В 1975 году прошел первый съезд Коммунистической партии Кубы. Съезд обсуждал и религиозный вопрос, который нашел свое отражение в его тезисах и решениях о религии, Церкви и верующих.
Социалистическая конституция, принятая на референдуме в 1976 году в результате прямого тайного голосования 98 % как верующих, так и неверующих кубинцев, в параграфе 6 статьи 54 устанавливала право на веру, религиозную практику, сохраняя при этом принцип отделения Церкви от государства.
В условиях усложняющейся ситуации папа римский Иоанн Павел II назначил архиепископом Гаваны достаточно молодого по церковным меркам священника сорокатрехлетнего Хайме Ортегу. Закончивший школу «Arturo Echemendia» в Матанзасе
и получивший теологическое образование в Канаде (Иностранная миссия в Квебеке), Ортега после возвращения из-за границы в 1964 году начал служить в кафедральном соборе Матанзаса. В 1978 году он назначен епископом Пинар дель Рио, а уже в декабре 1981 года произведен в сан архиепископа Гаваны, став главой всей кубинской Церкви.
В 1986 году состоялась Встреча Национальной Кубинской церкви (ENEC), в финальном документе которой четко видно то место, которое Церковь определила себе в социалистическом обществе[389]. Обратимся к данному документу. Анализируя современную ситуацию, документ определял, что Церковь находится «посреди изменяющейся реальности», в которой она обретает свое место, обновляясь. Но при этом любое обновление «неразрывно связано с прошлым». Оглядываясь назад на годы с момента революции, кубинское духовенство констатировало: «Эти 27 лет не прошли впустую, и… сегодня мы открываем перед собой более широкие горизонты» [390].
Документ закреплял догматические основы католической веры. В центре церковной жизни согласно документу стоит Христос: «В Христе человек находит свое законченное достоинство: мы знаем то, чем мы являемся, имеем, можем… когда мы принимаем Христа. Человека можно потерять разными путями: дорогой Христа еще никто никогда не терялся. Христос освобождает, исцеляет, прощает, освящает, оживляет, примиряет, спасает. Все действие Бога выражено в Христе»[391].
Задачи Церкви определялись в трехчастной формуле (в трех «измерениях», которая выглядела следующим образом: молитва («трансцендентное измерение»), воплощение («имманентное измерение»), миссия («апостольское измерение»): «Три измерения, которые дополняют друг друга и соединяются между собой: молитва, которая способствует воплощению; воплощение, которое делает молитву действенной и предотвращает отчуждение; миссия, которая разворачивает горизонт для Церкви и препятствует ее ограничению только двумя другими измерениями»[392].
Перед Церковью ставилась задача стать более открытой. В документе констатировалось, что до этого момента она была, скорее, «Церковью, обращенной в себя» (intraeclesial), нежели «Церковью, обращенной вовне» (extraeclesial). Отмечалось, что современную кубинскую Церковь волнует, что «есть столько наших братьев, которые не знают Иисуса, но хотят его узнать… религиозное неведение, большое количество людей вне храма…[393]. Таким образом, Куба объявлялась «миссионерской территорией».
Что касается «трансцендентного измерения» (молитвы), то церковные иерархи отмечали, что молитва является необходимым элементом христианской доктрины, так как Бог входит в нашу жизнь не как что-то безликое, но как личностное начало: «Молиться – значит говорить с Богом и позволять, чтобы Бог говорил…»[394].
Обращаясь к проблеме народной религиозности, документ говорил, что всевозможные синкретические верования, скрывающиеся за фасадом католицизма «заслуживают особенного пасторского внимания»[395].
Отдельный параграф был посвящен проблеме взаимоотношения католицизма с политикой. Напоминая, что официально Церковь не связана ни с одной политической силой, она поддерживает участие верующих в политической жизни[396]. Далее же отмечалось то, что многие впоследствии рассматривали как соглашательскую позицию, так как Церковь фактически поддерживала режим: «У нас на Кубе благодаря упорным усилиям революционной работы нет крайней нищеты, расовой дискриминации, неграмотности, нищенства; никто не умирает на Кубе от голода или из-за отсутствия медицинской помощи. Но мы не можем говорить, что уже находимся в Царстве Божьем»[397].
Последняя оговорка уточнялась в том плане, что на Кубе существует большое количество разводов, абортов, алкоголизм и другие проблемы. Тем не менее, говоря «уже», Церковь как бы признавала, что именно на пути в него Куба и находится. Таким образом, католики не разделяли свои устремления с устремлениями государства.
Деятельность Хайме Ортеги во второй половине 1980-х годов также была весьма активной, несмотря на трудную ситуацию, в которой ему приходилось действовать. Он создал новые округа, выступил организатором Епархиального совета по пасторальным инициативам, восстановил более 40 церквей, приложил усилия по созданию центров для молодежи. Как отмечается в его биографической справке на официальном сайте Ватикана, особое внимание архиепископ Ортега всегда уделял привлечению новых верующих, особенно из среды молодежи[398].
В этот период на Кубе ежемесячно выходил журнал кубинской архиепархии «Aquila Iglesia». В 1988 году архиепископ Ортега возглавил (оставался на этой должности до ноября 1998 года) Конференцию католических епископов [399].
Подводя итоги рассматриваемого периода, можно говорить о том, что Церковь, пройдя через череду серьезных испытаний, вновь обрела на Кубе свое положение. Безусловно, оно в корне отличалось от той позиции, которую она занимала до революции 1959 года. Если на первом постреволюционном этапе государство и Церковь еще пытались найти точки соприкосновения, то вскоре стало очевидно, что официальный католицизм и марксизм не совместимы даже в условиях субтропического социализма.
Б. Рока, один из лидеров кубинского коммунистического движения, так сказал об отношении власти к религии вскоре после победы Революции: «Марксисты не стремятся разрушать религию, они стремятся разрушать капитализм»[400]. При этом он утверждал, что разделение революционеров и католиков по разным лагерям не больше, чем происки врагов Революции: «Империалисты, контрреволюционеры и их лакеи и союзники стараются доказывать, что религиозные люди в целом и католики в частности не могут объединяться с коммунистами в борьбе за общие цели… но жизнь показывает обратный пример – католики и коммунисты вместе умирали, сражаясь против диктатуры Батисты»[401].
Примерно теми же словами свою позицию выражал и сам Ф. Кастро. Как полагает С. Рамирез Фриас, позиция кубинского лидера тех лет базировалась на попытке совмещения политического сознания и религиозного сознания на основе общих для социализма и христианства ценностей – любви и справедливости [402].
Однако, как показало дальнейшее развитие событий, сама Церковь на определенном этапе не увидела в коммунизме своего союзника. Безусловно, во многом это было связано с экономической политикой нового правительства. Окончательный же разрыв произошел, когда Куба встала на путь социалистического развития, провозгласив атеизм элементом государственной политики.
Во второй половине 1980-х годов начинается новый этап в истории кубинского Католицизма. Перестройка в СССР смягчает политику Ф. Кастро по отношению к религиозному вопросу. Религиозная жизнь на острове постепенно возрождается. Поворотным же событием в жизни Католической церкви на Кубе становится крушение соцлагеря и начало «особого периода» на острове.
2.3. От «особого периода в мирное время» к демократическому транзиту: новые вызовы для Католической церкви
Распад СССР и последовавший за ним процесс формирования новой России ознаменовал собой конец холодной войны и подвел черту под существованием биполярного мира. Глобальные изменения на мировой арене привели к корректировке внешнеполитического курса целого ряда государств, так как до 1991 года «международное положение определялось существованием двух систем и конкуренцией между ними»[403]. На Кубе, оставшейся без многолетней поддержки со стороны СССР, объявляется так называемый «особый период в мирное время».
В 1991 году прошел IV Съезд КПК, на котором четко прозвучало понимание важности государственно-конфессиональных отношений. Новыми были два момента, которые были зафиксированы в решениях съезда: 1) изменились формулировки относительно верующего населения; 2) предложение об изменении конституции в части религиозной сферы.
Конституционная реформа 1992 года закрепила эти изменения в статьях 8,42 и 55. Новый текст Конституции гарантировал населению свободу вероисповедания, а также запрещал дискриминацию по религиозным причинам. Были внесены соответствующие изменения и в Уголовный кодекс. Если ранее государственным служащим запрещалось практиковать какие-либо религиозные верования, то теперь это официально разрешалось (статьи 294.1 и 294.2).
В 1991 году прошел IV Съезд КПК, на котором четко прозвучало понимание важности государственно-конфессиональных отношений. Новыми были два момента, которые были зафиксированы в решениях съезда: 1) изменились формулировки относительно верующего населения; 2) предложение об изменении конституции в части религиозной сферы.
Конституционная реформа 1992 года закрепила эти изменения в статьях 8,42 и 55. Новый текст Конституции гарантировал населению свободу вероисповедания, а также запрещал дискриминацию по религиозным причинам. Были внесены соответствующие изменения и в Уголовный кодекс. Если ранее государственным служащим запрещалось практиковать какие-либо религиозные верования, то теперь это официально разрешалось (статьи 294.1 и 294.2).
С 1992 года происходит поворот в государственной политике по отношению к Церкви. По мнению аналитика Виктора Гаэтана, это произошло исключительно по конъюнктурным соображениям: потеряв Москву в качестве экономического партнера, Кастро решил заручиться поддержкой Ватикана для нормализации экономического климата на острове[404].
Тем не менее сближение Церкви и государства происходило не без значительных затруднений. В сентябре 1993 года появилось пасторское послание одиннадцати кубинских епископов, составленное на Конференции католических епископов Кубы, под названием «El amor todo lo espera». Фактически впервые за три года после крушения Советского Союза кубинский епископат выступил с мнением, что режим Ф. Кастро в самом скором будущем ждет подобная судьба.
Уже в начале послания отмечалось, что на протяжении столетий кубинцы всегда были единым народом, без различий «на расы, классы и мнения», объединенным верой. Развивая свою мысль, епископы писали: «Опора, которая поддерживает развитие семьи и общества – это любовь общества более справедливого, человечного, процветающего, которое строится не только с помощью перемещения гор и справедливого перераспределения материальных благ, так как в этом случае те, кто получает ту же квоту, что и другие, должны быть самыми близкими братьями, но опыт показывает нам, что это, к сожалению, не всегда так»[405].
Уже здесь становилось очевидно, что Церковь предпринимает атаку против правительства Кастро, обращаясь к пастве с целью пробуждения их более глубинных чувств на уровне религиозного сознания, а не привитых за годы социализма идеологем. Определенно можно говорить о том, что в сложившейся на тот момент тяжелейшей экономической ситуации, данная позиция Католической церкви может трактоваться исключительно как враждебная.
Построение послания на основе обращения к религиозному сознанию прослеживается во всем его тексте. Так, обыгрывая тему любви, епископы умело манипулировали религиозными чувствами кубинцев: «Любое воззвание к любви должно находить резонанс в человеческом сердце, но наиболее сильный – в сердце кубинца, размещенного под любящим взглядом Сердца Иисуса и Девы Милосердия, Девы Любви»[406].
Предлагая антитезу любовь/ненависть, послание говорило о ненависти, пропагандируемой официальными властями, отмечая, что ненависть не является конструктивной силой. Взамен Церковь предлагала «Любовь», ссылаясь на авторитет Ганди и более близкого кубинцам Хосе Марти, цитируя последнего: «Единственный закон власти – это любовь»[407].
Буквально каждый раздел послания апеллировал к религиозным чувствам населения острова, давая понять, что религиозные ценности куда важнее ценностей политических и идеологических. Так, раздел «Миссия Церкви» начинался словами: «Мы уже сказали, что есть два религиозных народных символа Кубы – Священное Сердце Иисуса и Дева Милосердия, и именно они инициировали это послание от друзей друзьям, от братьев братьям, от кубинцев кубинцам» [408].
Пытаясь обезопасить себя от обвинений во вмешательство во внутриполитические дела, епископат умело вставил в послание абзац, касающийся взаимоотношений Церкви и политики: «У Церкви не может быть политической программы, потому что ее сфера иная, но Церковь может и должна давать моральную оценку, и прежде всего тому, что гуманно, а что негуманно… Итак, мы не идентифицируемся ни с какой партией, политической группировкой или идеологией, потому что вера не идеология, хотя она и не безразлична Церкви относительно своего этического содержания. Наша точка зрения не относится ни к какой политической модели, но нам интересно знать уровень гуманности, который они содержат. Итак, мы говорим без договоренностей и без давления со стороны кого-либо»[409].
Крайне важно было то, что, как подчеркивали епископы, в своем послании они обращаются ко всем, в том числе политикам и властям, а также кубинцам как внутри страны, так и за ее пределами.
Наиболее откровенные заявления звучали во второй части послания. Рассуждая об истории Кубы, епископы приходили к выводу, что всех иностранцев можно поделить на два лагеря: на тех, кто помогал Кубе, и тех, кто вмешивался в ее внутренние дела. Далее следовал вывод: уехавшие с Кубы эмигранты на сегодняшний день относятся к первому лагерю.
Таким образом, кубинский епископат вступал в жесткое противоречие с позицией властей по вопросу отношения к кубинской эмиграции в США. Если для Кастро они были предателями и врагами Кубы, то для Католической церкви – теми, кто может и должен помочь острову.
Церковь ставила перед властью вопросы, которые были по меньшей мере неудобными в той ситуации: «Почему есть столько кубинцев, которые хотят уехать и уезжают со своей Родины? почему отказываются от их собственного гражданства, и ищут защиты за границей? почему профессионалы, рабочие, артисты, священники, спортсмены, военные, солдаты и простые люди используют любой повод, чтобы оставаться за границей?»[410]. В завершении этой череды вопросов епископат наносил последний удар по Ф. Кастро: «Почему, в конце концов, не попробовать решать наши проблемы вместе со всеми кубинцами, с точки зрения нашей национальной перспективы, без того, чтобы никто не стремился быть возведенным в ранг единственного защитника наших интересов или арбитра в решении наших проблем?»[411].
Оценивая положение Кубы как крайне тяжелое, епископат напоминал, что никогда не одобрял экономических мер США, направленных против острова, уточняя при этом, что это делалось для того, чтобы облегчить положение народа (но не правительства).
Всячески эксплуатируя тему самоопределения народа, епископы писали, что они не собираются определять экономический курс страны, но считают, что он должен быть выверен с интересами большинства населения.
Словно позабыв о своей позиции невмешательства во внутриполитические дела, провозглашенной в этом же послании, епископат предложил свои меры по нормализации политического климата в стране. Они сводились к следующим пунктам:
1. Устранение исключительного и тотального характера официальной идеологии, которая поддерживается терминологией, которая является не вполне однозначной, как то: Родина и социализм, государство и правительство, законность и нравственность, кубинец и революционер.
2. Устранение ограничений свобод и введение независимого правосудия.
3. Ограничение чрезмерного контроля со стороны органов государственной безопасности.
4. Помилование заключенных, осужденных по экономическим и политическим преступлениям.
5. Отмена преследований за философские, политические и религиозные убеждения.
Определив своего рода программу-минимум, которая, как видно из перечисленных пунктов, требовала фактически изменения политического строя как такового, епископы предложили искать «новые пути» по достижению этой цели, в первую очередь путем диалога. По сути, звучал призыв вступить в дискуссию с демократическими силами в Майами, открыв страну для преобразований по примеру Восточного блока.
Подобное выступление Церкви в разгар тяжелейшего экономического кризиса не могло пройти незамеченным.
В период с 26 по 28 мая 1995 года кардинал Хайме Ортега находился с визитом в Майами. Примечательно, что в дни поездки среди кубинской эмиграции активно распространялись листовки следующего содержания: «Приветствуем кардинала Хайме Ортегу. Он – наш кардинал. Для любви закона нет. Нет Кастро, нет проблем!»[412]
Эмиграционная «El Nuevo Herald» писала накануне визита кардинала: «Ортега-Аламино рассматривается как единственная надежда Кубы на освобождение от ее тоталитарного режима большим сегментом кубинского сообщества в изгнании, проживающего в Южной Флориде»[413].
Тем не менее осторожный Ортега не оправдал возложенных на него на тот момент надежд. Во время своей поездки он всячески избегал прямой критики режима Кастро. Сразу по прилету кардинала атаковали журналисты, интересовавшиеся, в первую очередь, почему Церковь активно не противостоит правительству. На это Ортега отвечал, что «Церковь не является оппозиционной партией»[414].