– Я проведу вас, – с каменным лицом молвила девушка-метрдотель Маруся. А оставшиеся битлы при явлении за столом юных и прекрасных девочек словно подобрались.
– Меня зовут Джон Леннон, – повторил старую шутку Маккартни, обращаясь к Нине.
– А меня Пол, – подыграл ему Леннон.
– Вы нас не проведете! – громко ответствовала Нина на своем довольно сносном английском. – Мы знаем, кто из вас кто.
Все засмеялись, и даже мистер Харрисон, до того сидевший мрачнее тучи, озорно бросил:
– Значит, Пол – это я.
Тут из туалета в сопровождении распорядительницы прибыл Ринго. Это осталось бы незамеченным, когда бы ударник немедленно по прибытии не стал что-то возбужденно шептать на ухо Леннону. Барабанщик учел свою недавнюю ошибку, и теперь его слова разобрать было невозможно – сколько ни напрягал слух «генерал». В ответ на тираду мистера Старра господин Леннон изумленно поднял брови: «Серьезно?» – а потом расхохотался и засобирался в туалет сам.
А вернувшись из комнаты отдыха, он весело показал ударнику большой палец: спасибо, мол, ты был прав, а сам зашептал сидевшему рядом Полу. «В чем же там дело? – терялся в догадках генерал. – Что могли увидеть битлы в туалете смешного?» И когда из летучей экспедиции вернулся, в свою очередь, ухмыляющийся мистер Маккартни, Васнецов – он счел, что парни ценят открытость, да и сами они люди прямодушные – без обиняков спросил Пола, в чем причина недвусмысленных смефуечков?
– Извините, генерал, сэр, – молвил мистер Маккартни, – это вещь интимная, за столом никак невозможно рассказать, особенно в присутствии столь милых юных особ.
И все музыканты дружно заржали, а господин Харрисон, которого уже успел просветить мистер Леннон, отправился в кулуары взирать на что-то (или кого-то).
Редко какое обстоятельство, как известно, выбивает из колеи столь сильно, как смех окружающих, причину которого ты не понимаешь. Особенно когда смех связан одновременно и с чужими культурными обычаями, и с запретной интимной темой. А тут еще девочки за столом… Но бывшего морпеха и старого, битого партаппаратчика Васнецова, начавшего свою карьеру еще при Сталине, трудно было вышибить из седла. И он постарался просто выкинуть неприятный инцидент из головы: мало ли над чем могут гоготать здоровые веселые кони. И напрасно – потому что, как показал последующий разбор событий, околотуалетные хиханьки оказались одним из моментов, определивших провал операции «Моряк». Хотя что мог товарищ Васнецов поделать, чтобы исправить положение, в тот момент, когда событие уже произошло? Разве что отшутиться. Раньше надо было думать, раньше!..
А параллельно разворачивалась другая закулисная история, повлиявшая в итоге на исход операции. Аксинья, девушка с караваем, обиженная самоуправством, которое сотворили две высокопоставленные дочурки, столичные поклонницы битлов, решила отправиться отнюдь не в гостиницу. «Отдыхать на пенсии будем», – справедливо рассудила она, выйдя из генеральского домика. И продолжила работать. А работа ее в данный момент заключалась в том (как она понимала), чтобы заложить своего временного начальника Васнецова, никакого не генерала – своему командиру, и даже больше, чем командиру, начальнику Управления КГБ по Приморью и настоящему полковнику Рыгину. Девушка добралась до здания штаба части и спустилась в особый отдел, который в лучших традициях ВЧК-ГПУ-НКВД располагался в подвале. У Аксиньи имелся допуск к линии спецсвязи, дежурный беспрекословно предоставил в ее распоряжение «вертушку» и вышел из комнаты.
– Товарищ Рыгин? Здравия желаю! – сказала девушка в телефон.
– Да, Ксюша!
В Советском Союзе в ту пору из одного губернского города в соседний можно было дозвониться только после долгого ожидания на почте. А когда вдруг наступал счастливый момент и ты соединялся с абонентом, голос собеседника звучал не громче комариного писка, а порой и вовсе обрывался. В то же время спецсвязь для партийных, военных, оперативных и административных нужд действовала великолепно.
Девушка по телефону слышала все, что творилось на другом конце провода, вплоть до дыхания полковника. Ей на секунду показалось, что она даже ощущает очевидный чесночный запах, всегда сопровождавший его выдохи – по причине большой любви товарища к хохлацкому салу. То, что Рыгин в данный момент назвал Аксинью не официально, а по имени, да еще уменьшительно-ласкательно, означало, что начальник в кабинете один, а возможную прослушку он игнорировал. Или, как он любил повторять, «плевал на нее, потому что сам себе прослушка».
– Здравствуйте, Матвей Ефимыч!
– Как ты там, Ксюша?
Не без скрипа сердешного откомандировал Рыгин Аксинью в распоряжение московского щеголя Васнецова. Ревность – поздняя ревность немолодого служаки к ветреной юной любовнице – мучила его. И ведь мог Матвей Ефимыч спрятать фаворитку, не отдавать ее на поругание столичному ферту – однако справедливо рассудил, что дело дороже девчонки и всяких там чуйств, в том числе собственных. Тем паче, находясь рядом с деятелем, прибывшим с важнейшим спецзаданием (а возможно, в его объятиях), Аксинья становилась источником ценнейшей информации и доверенным человеком. Она и за самого Рыгина нежно замолвить словечко на ушко ферту из Москвы сможет. Ради такого случая самолюбием можно и поступиться, своей девушкой с высоким человеком поделиться.
– Все хорошо, товарищ генерал, – молвила Аксинья. – Объектов мы встретили, с ними работают.
Полковник был единственным в крае человеком (даже первый секретарь крайкома не знал подоплеки!), осведомленным о том, что вовсе не случайно иноземный самолет совершил вынужденную посадку на аэродроме Кырыштым.
– Да что мне объекты! Как ты там сама, говори, Ксюша?
Ревность являлась для полковника одновременно и мучительным фактором, и мощнейшим афродизиаком. Вот и сейчас он в один и тот же момент и страдал, и желал. И заливал жар страданий коньячком, что по голосу без труда определила Аксинья.
– Послушайте, что расскажу, товарищ Рыгин, про вашего Васнецова…
– Ты уже была с ним? – с грозным выдохом произнес полковник.
– Да не была и не буду, успокойтесь вы. Слушайте лучше. Привез Васнецов с собой из Москвы двух девиц…
И далее старший лейтенант рассказала без обиняков, да с прибавлениями о двух девках, прибывших из столицы вслед за Васнецовым, об их поведении и явно особых отношениях с ним. Рыгин вслушивался в слова возлюбленной с профессиональной паранойей энкавэдэшника, который видит заговоры даже там, где нет их и в помине. Но в данном случае… Старый, еще бериевского призыва, чекист без труда связал появление двух юниц в эпицентре операции «Моряк» с конфиденциальной информацией, пришедшей вчера от старого другана из Москвы. А именно: якобы из столицы сбежали внучка члена Политбюро Устина Акимыча Навагина вместе с подружкой-однолеткой и направились в нашенский город Владивосток.
– Послушай меня, моя девочка, – обдал телефонную трубку запахами сала и коньяка Рыгин. Он внутренне подобрался и даже протрезвел. – Послушай сюда внимательно. Ты, давай, с двух этих куриц глаз не спускай. И с Васнецова тоже. И за волосатиками английскими следи. Что там каждый из них делает, как, с кем? При первой возможности мне докладывай, поняла? Я от вертушки теперь никуда не отойду! Тут, знаешь, очень даже интересная комбинация получается!.. Тут можно либо звезду на погоны получить – либо партбилет на стол положить! Поняла?! Давай, Ксюша, действуй, действуй, милая!..
От возбуждения тем простором, что открывала перед ним возможная оперативная комбинация, половая жажда полковника Рыгина к далекой Аксинье сменилась самой натуральной, водяной. Он налил из графина один за другим два граненых стакана и выхлебал их. Откинулся в начальственном кресле под сенью портрета Дзержинского. В голове сквозь неясный туман воображения просвечивали фигуры английских волосатиков, образованного цекиста Васнецова и двух центровых девчонок. Фигуры переплетались, образуя различные сочетания. В сей момент утоленная жажда физическая сменилась жаждой интеллектуальной: работать, работать и работать; строить козни, разыскивать информацию, анализировать ее, провоцировать противника…
И полковник глянул на часы и набрал московский телефон другана из комитета: в столице как раз утро, и тот вкушает в квартире на Октябрьском Поле утреннюю спецколбасу и может спокойно поговорить.
А любовница Рыгина, его ставленница и шпионка Аксинья, находящаяся тем временем в военном городке Комсомольске-17, надела драповое пальто с меховым воротником, повязала на голову шерстяной платок и отправилась из штаба в сторону домика для приезжих. Васнецов приказал отдыхать – но Аксинья найдет предлог, чтобы немедленно приступить к выполнению задания полковника-любовника: глаз ни с кого не спускать.
Гостевой домик, казалось, дремал в окружении засыпанных снегом елей. Синие сумерки потихоньку сгущались вокруг него. Никто в целом мире не подозревал, что за клубок шекспировских страстей сплетается внутри скромного помещения: тут и любовь, и вероломство, и предательство, и хитрость, и подступающая горечь разлуки.
Аксинья, едва вошла в здание и скинула пальто с платком в подсобке, немедленно обрела единомышленницу и помощницу в своих планах: надзирать и стучать. Девушке пригодилась метрдотельша Маруся – тоже явно комитетский кадр (свояк свояка видит издалека!). Последняя была также недовольна тем, как штатская штафирка Васнецов разворачивает операцию: притащил девиц, явно ему знакомых, а то и родственниц!.. Да это ни в какие ворота не лезет!.. Они вместе с объектами за столом сидят, пьют и веселятся – а специально подготовленные сотрудницы, включая Марусю, вместо того чтобы занять положенные им места в эпицентре операции и стать предметом поклонения битлов, ходят кругами и им всем, в том числе пресловутым девчонкам, прислуживают!
Вот и опять: официантки-профессионалки понесли в столовую горячее. Маруся за компанию зашла, словно бы распорядиться, а Аксинья в оставленную подругой щелку смотрела. Действительно, на подавальщиц – обученных, проверенных, высшей пробы профессионалок – волосатики практически ноль внимания. Весь интерес направлен к малолеткам за столом. А те – млеют. И Васнецов с ними заодно. А теперь, слышь-ка, и гитару потребовали!
Ну, за гитарой-то Маруся сбегала. На такую удачу они в своем временном коллективе и не надеялись – чтобы битлы в первый же вечер да по собственной инициативе взялись петь!.. И опять-таки ревность кольнула обеих кагэбэшных девах: не ради них будут распускать веера своих хвостов заграничные трубадуры, не для них! Для каких-то соплюшек собираются петь, подумать только!..
Но служба есть служба, отнесла Маруся в столовую гитару, отдала Васнецову, а сама помчалась в секретную комнату: проверить, идет ли запись, все ли хорошо слышно. Жаль, что пленка будет на пятьдесят лет, а то и навечно, засекречена. Это ж какая сенсация: живой концерт битлов, записанный в СССР, хранится в спецархивах КГБ!
Первым взял гитару не Пол, не Джон, а Ринго. Его любовь сидела напротив, и, чтобы заполучить ее, он готов был совершать подвиги. И драться – со всеми своими друзьями, с КГБ и целым миром. И покорять. И даже отбросить всякое смущение, и рассказывать анекдоты, и радовать, и веселить, и петь!
запел он любимую песенку собственного сочинения.
И она! Она тоже смотрела на него! Как же она на него смотрела!
«Я не знала тебя раньше, я видела тебя только на фотографиях, на обложках альбомов и в перефотографированных, бледных или слишком черных копиях на фотобумаге. И всегда ты оставался в тени своих друзей, на заднем плане, они фронтмены, они пишут и поют песни, они тянут одеяло на себя, а ты позади них, скромно стучишь в свои барабаны и тарелочки… Но какой же ты, оказывается, красивый! И скромный, и милый, и веселый!.. И как же я не замечала тебя раньше, не знала тебя! И как же я хочу, чтоб ты был со мной – и tonight, и tomorrow, и all the time![10]»
А потом – ах, он ревнивец! – гитару взял Джон. Он ни на кого не бросал огненных взглядов. Сидел отстраненный и только думал: «Если мы и впрямь останемся в Союзе, как же я буду отдыхать здесь без травки? Впрочем, русским мы, похоже, так нужны, что они готовы отдать нам все, включая своих генеральских дочерей, что уж там травка, они нам и ЛСД предложат или что там у них для внутреннего пользования, какой спецнаркотик в спецлабораториях применяется? Под каким названием? Наверно, не ЛСД, а ВЛКСМ. КПСС».
И Леннон, по-прежнему не включая своего обаяния – если они захотят меня любить, я позволю, но даже ради этих прекрасных девиц и пальцем не пошевелю! – просто, чтобы показать, кто здесь кто, сбацал свою «Come together».
Вечный друг и соперник Макка немедленно, как и следовало ожидать, отобрал гитару. И ответил, разумеется, «Let it be». А потом выстрелил «Yesterday». Его голос, тихий и проникновенный, обволакивал Нину, внучку члена Политбюро Навагина. А еще в состояние экстатического исступления приводила девушку мысль о том, что она слышит песню не по вражьему радио с убеганием волны, не с пластинки, не с шорохом магнитной ленты – а лично, вживую! И даже не на концерте – а просто: он поет для нее. И эта мысль, и этот голос заставляли ее замирать и думать – да за этот голос, за эту песню я готова идти за ним и делать все, что он ни попросит. И у нее даже – слушайте, слушайте! – вдруг что-то стало нарастать, нарастать внизу живота, а потом вдруг достигло пика и оборвалось ночной птицей, оставив восхищение и стыд. И она закрыла глаза, изо всех сил сжала ноги и выдохнула воздух, вцепившись в стол, и даже чуть слышно на выдохе застонала. Боже мой, спасибо тебе, дорогой, далекий, бесконечно талантливый друг! Благодаря тебе я стала женщиной, я, как непорочная Дева Мария, испытала наслаждение, не познав мужчину и даже не трогая себя руками: так вот она, какая, оказывается, эта настоящая любовь!
И только Джордж, красивый и мрачный, ни малейшего участия не принял в трубадурском турнире, и не казались ему прекрасными юные русские девчонки. Он все переживал по поводу подлой измены любимого гуру – что же теперь прикажете делать со всеми его практиками духовного совершенствования?
Песни будущего сэра Пола разбередили душу и обеих красоток-чекисток, Маруси и Аксиньи. Только чувства, овладевшие обеими, оказались ровно противоположными тем, что испытали Наташа и Нина. Если в крови школьниц бурлили любовь, преклонение и восторг, то кагэбэшницы переживали целую гамму негативных эмоций, преобладающими среди которых являлись ревность, ненависть и зависть.
– Какие с-сволочи!.. – прошипела в сердцах Маруся. Она прилипла глазом к щели в двери столовой. Аксинья рядом приникла ухом к филенке: никакие технические средства не заменят простого человеческого участия в вечном деле подслушивания, вынюхивания, подглядывания!
– Мерзавки, пробл…шки!
– Пойдем, покурим.
– Пойдем.
Девчонки отправились в курилку. Аксинья с Марусей были ровесницами – и очень походили друг на друга красотой, беспринципностью и жаждой сделать карьеру любой ценой (необходимость расплачиваться натурой принималась как данность и даже не обсуждалась). И тут их оскорбили в лучших чувствах! Их готовность отдать все никто не востребовал: ни иностранные знаменитые музыканты, ни, на худой-то конец, высокий столичный аппаратчик. Было от чего взбеситься и возжаждать мести! Теперь они стали не просто сослуживицами, но союзницами в большой игре, почти подругами. Впрочем, когда бы изменились обстоятельства, каждая из них, не колеблясь, сожрала бы другую – если б, конечно, это потребовалось ей лично и ее делу.
Аксинья угостила Марусю «Мальборо». Маруся Аксинью – длинными черными сигаретками «Мор». Под спецоперацию удалось закупить за валюту буржуазное курево.
– Какие засранки! Девочки-дюймовочки! Откуда они взялись? – сыграла в наив Аксинья.
– Как, ты не знаешь? – округлила глаза Маруся.
– Нет.
– Та, что белокурая, Наташа – дочка Васнецова.
– Ты что, серьезно?!
– Ну конечно!
– Да как такое может быть?! Как он мог на это пойти?! Взять на операцию ребенка?! Своего?!
– Представь себе! А вторая – знаешь кто?
– Ну?
Тут Маруся выпустила струю ароматного дыма, подобралась к уху подружки и выдохнула туда имя.
– Не может быть! – пораженно отшатнулась Аксинья.
– Я тебе клянусь!
– Да что они там, в Москве… – гневно начала Аксинья и осеклась. Она хотела воскликнуть: «…совсем с ума посходили!» – но подумала, что сия реплика может быть воспринята как критика существующих порядков и высокого руководства, и закончила более нейтрально: – …ведут себя так некорректно.
– Не то слово, не то слово, – горестно подхватила подруга.
И тут Аксинья засобиралась. Нарочито зевнула, сказала, что устала:
– Вчера всю ночь с Васнецовым колдовали над операцией, пойду в гостиницу, сосну – в смысле посплю, – а ты, если произойдет что интересное, дай мне знать, девчонку какую-нибудь из своих пришли, я в сто одиннадцатом номере…
– Да что я буду тебя будить!
– Ничего-ничего, не хочу пропустить, как они в постель лягут, люблю порнуху.
Однако ни в какую не в гостиницу отправилась Аксинья – а снова в штаб части. А там узнала доподлинно, из документов: вчера спецбортом из столицы на аэродром Кырыштым прибыли две девушки: Наталья Васнецова и Нина Навагина. А еще через пять минут Аксинья уже снова звонила во Владик полковнику и любовнику Рыгину:
– Нашлась твоя нимфетка!
Ксюша была девушка образованная и читала в спецхране Набокова, штудировала «Лолиту», втайне сопереживала, вслух плевалась. Но при случае среди своих щеголяла. Рыгин, конечно, книгами не интересовался, но Аксинья ему содержание пересказывала.