- И все равно - я тебе очень рекомендую, походи на приемы, где бывает генералитет, и обязательно встретишь какого-нибудь яркого солдатика, подходящего даже для такой привереды как ты, - подмигнула ей подруга и отпила из бокала, озорным взглядом смотря на Ольгу.Глава 9
25 июля 1939 года. Москва. Кремль. Кабинет Сталина
- Товарищ Сталин, - начал Берия, - все необходимые материалы по делу Лазаря я подготовил. Вот, - он протянул папку. - Сделал по тому же принципу, что и для Ягоды.
- Он тут?
- Нет. Мы пригласили его на двадцать часов.
- Хорошо, - кивнул Хозяин и углубился в чтение. Через пару минут, не отрываясь, он спросил. - Как дела с Василием?
- Вас интересуют развитие его дел со Светланой? - Уточнил Берия.
- В том числе.
- На удивление тихо. Он полностью ею поглощен.
- У них далеко зашло?
- Только общаются и много проводят времени вместе. Лазарь был в госпитале. Света - дома одна. Вот он и помогал, чем мог. Впрочем, до интима у них не дошло.
- Пил?
- Нет. Вообще за эти дни ни капли не выпил. Даже курить меньше стал, так как Светлане не нравится дым сигарет.
- А что с дисциплиной?
- Светлана на него очень положительно влияет со всех сторон, - уклончиво ответил Лаврентий Павлович. - Пока ни о каких закономерностях говорить нельзя. Нужно подождать, посмотреть.
- Это хорошо. Очень хорошо. Что-то новое выяснили по жене?
- Наши заказчики. Группа. Пока в разработке. Да вы и сами видели странное поведение 'кавалерийского лобби', как его называет Лазарь.
- Болваны... - с горечью произнес Иосиф Виссарионович. - Ну чего они добиваются? Проблем?
- Брать их пока нельзя. У нас есть подозрения, что они действовали не совсем самостоятельно. Лазарь и промышленному блоку партработников дорогу перешел. Там много голов было срублено, пока налаживали работу производств по-новому. Противодействие было очень серьезным. Нередко приходилось общаться с особенно пламенными борцами по моему ведомству. А Лев Захарович, так вообще - ни дня без драки не проводил. Двадцатые годы, конечно, очень сильно рабочих распустили. Хуже царских времен трудятся.
- Согласен, - кивнул Сталин. - Как будут готовы дела по всем фигурантам - мне на стол. И смотри, что да как можно сделать для аккуратного их удаления. Кстати, нашли непосредственного исполнителя?
- Некий гражданин Дьяконов. Сотрудник гаража. Он под наблюдением.
- Хорошо. Если его попытаются перевести - переводите. Не нужно вызывать подозрения у нашего героического 'кавалерийского лобби'. И следите за ним. Копите материал. Если будет уличен в уголовных операциях - бери. И чтобы суд с шумом. Но не раньше, чем через полгода.
- А если не найдем?
- Тогда с ним произойдет несчастный случай. Совершенно нейтральный. Водки там перепьет и умрет от алкогольного отравления. Он ведь наверняка балуется? - Берия внимательно выслушав Сталина, и кивнул.
- Балуется.
Спустя полтора часа, там же.
- Здравствуйте, товарищ Сталин, - Тухачевский вошел в кабинет, слегка прихрамывая и придерживая подвязанную руку.
- Здравствуйте, товарищ Тухачевский. Присаживайтесь. Как ваше здоровье?
- Уже лучше, спасибо, - кивнул маршал, садясь на указанный ему стул подле стола Вождя.
Наступила небольшая пауза. Секунд на двадцать. После которой Сталин произнес, кивая на папку, лежавшую на краю стола:
- Вам, вероятно, это будет интересно.
- Это касается Монголии? - Слегка озабоченно переспросил Михаил Николаевич. - Мне говорили, что справились там наши ребята очень хорошо.
- Не только. Ознакомьтесь. Там не так много.
Тухачевский кивнул в знак согласия, взял в руки папку, открыл ее и принялся читать. На его лице не дрогнул ни один мускул. Вообще. Он читал так, словно перед ним был какой-то нейтральный журнал, повествующий, о рыбалке на Амуре и том, какие снасти, где там применять, когда и для какой рыбы.
Изучение содержимого папки затянулось на полчаса, в течение которых Сталин очень внимательно следил за лицом Тухачевского, сравнивая его с Ягодой, который поплыл уже после первого листа. Закончив, Михаил Николаевич спокойно сложил листы. Закрыл папку. Положил ее на стол и, повернувшись, прямо посмотрев в глаза Сталина, спросил:
- Так Нину значит, не англичане убили?
От такой реакции маршала Иосиф Виссарионович слегка опешил.
- А вас не волнует содержимое папки?
- Если вы, имея такой увлекательный документ, похожий на сухую выжимку из обширного досье, пригласили меня к себе для беседы, а не передали в разработку НКВД, то не волнует. - Тухачевский сделал небольшую паузу. - Света - это тоже часть плана?
- Нет, - ответил, уже успокоившись, Сталин. - Случайность. Она очень хорошо влияет на Василия и мне бы хотелось это влияние сохранить. Но ведь она не ваша дочь, верно?
- Отчасти.
- Вот даже как... - Снова удивился Хозяин. - Может быть, вы мне поведаете о том, кто вы такой?
- Я бы с радостью, но... хм... я и сам этого не знаю.
- То есть, как это? Не помните?
- Да нет. Я все прекрасно помню. Но кто я такой - не понимаю.
- То есть?
- Товарищ Сталин, - улыбнулся Михаил Николаевич, - какой сейчас год?
- Одна тысяча девятьсот тридцать девятый, - медленно произнес Иосиф Виссарионович.
- Вот. А умер я в одна тысяча девятьсот девяносто третьем.
- Умерли? - Невозмутимость на лице Вождя откровенно боролась с шоком.
- Именно так. Точнее я думал, что умираю... почувствовал, как у меня остановилось сердце, да и вообще. Сложно пересказать эти ощущения. Поверьте, они малоприятны.
- Не понимаю... - покачал головой Сталин.
- И я не понимаю. Так как следующим, что я помню стала квартира в доме на набережной, увиденная этими глазами, - маршал показал пальцами на свое лицо. - Ну а дальше вы знаете. Потеря сознания. Тяжелая и необъяснимая болезнь.
- Бред какой-то.
- Еще какой. - Произнес Тухачевский, и они на пару минут замолчали. Сталину нужно было это переварить. Шок. Но, к слову сказать, он нашел хороший способ - взял папку, которую маршал положил на старое место, и стал перечитывать выжимку. Одна тысяча девятьсот девяносто третий год. Это оказалось тем звеном, которое стремительным ураганом стало собирать все элементы мозаики в единое целое. Пусть фантастичное, но целое.
- Кем вы были там? - Продолжая листать досье, спросил Сталин.
- Маршалом. Доживал свои последние дни на даче после развала Союза.
- Что?
- Осенью девяносто первого в СССР произошел государственный переворот, который привел к тому, что в декабре того же года Советский Союз был распущен, а в его осколках установился капитализм и прочие сопутствующие вещи. В девяносто третьем часть товарищей попыталась СССР реставрировать, но они оказались слишком слабыми для подобного. Да и решительности им явно не хватало. В таких делах без силы и напора не обойтись. Требовалось проливать кровь, что для людей, воспитанных на излишне гуманистических ценностях, да еще трусоватых, было просто невозможно. Кишка у них оказалась тонка, отстоять то дело, которое считали правым. И у меня в том числе. Ведь я был на военной службе в момент переворота, но не решился на какие-либо активные действия. Испугался, что начнется гражданская война, будут умирать люди. Крови испугался, которая могла бы лечь на мои руки. Воин... хренов.
- А из-за чего это произошло? Контрреволюция?
- Это очень долгая история, товарищ Сталин. И я, к сожалению, могу осветить ее только как свое мнение, которое далеко от объективности. Да и началось все еще до предстоящей войны, хотя, конечно, это я только тут осознал.
- Думаю, время у нас есть, - с напором произнес Хозяин.
- Дело началось в далеком семнадцатом году... - начал с самого начала излагать свое мнение маршал. Безжалостным скальпелем идущий по вывихам истории и идеологии. Сталин слушал молча и не перебивал. Лишь желваки иногда перекатывались... - а потом случилось то, что должно было случиться - государственный переворот. И, насколько я понимаю, необратимый и неизбежный. Да, капитализм - это зло, но люди устали жить одной надеждой на сказку и красивыми статистическими выкладками.
- То есть, вы считаете, что коммунизм обречен? - С холодной злостью спросил Сталин.
- Если верить работам конца двадцатого века, то сама по себе идея коммунизма есть следующая стадия развития мыслей социалистов-утопистов начала девятнадцатого века. Коммунизм не обречен, он попросту невозможен, так как утопия, к которой мы столько лет стремились, положив на алтарь десятки миллионов жизней, семьдесят лет и колоссальное, просто чудовищное количество ресурсов. Самым большим шоком для меня в той жизни стало то, что уровень жизни среднего советского человека в девяностом году двадцатого века вполне находился на том же уровне, в сравнении с общемировым, что и в девяностом году девятнадцатого века. То есть, получилось, что несмотря на создание достаточно мощной армии и прочее, прочее, прочее, мы так никого обогнать и не смогли. Вообще. И одной из причин этому стало то, что доминирующая идеология себя не оправдала ... Сложно построить дом, заведомо невозможный. Например, с крышей, но без стен. Ведь идея светлого будущего это, грубо говоря, концепция христианского рая, переложенная на более современный лад. Вы думаете рай можно построить на земле? Это ведь сказка. Идеал. Мираж. А мы строили. И я в том числе. Но сказку нельзя построить... В конечном итоге людям это надоело.
- Людям? Не заговорщикам? - Уже более спокойно отреагировал Сталин.
- В том то и дело, что заговорщикам ничего бы не светило, если бы народ был не готов к таким преобразованиям. Ситуация получилась строго по Ленинской формуле: люди уже не хотели жить по-старому, а верхи не могли по-новому. Народ хотел, грубо говоря, джинсов и колбасы. Он устал жить по-простому, хотелось кушать вкуснее, спать мягче, ну и ярких красок побольше. Вот и вышло, что капитализм оказался единственным выходом в той ситуации. И все развалилось как карточный домик. Не успело руководство Союза вовремя осознать необходимость и характер перемен без столь радикальной смены режима. Не поняло, что нужно было уходить от крайностей к более умеренной форме. К центризму. Расширять и упорядочивать частный сектор в экономике, сооружая из него своего рода расширительный бачок, дабы народ мог, при желании самовыражаться. Да и в ряде задач частный бизнес предпочтительнее, в том числе и малый. Вводить и укреплять частную собственность, без которой многим плохо спалось. Не потому, что она им была нужна, а потому что хотелось. Не перевоспитать человека. Хочется ему. Вот хоть убей, а все равно хочется. И так далее. Грубо говоря - удалять от любых радикальных воззрений, стремясь к сбалансированным взглядам, как в экономике, так и в идеологии и внутренней политике. Но нет. Все пошло наоборот. Сначала в шестидесятых попытались за пару пятилеток построить коммунизм, что, как вы понимаете, абсурд. А потом, в восемьдесят пятом таки догадались о том, что натворили и всю страну уже лихорадит. Но что и как делать осознать не смогли - сказался невысокий уровень образования в среднем по руководству. Кухарка без образования толком государством править не может. Как Владимир Ильич и говорил. В итоге, довольно топорно и неумело попытались внедрить отдельные элементы капитализма, но это только все усугубило. Вот и получались. Разорвало Союз в девяносто первом на 15 государств. И это еще хорошо, что так. Могло и сильнее. Причем по окраинам бывшего Союза ярко и стремительно разгорелся застарелый национализм далеко не в самых эстетичных формах, и началась ударная деградация. Сработала старая бомба, заложенная под фундамент Империи еще в семнадцатом. В общем... если грубо, то мы сами себе оказались врагами. Хуже внешних.
- Не верю... и не хочу верить, - отреагировал Хозяин.
- Разве вам нужно мне верить? - Усмехнулся Тухачевский. - Сомневаюсь. Мутный человек рассказывает какие-то контрреволюционные сказки. Может его для это специально и послали? Хитрость мирового Империализма ведь не знает пределов.
- Вот видите. Хотя... какой смысл вам врать, если вы агент в текущем положении?
- Действительно. Ведь если бы я был агентом, то зачем мне нужно было надрываться на пользу СССР? Зачем я прикладывал все усилия для разгрома ваших политических врагов? Да и вообще... Странная работа агента. Обладая всеми знания по будущему мне намного проще было бы организовать государственный переворот в СССР здесь и сейчас, если бы требовалось уничтожить коммунистов. Тот же сепаратизм, который разорвал Союз в девяносто первом и тут вполне присутствует. Помните тот старый разговор? Ведь вас, наверное, до сих пор волнует вопрос, почему я пришел к вам и решительно отказался от старых политических позиций? Так вот, ответ прост - потому что я считаю вас самым лучшим правителем России во все известные мне времена и ипостаси ее существования. Как бы она не называлась.
- Льстите? - с усмешкой произнес Сталин.
- Почему же? Я могу вам с цифрами показать результаты всех иных правителей, которые мне известны. Вы добились самых выдающихся успехов, грубо говоря, приняв страну с сохой и оставив ее с атомной бомбой.
- Атомной бомбой? Вы считаете, что это реально?
- Вполне. Причем в довольно умеренные сроки. И не только бомбу. Атомные реакторы для кораблей и подводных лодок тоже реальны, как и атомные электростанции, как и термоядерные бомбы. Я, конечно, этими вопросами плотно не занимался, но кое-что помню и могу поспособствовать ускорению ее получения. Например, я помню очень много теории по этим вопросам, которая сейчас еще только начинает нарабатываться.
- Кстати, а почему вы помните? У вас ведь какая-то странная память.
- Та странная болезнь, что меня постигла была связана с тем, что в этом теле не смогли ужиться два сознания. Вот меня и лихорадило. Подозреваю, что вполне мог и умереть. Однако после того, как все закончилось, я с удивлением обнаружил, что не могу себя никак идентифицировать, то есть, не считаю однозначно ни Тухачевским, ни Агарковым. Я - продукт их слияния, а от них самих только и остались что воспоминания. Поэтому я и сказал, что Света отчасти моя дочь. Ведь ее отец стал строительным материалом для меня.
- Агарков... он в нашем времени уже живет?
- Да, конечно. Николай Васильевич. Служит в армии. Там он прошел через предстоящую нам большую войну. Потом продолжил службу. Дослужился до маршальского звания. Имел прекрасное военное и техническое образование, которое начал получать еще до войны. Сейчас учится в Военно-инженерной академии имени Куйбышева. Долгое время после войны курировал вопросы разработки новых видов вооружения и их производство. Проводил маневры и учения, в том числе самые крупные в Союзе после войны, сопоставимые с наиболее значительными операциями Второй Мировой войны.
- Вы уже встречались с ним?
- Никак нет. Опасаюсь каких-нибудь аномалий. Безусловно, я - новая личность, слепленная из двух, но все равно. Да и психологически сложно. Как бы вы отреагировали на то, чтобы пообщаться с собой, только молодым.
- Хм... не знаю, - чуть помедлив ответил Сталин. - Так это какой же у вас получается армейский стаж... если вас слепило из Тухачевского и Агаркова?
- Если отбросить все детали, то у Тухачевского имелось двадцать три года - с двенадцатого по тридцать пятый. И у Агаркова пятьдесят пять - с тридцать восьмого по девяносто третий, так как формально его держали на какой-то должности при министерстве и не увольняли из армии. Плюс тут уже четвертый год пошел. Итого восемьдесят один.
- Солидно.
- Жаль, что до сотни не дотяну, - с улыбкой произнес Тухачевский.
- Почему? - Удивленно спросил Сталин.
- Товарищ Сталин. Я отлично понимаю, что все сказанное мной - это просто слова, причем, бездоказательные. С тем же успехом я мог назвать себя марсианином.
- Ну с доказательствами, пожалуй, дела обстоят не так уж и скверно. Ведь иначе все это, - он махнул рукой на папку, - объяснить просто невозможно. Не архангел же вы, в конце концов?
- Допустим. - Улыбнулся Тухачевский. - Хотя подобное объяснение будет всего лишь вариантом. Одним из множества. Вариантом, который не исключает проблемы взаимного доверия с одной стороны и проблемы утечки знаний - с другой. Я для вас так и останусь темной лошадкой, которой нельзя доверять, и сложно управлять. Кроме того, Нина... она ведь отчасти была действительно моей женой. Зачем вы ее убрали мне не понятно. Да и шанс утечки сведений о будущем, в том числе в технологическом и научно-техническом ключе далек от нуля.
- Почему вы считаете, что это мы ее убрали?
- Из-за похорон. Их не стали придерживать даже для приезда дочери. Или хотя бы позволить мне попрощаться. Очень странное поведение.
- Почему же вы не подумали о том, что она просто человек? Не лидер нации, не выдающийся деятель, а простой, советский гражданин. Мы не стали придерживать стандартную процедуру ради нее. Да и ради вас. Думаете, переживания от вида погибшей жены помогли бы вам быстрее выздоравливать? Тем более у нее был такой вид, что смотреть на нее не каждый смог бы. Ее по частям из машины вытаскивали. Мы не убирали Нину, - твердо произнес Сталин, смотря прямо в глаза Тухачевскому. В конце концов он твердо это знал, а потому уверенность его слов была абсолютной даже на вид. - Что же до сказанного вами... то все выглядит действительно очень странно, чудно и непонятно. Аномалия. Нам всем нужно подумать.
- В данной ситуации я ничего не решаю и нахожусь всецело в вашей власти, - чуть ернически произнес Тухачевский.
- Не нужно так говорить, Михаил Николаевич, - у маршала на лице нарисовалось легкое удивление, ведь по имени-отчеству товарищ Сталин мало к кому обращался, - вам ведь удобно, что вас называют так?
- Да, вполне. Но... - попытался возразить маршал, но Сталин не дал ему этого шанса и продолжил.
- Я прекрасно наслышан о ваших качествах и прекрасно понимаю, что в случае, если вы захотите играть по своим правилам, дров будет наломано достаточно. Даже если вас попытаться закрыть где-нибудь в подвале. А вашу ценность, даже если допустить, что все сказанное вами выдумка, трудно переоценить. За последние три с половиной года вы сделали очень много для укрепления Советского Союза. Да. Действительно. Знания. Очень не хотелось бы их терять. Однако ваша ценность не столько в них, сколько в колоссальном жизненном опыте. Восемьдесят один год стажа... да еще опыт участия в обеих мировых войнах. Такое на дороге не валяется. Поэтому я не хочу, чтобы произошли какие-то неприятные инциденты, - произнес Хозяин, выразительно посмотрев на Тухачевского.