Бойся своих желаний - Анна и Сергей Литвиновы 11 стр.


Однако если бы нас попросили нарисовать картину самой яркой, обнаженной и чистой любви – мы б изобразили двух девочек, которые в одних свитерках и юбочках выше колен стремглав несутся по заснеженной аллее военного городка, лица их раскраснелись и полны азарта, и пар поднимается от их фигур в бесконечные звездные дебри дальневосточной ночи…

А в то же самое время негенерал Васнецов возвратился в генеральский домик и совершал обход своих владений. Усталые официантки пили на кухне чай и попытались неловко спрятать порасхищенную с банкетного стола недопитую бутылку армянского коньяку. «Продолжайте, продолжайте», – по-отечески махнул им рукой Петр Ильич. Он, разумеется, подметил, что двух подавальщиц в компании недоставало – и как раз тех, что перемигивались с господами Ленноном и Харрисоном. Цекист покинул кухню. Разумеется, он знал о существовании комнаты с аппаратурой прослушки, но, как порядочный человек, не желал уподобляться беспардонным амурным соглядатаям и просто неспешно прогулялся по коридору. В комнатах, отведенных для мистеров Маккартни и Старра, было до странности тихо. В номерах двоих других битлов, как и ожидалось, раздавались возня и смех. Операция развивалась по плану. Ну, или, если быть честным перед самим собой, почти по плану. Главный разговор, ответ на основной и коренной вопрос: «Поедут ли битлы в тур по России?» – негенерал, верный народному принципу «утро вечера мудренее» – отложил, чтоб спросить ребят на свежую голову. Он, во всяком случае, сделал все от себя зависящее. Теперь должны постараться девчонки, чтобы парни не захотели от них отлепляться. Вот только почему никого не выбрали Пол и Ринго?

Размышляя об этом, в конце коридора очень ответственный работник столкнулся нос к носу с Марусей. Девушка сделала вид, что встреча произошла нечаянно, однако она, разумеется, Васнецова ждала. «Ах», – молвила она, чуть не налетев на него. А потом, потупившись, вдруг сказала:

– Вы меня извините, Петр Ильич.

– За что?

– За то, что я недосмотрела. За туалетной комнатой. Я постаралась все исправить, насколько смогла. Хотите посмотреть?

– Нет, не хочу, – улыбнулся негенерал.

– И все же… Может, вам опять не понравится? К тому же завтра… Вдруг они туда снова пойдут? После завтрака? И опять хихикать будут – я же слышала, не маленькая, поняла, над чем… А я им в их персональных умывалках так же, как тут, устроила. И вам в номере тоже. Давайте поглядим. Ведь если что опять не так, я смогу, наверное, успеть переделать. До утра время еще есть. Надо, чтоб без сучка все прошло, а то и вправду подумают, что мы дикие.

– Ну ладно, – согласился Васнецов.

Как-то случилось, что ближайшей к ним оказалась именно его комната, и они с Марусей вошли в нее и заглянули с инспекционной целью в ванную комнату.

Газеты оказалась заменены на срывы бумаги из близлежащей типографии – девственно чистые, не обезображенные свинцовыми отпечатками букв и фотокарточек.

– Я в райцентр за ней посылала, – похвасталась Маруся. – Главного редактора «Ленинского знамени» с постели подняли.

– А специальная туалетная бумага где? Ведь именно ею, знаете ли, сейчас пользуются на Западе?

– Я обзвонила все склады Владивостока, Хабаровска и Комсомольска, – с готовностью доложила девушка. – Нигде нет ни одного рулончика. А из Москвы, даже спецсамолетом, все равно завезти не успели бы.

– Ладно, сойдет пока и так, – советнику Брежнева ничего не оставалось делать, кроме как скупо похвалить старшего лейтенанта. – Но теперь ты понимаешь, что в нашем деле мелочей не бывает?

– Так точно!

– И чтобы к нашей поездке все было исправлено!

– Слушаюсь, Петр Ильич. А разрешите спросить?

– Спрашивайте.

– Битлы точно по стране поедут?

– А вот это пока не ваше дело, – нахмурился товарищ Васнецов.

– Виновата.

– Ничего. Молодец, что стараешься.

От похвалы девушка зарделась, а потом указала на два вафельных полотенца, висящие рядом с умывальником: «Вот».

Васнецов хотел было сказать, что ценит, когда работники умеют не просто признавать свои ошибки, но и оперативно исправлять их. Однако пристально глянул на подчиненную – а она… Она смотрела на него так откровенно, со столь очевидным вызовом, загородив своим телом выход из тесной ванной, что Петру Ильичу просто ничего не оставалось делать, кроме как обнять обеими руками девушку за талию. Та чуть задрожала, но одновременно и обмякла в его объятиях.

– Ох, я так волновалась из-за своих ошибок, – промолвила она и преклонила голову на грудь Васнецову. Снизу вверх глянула на него зовущим и все разрешающим взглядом – и тот, разумеется, поцеловал ее.

…Поэтому не только по-английски шептали голоса в ту ночь в комнатах генеральского домика. В одной из них, не стесняясь, говорили по-русски и даже стонали, взрыкивали, задыхались. И наплевать на прослушку – Васнецов хорошо знал советские повадки – если не рушится семья и нет заявлений в партком, блуд не только возможен, но порой необходим для установления более тесных контактов внутри трудового коллектива. А Маруся вообще воспринимала постельные рапсодии с вышестоящими начальниками как средство номер один для заглаживания собственных ошибок и продвижения по службе. А с Петром Ильичом (теперь – с Петенькой) ей вообще повезло: шутка ли, из Москвы, из ЦК, личный помощник самого Брежнева! Да он такое ускорение может ей придать – полетишь на седьмое небо, на околоземную орбиту!

– Милый, какой же ты сильный, – поэтому шептала она, – какой красивый…

9. Предначертанное расставание

Те же персоны, то же место

А время – пятью часами позднее

Не зря, ох, не зря крутились в ту ночь в гостевом домике Комсомольска-17 гэбэшные магнитофоны! Много, очень много интересного они записали – не слыханного в комнатах, где маршалы останавливались и главкомы, а вот музыканты, тем более англичане – до сих пор никогда.

Несся шепот из номера сто четыре:

– Моя дорогая, я буду нежен, аккуратен, я исцелую тебя везде, я подарю тебе радость, одну ее, только ее, ну, вот видишь, как хорошо, только радость, только любовь и ничего, кроме любви!..

Ему вторила комната сто один:

– Я заберу тебя с собой, мы будем вместе под небом Альбиона бродить под шотландскими дождями и по Тауэру, и загорать на Брайтоне, и поедем на Лазурный Берег, и в столицу хиппи Сан-Франциско, и я представлю тебя королеве, и ты, только ты, будешь моей королевой…

А в то же самое время Аксинья из штаба докладывала Рыгину:

– Они легли.

И Рыгин решил, что делать, и отважился действовать – совершил отчаянный поступок – эх, грудь в крестах или голова в кустах! – набрал по «вертушке», напрямую, номер Устина Акимовича Навагина, члена Политбюро, личного друга Генерального секретаря. Сейчас в Москве шесть вечера, будем надеяться, он в кабинете – а потом не забудет его, верного владивостокского служаку.

– Устин Акимыч, это полковник Рыгин, начальник УКГБ Приморья. Я решился побеспокоить вас в связи с делом чрезвычайной важности. Оно касается вас лично.

– Слушаю.

– Речь идет о вашей внучке, Нине…

– Что с ней?!

– Она жива-здорова, но она в беде.

– Что с ней? Почему Владивосток?! Она же в Киеве, на экскурсии!

– Никак нет, товарищ член Политбюро!

И далее открытым текстом: операция «Моряк», Васнецов, буржуазные музыканты, дом приемов, девочки, объятия…

– Что?! – взревел Устин Акимыч, потребовал подробностей – кто и почему позволил, а потом бросил трубку и стал звонить лично Леониду Ильичу.

10. Отступление (типа Льва Толстого)

Прошло сорок с лишним лет

Наши дни

Синичкин Павел Сергеевич

– А что было дальше?

– Дальше… – старый партаппаратчик слегка завис. – Что было дальше…

Мы на самой малой скорости прогуливались с ним по асфальтированным дорожкам дачного поселка Щербаковка, где он доживал свой век. Кажется, восьмидесятичетырехлетний старец обрадовался возможности излить душу и разоткровенничался.

– Мне Леонид Ильич под утро позвонил прямо туда, в домик… Он был страшен в гневе… И до конца жизни так меня и не простил. Но и не преследовал, слава богу. Хороший был человек. И мудрый.

Внешняя канва жизни Петра Ильича была мне известна. В шестьдесят девятом его вывели из аппарата ЦК. Он стал трудиться на незначительных партийных должностях. Потом дослужился-таки снова до загранки – его отправили в представительство СССР при ООН. Однако настоящую карьеру Васнецов сделал уже при Горбачеве. Короткое, самое последнее время существования партии был даже членом Политбюро. С 1991 года – персональный пенсионер. Дачу у него не отобрали.

– А что битлы?

– А что – битлы? – ответил вопросом на вопрос негенерал. – Посадили их в тот же самолет. И утром отправили в Токио. А потом они полетели в Дели.

– А почему же они никогда ни словечка не рассказали о той истории?

– Мы им велели молчать. Сказали, если они молвят хоть одно слово о том, что случилось, мы обнародуем пленки с записями их ночных забав. А они все женатыми тогда были… Да и не нужен им был ярлык агентов КГБ.

– Вы говорите: мы велели молчать. Мы – это вы лично?

Старик задумчиво пожевал губами, пошевелил мохнатыми седыми бровями. Потом признал – что ему теперь терять, чего уж стыдиться на пороге гроба!

– Да, сказал им я.

– А девочки?

– Что – девочки?

– Как отреагировали они? Плакали?

– Они к тому времени уже летели спецрейсом в Москву.

– А потом? Вы с ними никогда не обсуждали то, что случилось?

– Никогда.

– А как сложилась судьба обеих?

Опять – губами пожевал, бровями пошевелил.

– Это – отдельная история. Длинная.

– Я не спешу.

– В другой раз.

– А что стало с прочими участниками операции?

– Кого вы имеете в виду?

– Ну, тех стукачек, к примеру – Марусю, Аксинью.

– Это тоже совсем другая история, – отчеканил Васнецов, – и я ее рассказывать вам не намерен.

– А, вот интересно, полковник Рыгин?

– Устин Акимыч полковника Рыгина не забыл. Он добился, чтобы того перевели в Москву, в центральный аппарат КГБ. Ушел в резерв генералом. Да вскоре умер. Инсульт, года четыре лежал в ЦКБ парализованный.

– Вы по битлам скучаете? – спросил я неожиданно для самого себя. Получилось довольно глупо. Но Васнецов вдруг ответил по-молодецки бодро и с улыбкой:

– Конечно, скучаю.

– А почему?

– Знаете, если б та поездка «Битлз» по СССР, что мы с Леонидом Ильичом планировали, состоялась, все у нас в стране пошло бы по-другому…

– Что вы имеете в виду?

И Петр Ильич вдруг начал страстно объяснять – мне, досужему частному сыщику, который пытался разговорить его совсем по другой теме. Выступал он прямо как по писаному – словно с трибуны съезда партийного вещал:

– Видите ли, Павел, выстраданная нами с Леонидом Ильичом операция «Моряк» стала своего рода апогеем в развитии Советского Союза. Именно тогда Страна Советов дошла до высшей точки своего подъема, когда всем нам на короткое (к сожалению) время вдруг стало казаться, что лучше и краше нашей державы ничего на свете и нет. Что нам все подвластно: и космос, и Мировой океан, и к Кремлю стекаются народы, а даже в райцентрах лежит свободно в магазинах мясо и масло… Но вот провалилась вербовка битлов в феврале тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года – из-за пустяка, из-за ерунды! Из-за глупости девичьей, из-за стукача Рыгина! И вскоре все в стране, словно цепляясь одно за другое, покатилось к черту… И закончилась наша история тем, что под католическое Рождество девяносто первого года, специально будто в подарок западным лидерам, Горбачев спустил развевавшееся над Кремлем красное знамя… И впрямь, Паша! Вы посмотрите сами: битлы взлетели над Кырыштымом и взяли курс на Японию в феврале тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года, а спустя месяц, двадцать седьмого марта, погиб Гагарин. А еще ровно через год, в феврале шестьдесят девятого, взорвалась на Байконуре Н1 – будущая лунная ракета «Раскат». И стало ясно, что мы не станем первыми на Луне. И уже в июле следующего, шестьдесят девятого, американцы, высадившиеся на поверхности естественного спутника Земли, окончательно и бесповоротно поставили крест на нашем лидерстве в космосе… А до того, в августе шестьдесят восьмого, Политбюро решило ввести войска в Чехословакию – и эта акция хоть и закончилась в военном отношении блестяще и продемонстрировала могущество Советского Союза, показала всем (включая и меня), что с надеждами на реформы и на социализм с человеческим лицом покончено. И сразу начался отнюдь не расцвет искусств (а он, как я надеялся, случился бы в результате поездки битлов по стране), а, напротив, зажим во всех сферах. И большинство мало-мальски заметных художников были не мытьем, так катаньем вышвырнуты из страны: Ростропович, Вишневская и Солженицын, Любимов и Аксенов, Войнович, Бродский и Гладилин… А оставшиеся либо фиги режиму показывали, антисоветчину сочиняли, либо настолько фальшиво осанну пели, что блевать от них хотелось… А отсюда – эрозия и постепенный крах наших идей. Если в шестидесятые в социализм верили десятки, даже сотни миллионов людей, то в восьмидесятые не верил уже никто. И ничем не закончились экономические реформы Косыгина… И хватил удар дорогого Леонида Ильича, после чего он окончательно потерял критичность мышления и стал по-детски радоваться каждому новому орденочку… А потом посыпалось, полетело, словно с горы: Афганистан и бойкот Олимпиады. Смерть дряхлого Брежнева. Воцарение на краткий, в историческом плане, миг еще более дряхлых Андропова и Черненко. Затем – антиалкогольная кампания и безуспешная попытка ускорением и перестройкой подстегнуть стареющую клячу экономики… А потом, несмотря на перестройку, которую мы с Михал Сергеичем запустили, оказалось, что болезнь зашла слишком далеко и ничего изменить нельзя. Чернобыль, «Адмирал Нахимов», бунты и кровь на окраинах, демонстрации в столицах… И закончилась история тем, что над Кремлем мы в бессилии спустили алый стяг… Что ж! Как человек, бывает, к своему пятидесятилетию достигает пика сил, возможностей и желаний – так и наша страна к пятидесятому году своего существования, аккурат к приезду битлов, достигла максимального могущества – после чего стала сдавать, коснеть, впадать в лихоманку и лихорадку, чтобы помереть, в итоге, в девяносто первом, на семьдесят четвертом году жизни…

Хоть и касался спич Петра Ильича совершенно чуждых для меня тем типа истории и политики, я заслушался. Умеет излагать мощный старик! И совсем он не в маразме. Однако я-то не историк. И не корреспондент. Я обычный частный сыщик. И меня интересовали иные, более приземленные темы.

11. Утро после трудного дня

Сорок два года назад. Февраль 1968 года

СССР, Хабаровский край,

военный городок Комсомольск-17

Васнецова Наталья

Она провалилась, улетела, – а когда вынырнула из черной-пречерной ямы, в первую секунду не могла понять: где она? А потом вдруг увидела чужую постель и себя в ней, и свои разбросанные вещи на полу, и рассвет, чуть брезжущий за казенными гардинами, – и в мгновение все поняла. И ее обожгло острой краской стыда: она! В постели! У мужчины! У иностранца! И пусть он знаменит, пусть он мечта всех девчонок на планете, и пусть он вчера шептал ей о любви – но все равно: какой позор! Как она позволила ему?! Как она позволила – себе?!

Номера, в которые поселили битлов, оказались двухкомнатными. Помимо спален, были здесь еще небольшие гостиные – с диваном, журнальным столиком и электрическим самоваром. И вот оттуда слышались чей-то негромкий голос и гитарный перебор. Наташа не стала одеваться. Она просто закуталась в простыню. В конце концов, он видел все прошлой ночью и трогал всюду. И его прикосновения, надо признаться, были прекрасны – не то что дрожащие лапанья похотливых одноклассников. Ей и стыдно было, и не хотелось с ним расставаться, и хотелось чего-то еще, большего, по сравнению с тем, что она получила прошлым вечером.

Девушка отворила дверь в гостиную. Он сидел в кресле, с голым торсом, босой, но в джинсах. В пепельнице дымилась сигарета. На коленях он держал гитару, притоптывал босой ногой, наигрывал и напевал. Он увидел ее, расплылся в улыбке: «О, Натали!» А ей опять стыдно стало – что он подумает о ней, обо всех советских девушках в ее лице! Но он не дал ей возможности помучиться угрызениями. Немедленно воскликнул: «Я написал песню! Я посвящаю ее тебе, Ната!»

И, безо всякой паузы, не давая ей возможности вклиниться с вопросом или разговором, заиграл и запел: обычным, ничуть не выдающимся, но берущим за душу баритоном. А она села на диван и стала жадно впитывать его слова, его песню – ей, конечно, уже посвящали стихи, одноклассник бросил однажды в почтовый ящик Васнецовых целую поэму. Но что тут сравнивать! Тут для нее пел и играл один из битлов песню, написанную лично для нее! У кого хочешь могла голова закружиться – у нее и закружилась. Она прослушала сонг в тумане восхищения и стыда, запомнила только пару слов: «Натали», «сноувайт», «сноу-гёл», «сноу-вайф».

А потом – случаются ведь в жизни великие озарения, не все дурочкой, малолетней жертвой ей себя чувствовать! Она схватила с письменного стола листок и карандаш, положенный здесь на случай, если кого-то из московских генералов и конструкторов осенит гениальная идея о повышении обороноспособности Отечества. Даже в самом страшном сне не мог предположить начальник ФХЧ (финансово-хозяйственной части), что любовно заточенные карандаши будут использоваться в генеральском домике для записывания популярных песен, с помощью которых вероятный противник разлагает как собственную, так и советскую молодежь. Да еще записывать их будут – на казенной бумаге! – из первых, что называется, уст!

Назад Дальше