Почти стихотворная местами размерность, также полемически-образная плотность только приблизительно воспроизводимых здесь филуметьевских раздумий в достаточной мере свидетельствуют об отстоявшейся скорбной горечи, с какой собирался покидать свет этот бунтовской некогда, вплоть до изгнания из царского университета, жрец самой, казалось бы, архаической из наук, чьи выводы, однако, покоились на стовековом опыте человеческой истории. Похоже, из боязни какой то помехи, но совсем не той, торопился он довести свое открытие до сведения остающихся, хотя бы в тезисах, не заботясь о логическом родстве между ними...
Так получалось с его слов, что всякое поколенье работает лишь на себя в полную силу, но все равно как и в каменном веке — для своих текущих потребностей. Обманчивая монументальность долгосрочных технических сооружений, без чего те не окупали бы своих затрат, обусловлена железной необходимостью застраховаться от всякого рода моровых язв, с высунутыми языками караулящих у порога свою послезавтрашнюю добычу — род людской. Отсюда идея пресловутой эстафетности, состоящей якобы в передаче от умерших еще не родившимся некоего ключа от загадочного, где-то впереди царства Божьего (или как оно называется теперь?) навеяна не иначе как нечистой совестью людской в оправдание своих ошибок и непривлекательных деяний, списываемых за счет потомков, благо не могут поблагодарить в надлежащих выражениях.
— Мы тоже не корим предков за военные и прочие злодейства, содеянные будто во имя наше, чтобы самим иметь право заниматься тем же под бирку грядущих поколений. Величие подразумеваемых событий всегда мерилось масштабом лишений и подвигов ради чего-то страстно ожидаемого, но впоследствии на радостях любой развязки люди не слишком огорчатся недостаточной товарностью достигнутого применительно к его национальной себестоимости.
В благодарность за теплоту и ласку, щадя стариковское время, Вадим заодно и вкратце поделился своими взглядами на жизнеустройство вселенной. Если все живое состоит из микроскопических, как бы автономных клеток, в свою очередь образованных взаимодействием еще более мелких, то позволительно думать, что и мы сами входим в состав старших, по масштабной разности даже не подозреваемых нами организмов, чем и затрудняется до сих пор наше с ними соприкосновенье. Ввиду того, что в равных условиях, создавая живые существа, природа пользуется на пределе совершенства и мильонолетней практикой проверенными изобретениями, вроде топологии органов, стереоскопического зрения или ходульно-радиальных, к тому же идеально подрессоренных ног — в работе куда экономичнее пресловутого колеса, то не исключаются и родственная у нас с ними генетическая конституция и сходная телесная упаковка... Словом, пространство во все стороны буквально кишит существованьями с соблюденьем все возрастающих интервалов, разумеется. И якобы лишь таким допу-щеньем дано людям при жизни заглянуть за рубеж познаваемости в ту мнимоиррациональную реальность.
С вежливой похвалой отозвавшись о проницательности юного друга, отставной профессор от лица Анаксимандра, Лукреция и Эпикура поблагодарил его за моральную поддержку их домыслов о множественности миров в отличие от некоего Ньютона, который в силу природной застенчивости, что ли, воздержался от предания гласности своей версии о перенаселенности мирозданья. Сарказм оценки дошел до Вадима с запозданьем, только когда старик, правда, уже в смягченном тоне указал, что цитата уместна лишь в случае абсолютной пригонки к тексту, — речь шла о неосмотрительном парафразе Зенона.
— ...но тут, если взглянуть на вещи с вашей изнанки, на ум приходят вслух весьма несвоевременные мысли. Тогда супруга моя, с тоской созерцая неотступно подслушивающий квадрат в углу, шепчет мне на иностранном диалекте о сенильной деградации интеллекта, выражающейся в стариковской болтливости. И вот сменившая древнюю веру в небесный рай социалистическая идея, успешно превратившая прежнюю Россию в обширный котлован под всемирный край братства, замахивается на беспощадный естественный отбор с выходом в бессмертие под спасительную сень инстинкта, меж тем как проблема множества заставит ближайших потомков всерьез задуматься о бескровном способе его ужесточения. Ибо только он контролирует безотчетную деятельность движущей триады — мышление, собственность, материнство. Причем наивная ярость утопистов обрушилась на стяжательскую одержимость богачей, показавших повседневным ограблением слабейших гадкий и потому лишь ничем не искореняемый азарт корысти, что под внешностью дедовской заботы о паразитарном благоденствии внучат таится не социальный, а сугубо биологический стимул, работающий на продление вида любой ценой и сквозь любые бури до скончания веков. На повестку дня ставится вопрос: можно ли вечные и только разумной регулировке подлежащие стихии жизни, на манер электричества, подчинять даже великим идеям, имеющим обыкновение стареть, как люди, звезды, боги? Кстати, остальные оба члена могущественной бригады, своевременно неукрощенные, тоже могут натворить немало бед в плане всяких пандемических бредней или саранчового нашествия младенцев. Планомерно иссекая зловредный ген из человеческой породы, мы уже достигли заметных успехов, надо полагать, однажды по совокупности последствий одержанной победы прозревший мир, если только не свинья, земно поклонится России за жертвенный подвиг ее поучительного эксперимента.
— В программном гимне изложенная мечта голодных и рабов о праведной жизни с заменой миражных чудес реальным, поровну на всех пайковым счастьем осуществится любой ценой и в случае повторных потрясений даже в обозримые сроки. И так как верховный закон естественного отбора, вслепую охраняющий живность земную от вырожденья, не способен избавить человечество с его нравственно износившейся цивилизацией от засорения иною, социального профиля, дурной породой, то на развалинах старого мира воцарившаяся доктрина обездоленных сразу по иссечении имущественных крайностей неотвратимо попытается заодно обеспечить себя от роковых общественных противоречий, порождаемых обычным, в поисках лучших вариантов, отклонением природы от приемлемого эталона. Во всеоружии подобострастных наук, но уже без насильственной выбраковки гениев она примется за искоренение всяческого, в биологическом аспекте, превосходства одной особи над другою, интеллектуального в особенности. Ибо именно оно, изобретая излишние потребности без гарантии всеобщего коммунального их удовлетворения, или продлевая бесполезную старость избранников ценою поддержки свежих сил, или преступно отвлекая рабочий порыв населения на растлевающие раздумья о всяких мнимостях по ту сторону бытия и тем самым по совокупности далеко не полностью перечисленных обстоятельств, снижая творческий потенциал человечества и без того изнемогшего в непрестанной битве с самим собою, — именно это превосходство преступно тормозит установление в стране единственно разумной гармонии жилья, где весь кодекс общественных добродетелей заранее и навечно вписан в инстинкте едва проклюнувшегося расплода.
Опыт показывает, однако, что в отличие от натурального доменного процесса крупномасштабный социальный переплав, когда заодно с предрассудками выгорают неучтенные генетические сущности, может завершиться чем-то вопреки ультимативной воле сталевара. Если даже допустить, что, постепенно освобождаясь от жестокой опеки естественного отбора, земного притяжения и страха смерти в смене поколений, вдобавок суровой догмой усредненный человек героически освоит смежные планеты для оседлого жительства, благодаря исключительной, в новом биологическом ранге, приспособляемости к любым условиям существования без прежних трагедий переуплотнения вроде моровых поветрий, кровопролитных междоусобиц, душевного изъязвления и той самоубийственной, в трамваях, общежитиях и очередях уже наблюдаемой взаимоненависти, что подобно статическому электричеству возникает при непрестанном истирании чего-либо друг о дружку, то в отдаленной перспективе надмирный братский хозрасчет (чтобы всего хватило на популяцию в целом) поубавит властелинам мира не только пищевой рацион и длительность санаторного пребывания под солнцем, чтоб не замедлялся кругооборот вещества, но и персональную жилплощадь сообразно сократившимся размерам особи.
— Вас понял, — с почтительным холодком кивнул гость. — Но мне почудились у вас, мягко сказать, неприязненные нотки в адрес критикуемого большинства, к которому принадлежим и мы с вами. Позвольте спросить, за какую провинность, кроме честного порыва малость подправить пресловутый естественный отбор, приговариваете вы потомков к столь жалкой участи? Уважаемый профессор имеет предложить что-нибудь более стоящее, понаряднее взамен?
— Выбор действительно невелик: лишь они да мы, — заражаясь его полемическим задором, посмеялся тот. — К несчастью, дерзкий юноша, все сущности подлежат износу, идеи в том числе. Они выцветают, истираются, мельчают от долговременного пользования, и разумный хозяин, не склонный по моде да прихоти приобретать даже обиходную вещь, тем более одежду души, оплачиваемую судьбою поколений, не преминет хоть мельком взглянуть на нее в перспективе пригодности ее для наследников... В той отдаленной, практически немыслимой стадии, если совместно не перешагнуть бездны, оба тезиса, утратившие первичный смысл и все еще непримиримые, переродятся в разнополюсные иероглифы тире и клина сообразно их социальным построеньям: двигаться ли к солнцу в братской шеренге, плечом к плечу или кометой устремляться в ночь с единым мозгом на острие и несметным людским роем позади, чтобы где-то за рубежом истории взаимно исчезнуть в братском объятье короткого замыканья, вторая подразумеваемая вами версия, кончается рабством, что стократ хуже...
— Вот и хотелось бы узнать о конечной судьбе капитализма подробнее, в том же поэтическом ключе, без обычной политграмоты! — уточнил Вадим...
— Попробую, — с азартом младости согласился Филуметьев, поддавшись соблазну высказать вслух свои мысли — В той конечной стадии это высокая, под ночным небом, гора с древним косматым пророком на вершине, который бессонно беседует с творцом, стенографирует на скрижалях его заповеди и реченья, слушает шаги времени. Вниз, по серпантину, в порядке нисходящей значимости и все возрастающей численности размещена вся библейская номенклатура — младшие касты мудрецов, толмачей закона, наставников и судей, рядовой паствы и на самом дне бытия, у подножья божественного престола, безголосое и пустоглазое стадо подъяремной черни. Одомашненное, укрощенное человечество, трудом и скорбью оплакивающее свою сомнительную радость пребывания под солнцем, разучилось роптать, восставать, проклинать своих матерей, удел которых молча рожать и растить детей, удел которых превращаться в молодых и кротких обоего пола рабов, удел которых стать родителями новых поколений мужчин, удел которых обливаться белым и красным потом жатвы или битвы, а также женщин, удел которых...
— Беспощадность отбора мастерски представлена в брейгелевском эстампе Улов рыбака, где в нисходящем порядке показана целая галерея рыбин одной и той же породы, причем у каждой, начиная с великанши, из разверстой пасти торчит головища проглоченной жертвы, и без микроскопа не рассмотреть добычу малька, едва-едва вышедшего из икринки. Не намекал ли художник на беспощадную, со стадийными пересадками из седла в седло, возгонку материи в свою шестую, самопознающую ипостась разум... которая представляется мне как бы рябью вечности, омывающей ступеньки у подножья божества!
— О, да вы еще и поэт в придачу, — подивился профессор услышанному из уст младшего современника. — Откуда у молодого человека сия специфическая образность?
— Ему просто нравится сей мыслитель, воспринимающий страшную историю людей как потешные игры малых ребят.
— Я не Брейгеля, а некоторые слова с церковным звучанием имел в виду.
— Ну, слово рождается само собой из потребности обозначить новое понятие... или заново открыть забытое. Кроме того, мой отец бывший священник.
— По наследству верите в Бога?
— Точнее, по наследственности мужественно жду минуты, когда затронутая проблема, правда — по дорогой цене, выяснится сама собою, — с разбегу отвечал юноша, и только вразумительный предвестный холодок, дохнувший вдруг в лицо, удержал его задать легкомысленный вопрос старику — ждет ли он сам того же?
И опять без логического перехода насчет загадочного воссоединения профессор задумался, на ком лежит вина разрыва русского Бога с Россией. Суть сводилась к тому, что Филуметьев объяснял случившееся изменой народа Царю небесному, изгнанному им за пределы отечества, причем католическую версию эпизода покойный Федор Михайлович придумал не столько для полемики, как для сокрытия этой пророческой для мира опасности от православной цензуры.
— По смыслу притчи Достоевского о Великом инквизиторе это Россия изгнала Иисуса из страны, тем самым обрекая себя на долгое и междоусобное безумие.
— У Федора Михайловича действие происходит в Риме.
— Пророк почти вселенского значения, он на примере сверхчувствительной русской породы предупреждал мир о грозящей ему общественной структуре (и тот внял, а мы не услышали!).
Вадим, видимо, как попович, стремившийся сроднить социализм с христианством, утверждал, что изгоняемый Христос ни за что не покинул бы, не оставил в беде возлюбленную страну, которую, по слову поэта, в рабской ризе из края в край исходил, благословляя.
— Целых двадцать веков Он посильно смягчал биологическое неравенство обездоленных и одаренных, пока не грянула Октябрьская буря, явившаяся ответной акцией на гуманистический произвол так называемого естественного отбора! — весь пылая, произнес он словно главный догмат своего вероисповеданья.
— Ах, Боже мой! — вновь с горестным упреком вмешалась Анна Эрнестовна. — Ведь он давно уже на посту!
Кажется, повторилась та же с ума сводящая, вроде чужой, круглосуточно ладони на темени, ничем не устранимая бытовая мелочь, ускользнувшая давеча от Вадима, но уже с захватом в полчерепа на сей раз, ибо буквально на глазах у него царственная профессорша даже в габаритах усохла, как бывало с ними в очередях, при встрече с комендантом или в коммунальной кухне у общей плиты. Одновременно с женой оглянулся вверх туда же и ее вмиг посмирневший супруг. Однако как ни искал гость источник здешних страхов, ему удалось лишь различить в темном углу под потолком зияющий, за обрешеткой, квадрат вентиляционного канала. Именно постигшая старика чурковатость совсем, как бывало по памяти у поверженных ничком и наземь старо-федосеевских богов перед увозом в распилку, кольнула жалостью сердце юноши:
— Мое дело сторона, мадам, но с высоты нескольких парсеков мне представляется закономерной такая итоговая точка зрения на наши здешние трагедии как на суету сует или, скажем, пузыри земли... — чуть неуверенным тоном произнес Вадим, очень довольный, что, невзирая на свое бедственное состояние, смог на вполне солидном уровне вступиться за слинявшее светило.
Лишь тогда прояснилось, в чьем незримом присутствии велись прозвучавшие тут запретные речи:
— Вы даже не подозреваете, что у нас творится здесь, — не сводя глаз с помянутой черной дыры и вконец опростившаяся со сбившейся набок цепью, бормотала Анна Эрнестовна. — Ведь он уже минут двадцать лежит там...
Трудно было допустить, чтобы кто-то без насильственной помощи мог уместиться в столь несоразмерно тесном помещенье.
— ...кто же, кто там лежит? — проследивший направленье ее взгляда, суеверно спросил Вадим.
В непосредственном соседстве у Филуметьевых помещалось многочисленное семейство восходящей звезды сельхознебосклона. Несмотря на сравнительную молодость, он имел уже не меньше полудюжины журнальных статей и трудов помельче, написанных из личного опыта по коллективизации тридцатых годов. Числясь авторитетом по колхозному праву, успел создать он себе солидную академическую репутацию, так как мужественно ставил в печати наболевшие юридические проблемы из области земледелия, которые сам тут же успешно и разрешал по отсутствию оппонентов. Особенно возвысило его смелое открытие кое-чего, дотоле ускользавшего от современников, в частности — наблюдаемого расцвета русского крестьянства на основе развернувшейся возможности беспредельно расширять производство питательных злаков на бывшей помещичьей земле и без опаски затовариваться. Из прочего, о чем он иногда фантазировал с супругой, тоже перегруженной должностями, был заветный зеркальный сервант для особо неупотребляемой посуды, однако исполнение желаний упиралось в тесноту помещения, легко возмещаемую площадью пожилых соседей.
В своих неоднократных заявлениях в различные инстанции будущий профессор не раз указывал, что нужда его легко, с небольшим запасцем перекрывалась жилплощадью перезрелых и бездетных соседей, утративших свою общественную полезность, на что был составлен перспективный чертежик, вдохновлявший на борьбу за святое дело. Не приходилось доказывать общественное преимущество крепнущего, лицом в будущее обращенного колхозостроительства перед мнимой наукой ископаемого хламоведения, питающегося начинкой классово чуждых могил. Почти сплошь состоявшая из осужденных идеалистических сочинений филуметьевская библиотека занимала в квартире солнечное местоположение. Тогда как рядом, буквально на толщину кирпича, неуспевающие по малокровию дети вынужденно ютились на обедненной солнечными лучами северной стороне. К тому же, требовался срочный угол для вдовой тетки, уже выписанной из провинции для присмотра за дочками. Казалось бы, в силу нравственных соображений Филуметьевым следовало без подсказки пойти на добровольную уступку хотя бы одной из своих двух комнат для развивающейся обездоленной семьи. Однако те делали вид, будто не догадываются. Единственным теперь препятствием к торжеству социальной справедливости служила имевшаяся у Филументьева И. П. охранительная грамота на дополнительную площадь в ознаменование его дореволюционной, еще при царском режиме гробокопательской лжеучености: лишнее указание на вредительскую засоренность жилищного ведомства, невзирая на проводимые чистки. Характерное для обреченного класса сопротивленье исторически неполноценных стариков давало молодому доценту право на любые меры самозащиты. Однако, несмотря на убедительность доводов, вопрос не получал желательного разрешения.