным тоном). Кроме того, я бы вас покорнейше просила… (Замечает Царева.) Пардон. (Скрывается.)
Царев. Что, буржуазия донимает?
Мать. Не беспокойтесь, не беспокойтесь. Мы еще не познакомились.
Царев. А пошлите вы ее к чертовой матери. Я извиняюсь.
Царев видит в углу шуточный плакатик Тарасова и машинально берет его, рассматривает.
Мать (извиняясь). Это так, Колины глупости.
Царев. Сами составили?
Тарасов. Сам. А что?
Царев. А, чтоб ты! Дай пять. (Жмет Тарасову руку.) Будет десять. (Очень серьезно.) Спасибо.
Тарасов не знает, смеется над ним Царев или нет. Но Царев серьезен. Тарасов смущен.
Спасибо. Вот это нам просто-таки до зарезу надо.
Тарасов. Ну что вы!..
Царев. На! Он не понимает! Чудак, да ты пойди на улицу. Сегодня твой стих весь пролетариат поет. Даже я запомнил. (Поет.)
Стоит буржуй обиженный,
Пришел ему конец,
А мы простились с хижиной
И едем во дворец.
Чудак человек! Это же настоящий политический, массовый лозунг. С таким лозунгом можно мировую революцию сделать! Долго составлял?
Чудак человек! Это же настоящий политический, массовый лозунг. С таким лозунгом можно мировую революцию сделать! Долго составлял?
Тарасов. Как это долго? Сразу.
Царев. Врешь!
Тарасов. Конечно.
Царев. А ну составь.
Тарасов. Что?
Царев. Что-нибудь политическое. Только покрепче. Чтоб можно было под «Яблочко» петь. «Яблочко» знаешь?
Царев открывает рояль, садится и бодро, хотя и не совсем правильно, наигрывает «Яблочко» и поет.
Эх, яблочко,
Куда ты котишься?
На «Алмаз» попадешь —
Не воротишься.
Что-нибудь подходящее подобрать можешь?
Тарасов (с улыбкой). Конечно. Но насчет чего?
Царев. Насчет чего? (Задумывается.) Насчет попов, что-нибудь сильно антирелигиозное. А то знаешь, попы нам все время палки в колеса ставят. Можно?
Тарасов. Можно. (Мгновенно поет.)
Стоит поп у ворот —
Удивляется,
Что народ не несет
Ему яйца.
Царев (в восторге). Ах ты, туды твою! (Матери.) Я извиняюсь, не удержался. (Тарасову.) Как тебя звать?..
Тарасов. Николай Николаевич.
Царев. Слышь, Коля, ты же для нас золотой человек! Как это: стоит поп у ворот… Погоди. (Играет пальцем на рояле и поет.)
Стоит поп у ворот —
Удивляется,
Что народ не несет
Ему яйца.
Тебе, Коля, цены нет. Едем!
Тарасов. Куда?
Царев. В губком.
Тарасов. Когда?
Царев. Сейчас.
Тарасов. Зачем? Что я там буду делать?
Царев. Ты чудак, Коля. Надевай робу и едем.
Мать. Боже мой, куда?
Царев. Мама, не расстраивайтесь. Мы вашего Колю привезем, отвезем и опять привезем. Он у нас будет главный человек по Первому мая.
Тарасов. Мама, не забудьте переменить птицам воду. До свидания, птички.
Улица. Стреляя и чадя, мчится автомобиль выпуска 1914 года, марки «бенц», в котором сидят, подпрыгивая, Царев и Тарасов. На переднем крыле лежит матрос, выставив вперед маузер.
В роскошном здании крупного банка помещается губком. Двусветная зала со стеклянным потолком. Здесь раньше производились главные банковские операции. Сейчас здесь отдел изобразительной агитации: художники пишут плакаты, портреты и лозунги ко дню Первого мая. Часть громадных плакатов разостлана на полу: часть стоит вдоль стен, часть – поперек залы. Портреты Ленина. Политические карикатуры. Большинство плакатов написано в духе кубизма и Пикассо. Это живописный хаос, пересекающиеся плоскости двухэтажной высоты. На печках-«буржуйках» варятся клеевые краски. Всюду рулоны картона, листы фанеры, кисти. Возле громадного декоративного паяно – в кубистском духе написана группа пролетариев всех стран, разрывающих цепи капитализма, – группа спорящих художников. Это художники разных направлений. Спор очень жаркий. Оля Данилова заведует «Изо». Она не знает, как примирить спорящих.
Оля. Товарищи, будет! Надо работать. Идите работать, потом будете спорить. Вот наказанье!
Голоса спорящих:
– А я вам говорю – только Пикассо!
– Пикассо непонятен рабочим.
– А Репин понятен?
– Репин понятен.
– Репин – контрреволюционер в живописи!
– Возьмите свои слова назад.
– Ни за что!
– Товарищи, новая тема требует новых изобразительных средств.
– Матисс – гений!
– Чушь. Рабочие не понимают вашего Матисса.
– Не расписывайтесь за рабочих.
– Это непонятно массам.
– Нет, это понятно массам!
Оля (чуть не плача). Товарищи! Идите работать! Ей-богу, я позову коменданта.
Галдеж продолжается.
Входят Царев, за ним Тарасов. Царев слушает галдеж.
Царев. Здравствуйте, Олечка. Что за шум, а драки нету? Что они тут не поделили?
Оля. Целый день ругают друг друга.
Кубист (Цареву). Товарищ матрос, очень хорошо, что вы к нам зашли. Скажите свое веское слово.
Царев. Об чем речь?
Кубист. Вопрос стоит принципиально: или – или. Вот вы, например, матрос, человек массы, с парохода, большевик, авангард рабочего класса. Идите сюда. Я вам сейчас все объясню. (Тащит Царева к своему панно.) Идите сюда. Я – кубист. Понимаете?
Царев. Это что за кубист, какая-нибудь фракция?
Кубист. Нет. Это не фракция, товарищ. Это направление в живописи. Сейчас я вам все объясню в двух словах. Вот вы, например, революционер, простой человек с парохода. Вы делаете революцию. И я делаю революцию. Мы оба делаем революцию. Только вы делаете революцию в жизни, а я – в искусстве. Понимаете?
Царев. Чего ж. Понимаю.
Кубист. Видите. А тут есть разные реакционные типы, которые утверждают, что наше искусство непонятно массам.
Реалист. Прошу без личных выпадов.
Кубист. Спрячьтесь вы со своим Репиным. Противно. (Цареву.) Идите сюда. (Отводит Царева подальше от панно.) Станьте здесь. Смотрите.
Царев смотрит на панно.
Понятно?
Царев (нерешительно). Вроде бы…
Кубист. Ну, вот, например, эта фигура в центре. Кто? Обратите внимание на желтый цвет лица и на характерный разрез глаз. Ну? Ки…
Царев. Китаец?
Кубист (в восторге). Абсолютно! У вас точный глаз. Китайский рабочий. Кули. А они утверждают, что непонятно массам. А вот смотрите – вот этот? (Показывает на другую фигуру.)
Царев. Вроде бы…
Кубист. Вот, вот. Совершенно верно. Вы заметили, какой черный? Жженая кость. И курчавые волосы. Ну? Не-е-е…
Царев (нерешительно). Негр?
Кубист. Совершенно! Негр. А у того замечаете в руках что? Молоток и кувалда.
Царев. Молоток?.. Гм… Он у вас кто – кузнец?
Кубист. Верно! Кузнец. Понимаете: мы кузнецы, и дух наш молод!
Царев. Ну так что ж. Это все политически вполне правильно.
Кубист (с жаром). Спасибо! (Жмет Цареву руку.) Вопросов больше не имею. (Испепеляюще смотрит на реалиста.) Ну, теперь вы убедились, что кубизм – это единственно мыслимое революционное искусство? Вот и товарищ матрос может подтвердить.
Царев. Кубизм у тебя правильный.
Реалист бросается к Цареву.
Реалист. Идите сюда.
Реалист тащит Царева за рукав к своему плакату, изображающему в реалистическом духе летящего вверх тормашками Врангеля.
Что скажете?
Царев (смотрит на плакат и смеется). Ловко ты его обрисовал, гада! Правильный кубизм.
Реалист. Это не кубизм. Это – чистейший реализм!
Царев. Ага. Правильный реализм. Только тут еще надо какой-нибудь стих написать. Коля, где ты? Иди сюда. Видишь картину? Можешь сюда составить стих?
Тарасов подходит.
Реалист. Только что-нибудь, если можно, классическое.
Тарасов. Классическое? Хорошо, можно классическое. (Лениво зевая.)
По небу полуночи Врангель летел,
И старую песню он пел.
Товарищ, барона бери на прицел,
Чтоб ахнуть барон не успел.
Царев (в восторге). А, чтоб тебя! Ну, Коля, ты золотой человек! (Жмет Тарасову руку.) Оля, ты все время плакала, что у тебя не хватает для агитации хорошо грамотных людей. Тарасов, иди сюда, познакомься с товарищем. Олей.
Оля. Мы знакомы.
Царев. Знаешь, что это за человек? Он тебе какой хочешь политический лозунг может застругать в рифму. Я его специально для тебя нашел и мобилизовал в первомайскую комиссию.
Тарасов. Как это – «мобилизовал»?
Царев. Обыкновенно как. Ну и с тем, товарищи, до свидания. У меня еще делов выше головы. Мне еще надо сейфы экспроприировать.
Царев быстро пожимает всем руки.
(Тарасову.) Ты ее слушайся. (Уходит.)
Тарасов. Это что же – выходит, что я мобилизован?
Оля. Всего на три-четыре дня, не больше. Ничего?
Тарасов. Переживу. А что я должен делать?
Оля. Это мы сейчас поговорим. Пойдем. Здесь невозможный галдеж.
Тарасов. Пойдем.
Тарасов и Оля идут по зале. По сравнению с двухэтажными фигурами плакатов они кажутся трогательно маленькими. Художник-реалист белой краской выводит на своем плакате:
По небу полуночи Врангель летел
И старую песню он пел…
А я уже думал, что потерял вас навсегда.
Оля. А я вдруг нашлась. Вот видите, как хорошо.
Тарасов. Теперь вы уже не фурия революции, и не мадонна Мурильо, и не фея Берилюна.