Измайлов Андрей Предел напряжения
С экрана видеофона на него смотрело совсем юное лицо женщины-репортера.
— Ваши любимые занятия, директор Ларкин? — весело спросила она.
— Пить вино, заниматься своими делами, не путаясь в чужие, ну, и еще журналистика, — ответил Макс.
Лицо недоуменно вытянулось.
— Что?..
— Журналистика, — отчетливо повторил Макс. Он объяснил ей, как пишется это слово. — Поищите его значение в микрофильмотеке.
Выключив канал видеофона, он думал о пробелах в образовании молодого поколения. Как телевизионный репортер-комментатор, девушка эта, несомненно, получила приличную гуманитарную подготовку по вновь пересмотренной программе, где история была обязательным предметом. Макс вспомнил о двадцатом веке, когда оставшиеся леса были истреблены для производства газетной бумаги, океана бумаги, в котором этот век потом и захлебнулся. Но вся эта суматошная деятельность не оставила в человеческих умах никакого следа. Книг теперь никто не читал. Они продолжали существовать скорее как понятие, выполняя функции хранилищ знаний и сведений настолько устаревших или многозначительных, что их даже не сочли нужным замикрофильмировать. Что касается журналов, то они и вовсе исчезли. Три года назад из-за отсутствия спроса Управление транспорта и коммуникаций закрыло журнал, предназначенный для пассажиров последней существующей в мире железной дороги на Апеннинском полуострове. Остался один-единственный журнал — «Искатель». Его печатали в Гонконге на ручном станке и рассылали по всему свету — примерно двумстам пятидесяти подписчикам, таким же чудакам, как сам Макс.
Он взял в руки последний номер журнала, чтобы еще раз полюбоваться красотой и четкостью старинной печати. Каждую такую страницу было приятно читать. Мысль, изложенная неторопливо и логично, легко усваивалась. Это вовсе не походило на хаотические, бессвязные выкрики с телеэкрана! Очерк о мутации чомги. Очередная глава из тщательно проделанного Ян Цзуном анализа Тридцатилетней войны. Статья его старого приятеля Мэтью Лаберро о начальном периоде существования Атомикса, первой международной административной корпорации. Заметив наконец, что телеэкран на стене все еще мерцает и оттуда несутся выкрики, Макс выключил его и, надев очки для чтения, поудобнее расположился в кресле.
«Возникновение „Атомикса“ из руин последней мировой войны фактически явилось своего рода откликом на пренебрежение, с которым приняли критику, высказанную в адрес административного аппарата. В промежутке между второй и последней мировыми войнами в число наиболее активных пацифистских или близких к пацифизму групп входили и крупные ученые-атомщики. А потому можно было ожидать, что, если из пепла войны еще суждено чудом возникнуть какому-нибудь совету по атомной энергии, то руководителями его окажутся те же самые ученые. Но время разговоров миновало, теперь все зависело от быстрых и энергичных действий.
Беспомощные, начисто лишившиеся иллюзий общественные организации взирали на уцелевшие после войны центры атомной энергии с нерешительностью, переходящей от восхищения к откровенной враждебности, а подобные колебания долго продолжаться не могли. Тяга к порядку и устойчивости была так велика, что это, естественно, не могло не вызвать соответствующей реакции. И вот все большее влияние стал приобретать „Атомикс“, но только с помощью администраторов, а не ученых. Люди ничем не примечательные в мире науки, но зато обладающие способностью проникать в самые глубины человеческих взаимоотношений, — подобное качество часто сочетается с посредственными успехами на исследовательском поприще — волей-неволей оказались в первых его рядах. Там, где ученые способны были лишь теоретизировать, эти люди действовали. Движение это охватило весь мир и выдвинуло своего признанного лидера. Отто ван Марк, до войны скромный офицер Службы безопасности на филадельфийском предприятии, поставил перед собой гигантскую задачу воссоединения перемолотых войнами, но теперь оживающих центров атомной энергии в единый всемирный картель, который мог бы считаться со слабыми правительствами тех стран, на чьей территории он будет действовать. За два года ценой немногого числа человеческих жизней — ван Марк не отличался особой щепетильностью — он добился успеха. Существование „Атомикса“ — первой международной административной корпорации — стало общепризнанным фактом.
Ван Марк, несомненно, рассматривал учреждение „Атомикса“ лишь как первый шаг к мировому господству, в течение четырех или пяти тысячелетий дразнившему ложными надеждами многих деспотов.
Сначала он хотел обеспечить оборону „Атомикса“, дабы потом самому перейти в наступление. Оборона была проста и эффективна. Он выстроил специальный корпус, который делился автоматически убирающимися щитами на изолированные секторы. Эти секторы он заполнил расщепляющимися материалами с массой чуть ниже критической. Убрав щиты, можно было обеспечить взрыв, сила которого была бы достаточной, чтобы стереть с лица земли Североамериканский континент и сделать непригодными для жизни все остальные. Главный рубильник находился в кабинете ван Марка. Судьба человечества была в его руках.
По идее это было оборонительное оружие, но бумаги, оставленные ван Марком, ясно свидетельствовали о том, что он намеревался использовать его и для нападения. Он хотел потребовать от неустойчивых правительств разных стран, чтобы они передали ему всю полноту власти, угрожая в противном случае таким взрывом, от которого земной шар разлетелся бы на куски. И это были не пустые угрозы. Ван Марк был одержим манией величия. Но он просчитался, забыв об одной простой вещи — о случае. Как-то прекрасным июньским утром он упал с лестницы, сломал себе позвоночник и умер.
Преемник ван Марка, Ливерсон, был лишен честолюбия своего предшественника. Будучи трезвым политиком, он понимал неизбежность возникновения других столь же могущественных административных корпораций. Это его не смущало. Напротив, он считал, что во имя блага человечества монополии на атомную власть не должно существовать. Если при жизни ван Марка он поддерживал его тайные намерения, то уже в 1994 году, когда утвердились такие мощные корпорации, как „Юнайтед кемиклс“, „Лигнин продактс“ и „Агрикалчер“, он решил, что отныне опасность, возникающая из-за концентрации власти в руках одного человека, явно превосходит преимущества, которые дает эта власть.
Расщепляющиеся материалы были рассредоточены, а проект ван Марка, о существовании которого знали лишь несколько его ближайших сотрудников, ликвидирован. Человечество было спасено».
Отложив журнал, Макс задумался над тем, где Мэтью удалось раскопать подобные сведения. Историю нынче никак нельзя отнести к доходным отраслям науки. Правда, он и сам изучал историю зарождения корпоративных систем, однако эти данные были для него откровением. Но ведь Мэтью Лаберро, вспомнил он, — один из директоров Пенсильванского отделения «Атомикса»! Возможно, он сумел получить допуск к архивам корпорации. Тем не менее такой внезапно вспыхнувший у Лаберро интерес к истории сам по себе был загадочным. Даже среди подписчиков и читателей «Искателя», — а уж этот-то журнал никак нельзя обвинить в пристрастии к модернизму, — подумал Макс, вряд ли найдется человек, проявляющий столь мало интереса к истории администрирования, как Мэтью. Это историческое исследование о создании первой международной организации никак не вязалось с презрительными насмешками над ней самого Мэтью.
На своем заваленном бумагами бюро Макс разыскал последнее письмо Мэтью. Но только он принялся изучать его неразборчивый почерк, как зажужжал зуммер видеофона, укрепленного на передвижной подставке. Макс нажал кнопку в ручке кресла, и видеофон бесшумно подъехал к нему. Щелкнул выключатель, на экране появилось изрезанное морщинами, пухлое лицо главного директора Хьюисона.
— Привет, Макс! — поздоровался Хьюисон. — Как у вас там жизнь?
— Холодно, — ответил Макс. — Семь градусов. К рождеству, наверное, выпадет снег. Все?
Хьюисон рассмеялся.
— А у нас снег уже идет. Прямо метель. Но дело не в этом. Вам известен «Кодекс»?
«Кодекс соглашения», к которому прибегали крайне редко, представлял собой свод правил, обеспечивающих гибкое взаимодействие различных корпораций.
— Более или менее, — кивнул Макс.
— Параграф восемьдесят первый. Право на допрос сотрудников другой корпорации. Разрешение дает директор того отделения, где работает сотрудник.
— Взаимные полицейские меры? Да, знаю.
— Нам они тоже не по душе, — признался Хьюисон. — Всем нам. Чертовски неприятный параграф. Но он существует, хотя к нему можно прибегать только тогда, когда обществу действительно угрожает опасность.
— Все это очень занимательно, — терпеливо согласился Макс. — И что же?
— Кому-то, — вкрадчиво продолжал Хьюисон, — по-видимому, понадобились вы, Макс. Я просто хочу вас предупредить. Беспокоиться пока не о чем. Мы дали разрешение только на допрос. При наличии обвинения на допросе присутствует наш представитель и расследование идет по каналам «Юнайтед кемиклс».
— Спасибо, — сухо поблагодарил Макс. — От кого же явятся эти непрошеные гости?
— От «Атомикса». Беспокоиться, повторяю, абсолютно не о чем. Мы будем следить за ходом дела.
— А как насчет «опасности, действительно угрожающей обществу»? Они объяснили вам, что это значит?
Хьюисон отрицательно покачал головой.
— Это не входит в их обязанности. А «Атомикс», как вам, наверное, известно, умеет держать язык за зубами.
— Хотите знать, в чем дело? Ну-ка, подвиньтесь поближе. — Лысая голова Хьюисона механически ткнулась в экран и тут же в недоумении отпрянула.
— Я держу у себя в доме жирафа с Венеры, — сказал Макс, — а разрешения на это у меня нет.
У Хьюисона было явно рассерженное лицо, но Макс выключил экран, и оно исчезло. Взяв письмо Лаберро, Макс перечитал последние строки: «Кстати, я вновь обратился к Свифту. Удивительный он писатель, Макс. Как он знал людей!»
Представитель «Атомикса» пришел один. Он был в зеленой полицейской форме со значком в виде горящего пламени на лацкане пиджака. Молодой, не более двадцати шести — двадцати семи лет, светловолосый, с несколько застенчивым выражением лица, он тем не менее производил впечатление спокойного и уверенного в себе человека. В гостиной, где они расположились, чиновник с небрежной откровенностью включил свой карманный звукоотражатель.
— Надеюсь, — сказал он, — нам не придется слишком утруждать вас, директор Ларкин.
— Я не люблю титулов, — отозвался Макс. — Называйте меня Ларкин или, если угодно, просто Макс.
— Моя фамилия Менигстайн. Что же касается дела, по которому я пришел, то не могу сказать, что это незначительный вопрос, увы — нет, хотя вас он касается лишь косвенно. Нам необходимы сведения об одном человеке, и мы полагаем, что вы в состоянии нам их дать.
— О Лаберро? — спросил Макс.
— Вам что-нибудь известно? — тотчас откликнулся Менигстайн.
— Ничего, — покачал головой Макс. — И пока я не догадываюсь, в чем дело. Но вот уже несколько лет мы с Лаберро состоим в переписке, а больше ни с кем из «Атомикса» я не знаком. — Он помолчал. — Странно, почему вы предварительно не проверили все эти факты.
— Нам всегда приписывают значительно большую тщательность при проверках, чем это есть на самом деле, — пожаловался Менигстайн. — Вы, наверное, знаете, какими средствами мы располагаем. Будь у нас достаточный штат для сбора тех сведений, которые, как думают, к нам поступают, я, наверное, не сидел бы в эту минуту у вас. Да, дело касается Лаберро. Что вы можете мне о нем рассказать?
— Как я уже упомянул, — начал Макс, — мы несколько лет состоим в переписке. То есть пишем друг другу письма, а не ограничиваемся телеграммами, как это нынче принято. Вы, вероятно, уже успели прочесть некоторые из них, а значит, вам известен характер нашей переписки. Мы оба историки-любители, мы… изучаем события. События, касающиеся человечества.
— Что вы можете сказать о характере Лаберро? — терпеливо продолжал выспрашивать чиновник из «Атомикса». Его цепкий взгляд скользил по комнате. — Нас интересуют не какие-либо особые его качества, а лишь образ мышления.
— Образ мышления? Он, пожалуй, идеалист. Идеалист в моем понимании тот, кто не только придерживается высокого мнения о себе, но и полагает, что весь мир должен быть с ним солидарен. А так как обычно люди не оправдывают возложенных на них надежд, то его можно назвать разочарованным идеалистом. — Макс в упор взглянул на Менигстайна. — Я говорю сейчас о моем старом друге. Но, как видите, я отношусь с полным уважением к вашей деятельности.
— По правде говоря, — спокойно отозвался Менигстайне, — я сам знаю Мэтью вот уже несколько лет. Потому мне и поручили это дело. Не думайте, что оно мне по душе, но все это очень важно.
— Понятно, — Макс нажал кнопку звонка в ручке своего кресла. — Надо думать, важно, если нам угрожают атомным взрывом, способным уничтожить всю планету.
Менигстайн, никак не проявив удивления, только поудобнее устроился в кресле.
— К чему дурачить Службу безопасности, Макс? — спросил он. — Вы могли бы сразу рассказать мне все, что вам известно.
— Теперь, — ответил Макс, — я, кажется, догадался. — Он взял со стола журнал и, открыв его на той странице, где начиналась статья Мэтью, подал Менигстайну. — Сложите два и два, и вы получите четыре. Это не истина, это тавтология.
Вошел Джузеппе с подносом, на котором стояли низкие бокалы, наполненные «Lacrimae Christi di Orvieto» 61-го года. Менигстайн быстро, но внимательно читал статью из «Искателя». Не отрываясь от текста, он взял поставленный рядом бокал и поднес к губам, но, вдохнув букет, помедлил и с улыбкой взглянул на Макса.
— У вас, говорят, недурной винный погреб. — Он пристально рассматривал свой бокал. — Когда пьешь такое вино, грех не выпить за что-нибудь. Например, за будущее человечества?
Макс поднял свой бокал.
— Как ни странно, это то немногое, во что я верю. А пока введите-ка меня в курс дела. Неужто Мэтью действительно может сделать такое?
— Здесь все сказано, — кивнул Менигстайн и постучал пальцами по журналу. — К сожалению, это не блеф. Как вы выразились, он… историк-любитель. Сначала штаб-квартира ван Марка находилась в Филадельфии. И именно в филадельфийском отделении Мэтью получил пост директора. Помещение, где когда-то стоял атомный реактор, последнее время служило складом для разных материалов. Никто и не помнил, каково было его первоначальное назначение. Мэтью очистил его и заполнил секторы в главной камере изотопом урана-287 с массой чуть ниже критической. Предварительно он проверил действие экранов. Теперь стоит лишь нажать кнопку, чтобы началась реакция.
— И ему удалось все это сделать так, что никто не заметил? — удивился Макс.
Менигстайн устало усмехнулся.
— Да, нашу Службу безопасности это никак не характеризует с лучшей стороны. Старая песня — в «Атомиксе» всем на все наплевать. Никому и в голову не пришло спросить, зачем туда доставляют уран.
— Еще один вопрос, — сказал Макс, — почему мы до сих пор не взлетели на воздух?
— Сложилась любопытная ситуация, — усмехнулся Менигстайн. Поэтому-то я и сижу у вас. Обсудим ее здесь или?..
Висевшие на стене часы в футляре из севрского фарфора мелодично прозвонили семь раз.
— Если мы сейчас же отправимся в Филадельфию, — предложил Макс, — то не потеряем ни минуты. Там тоже будет семь часов. Обычно я не пользуюсь стратолайнерами, но нет правил без исключения. А в пути вы мне изложите все по порядку.
В восемнадцать сорок восемь они прибыли в филадельфийский порт, а оттуда на геликоптере добрались до расположенного на окраине города штаба «Атомикса». Накренившись на крыло, геликоптер вынырнул из зимних сумерек прямо в россыпь огней вокруг наклоненного, как обычно, на бок пилона «Атомикса». На посадочной площадке стоял высокий мужчина с холодным, напряженным выражением лица и седеющей головой. Это был Сильвестро генеральный директор «Атомикса». Сдержанно кивнув Максу, он повернулся к Менигстайну.
— Надеюсь, у вас были основания привезти сюда постороннего человека?
Менигстайн, пренебрегая субординацией, ответил, как равный равному:
— Не более тех, о которых я уже упомянул в моем телеразговоре из Неаполя. Это директор Ларкин. Он друг Лаберро, и у него есть кое-какие идеи, которые могут нам пригодиться.
Поистине удивительно, подумал Макс, как возможность взлететь на воздух пробудила в этом молодом человеке чувство независимости. Сильвестро выслушал Менигстайна и молча повел прибывших к выходу.
— Есть что-нибудь новое? — спросил Менигстайн.
Генеральный директор «Атомикса» покачал головой.
— Он дал нам неделю. Это было три дня назад. Он хочет — совершенно непонятно зачем, — чтобы мы известили людей о том, что им предстоит взлететь на воздух. Когда мы посылаем к нему кого-нибудь для переговоров, он неизменно упоминает об этом. Конец света предопределен, и люди должны это знать.
— Неделя… — начал Макс.
Сильвестро взглянул на него.
— Ководрин. Он пичкает себя ководрином. В случае нужды он сможет не спать и целый месяц. А мы не смеем его тронуть.
— А если действовать силой? Например, использовать какое-нибудь кибернетическое устройство?
На этот вопрос ответил Менигстайн.
— Вы читали его статью, Макс, — задумчиво сказал он. — Ведь это идея ван Марка, а ван Марк отличался методичностью в разработке своих планов. Вокруг письменного стола Лаберро воздвигнут барьер из фотоэлементов. Достаточно пересечь этот барьер, когда он включен, и взрыв неминуем. А он включен постоянно. Пытаясь приблизиться к Лаберро, мы должны быть предельно осторожны.