— Простите, мэм, — меня взбесила неучтивость тех военных, что были в той коляске. Пускай они и офицеры, но никакие не джентльмены, это точно.
— Возможно, они торопились скорей добраться до ночлега, — произнесла мисс Мэй. — Нам тоже надо поспешить.
— Простите, мэм, но одна лошадь охромела. Придется в Грантаме ее заменить, и, боюсь, на это у нас уйдет уйма времени.
— Отлично, — тяжело вздохнула мисс Мэй. — Ах, Лоррейн, как меня утомило это путешествие.
Путь в Грантам оказался дольше, чем предполагалось, по причине хромоты одной из лошадей. В «Голубой Таверне» мест не оказалось, — путешественницам пришлось довольствоваться менее благородными условиями. Выходя из повозки, кучер Там заметил, как мимо них быстрым шагом прошли четверо офицеров из почтовой коляски, причинившей им столько неудобств, и не смог удержаться, чтобы не заворчать им вслед.
Один из них, темноволосый молодой человек приятной наружности со слегка вызывающей улыбкой, пристально взглянул на Лоррейн, отчего девушка, зардевшись, потупила взор. Заметив этот взгляд, мисс Мэй с одобрением кивнула, отмечая поведение Лоррейн.
Стоянка в Грантаме продлилась еще два дня, но остаток пути в Лондон прошел без приключений, и вскоре наши героини в отменном расположении духа прибыли в роскошный кенсингтонский особняк графа Денби и леди Хантингтон.
Лондон потряс Лоррейн; размеры и масштаб столицы превзошли самые смелые ее ожидания. Леди Хантингтон, прелестная женщина, на вид гораздо моложе своих тридцати шести (а мать Лоррейн была одного возраста с подругой), была заботливой хозяйкой. К тому же у Лоррейн была мисс Мэй, к которой лишь леди Хантингтон смела обращаться по имени — Аманда и которая неотрывно следила за девушкой на каждом шагу ее выхода в свет. Граф Денби — благородный и красивый мужчина — вместе со своей супругой казался воплощением жизнелюбия и веселья.
Обеды в Рэдком Хаусе всегда были событием, даже если в доме было совсем немного гостей.
— Ну, разве это не восхитительно? — обращалась Лоррейн к неизменной своей спутнице мисс Мэй.
— И это еще довольно скромно. Наберись терпения, и ты увидишь Торндайк Холл, моя девочка, — с улыбкой отвечала мисс Мэй. Лоррейн с нетерпением ожидала поездки в Торндайк Холл — древнее родовое поместье Денби в Уилтшире.
Однажды вечером, на одном из скромных обедов в присутствии всего лишь нескольких гостей, Лоррейн ощутила на себе игривый взгляд молодого и симпатичного мужчины. Он показался ей знакомым — Лоррейн подумала, что уже видала его на одном из обедов. Мужчина же, одетый безупречно согласно современной моде, кинул слегка насмешливый взгляд на своего друга и хозяина дома, графа Денби, и воскликнул по-театральному громким голосом:
— Ах, Денби, старый негодник, ты обещал, что мы отлично повеселимся с гончими на выходных в Уилтшире, но, скажи, чем развлечешь ты меня
сегодня?
Юный возмутитель спокойствия улыбнулся Лоррейн, и она тотчас вспомнила, где видала его раньше: он был одним из офицеров из почтовой коляски, задержавшей ее путешествие в Лондон, и именно тот, который смотрел на нее в Грантаме.
— Мою повариху, — слегка встревоженно ответил Денби, — многие считают искусницей…
— Но, — своенравно перебил его мужчина, еще раз бросив игривый взгляд в сторону Лоррейн, которая зарделась, как и в первый раз, — меня не ублажить пресловутым искусством поварихи! Я приехал в надежде увидеть здесь всевозможные неприличные оргии! — громко воскликнул он. Лорд Хакур, сидевший рядом, чуть не поперхнулся своим вином и с неодобрением покачал головой.
— Любезный Маркус! Какой же ты непристойный! — с беззлобным укором сказала леди Хантингтон.
— Моя дорогая, — вступил лорд Хакур, — вы уподобляетесь этому молодому нахалу, с такой готовностью обращая внимание на его наглую и непристойную болтовню!
— Вот оно — разлагающее общество влияние лорда Байрона и когорты его сподвижников! — с легкой ноткой презрения произнес, улыбаясь, Денби.
— Да-да, этот чертов поэтишка поднял тучи пыли! — воскликнул Хакур.
— Скажите мне, — продолжал тем не менее молодой человек, — как это через месяц я отправлюсь на встречу с головорезами Боуни, так и не занявшись чем-то посерьезней?
— Те занятия, на которые вы, кажется, намекаете, никогда не будут позволены под крышей этого дома, Маркус! — сердито отвечал Денби.
— Маркус, будьте умницей и умерьте ваш огненный пыл хотя бы на время обеда, а то ваши речи отдают скандалом! Расскажите нам лучше что-нибудь из своих военных историй, — мягко обратилась леди Хантингтон к неугомонному гостю.
— Не могу отказать вам, прекрасная миледи, — с улыбкой отвечал молодой человек, усмиренный и поверженный ласковым тоном и успокаивающей кра сотой хозяйки дома. Именно так он и поступил и весь остаток вечера забавлял гостей историями из своей военной службы, выказывая необыкновенное остроумие и искусство рассказчика.
— Кто был этот молодой человек? — не сдержав любопытства , спросила Лоррейн у леди Хантингтон, когда гости наконец разъехались.
— Это был Маркус Кокс. Милейший юноша, один из самых престижных лондонских женихов, но, к несчастью, и ужасный сердцеед! В столице множество мужчин, имеющих не очень приглядную изнанку, и с ними нужно быть поосторожней. Но не сомневаюсь, твоя любезная матушка и наша дорогая Аманда рассказывали тебе об этом. Увы, но многие молодые удальцы готовы сделать и сказать что угодно, чтобы только завоевать сердце и честь неопытной девушки. Когда мужчинам, даже с таким воспитанием, как у Маркуса, предстоит отправиться на войну, в их речах и поступках появляется отчаянная беспечность. Ибо, как это ни грустно, многие из них не возвратятся домой, и они прекрасно это
понимают.
— Как хорошо вы знаете жизнь…-заметила
Лоррейн.
— И именно поэтому мой долг — передать тебе те знания, которые мне посчастливилось приобрести, дорогая Лоррейн. Но сейчас нам пора за работу. Нам предстоит, как это ни утомительно, выполнить труднейшую и серьезнейшую задачу — выбрать наряды для завтрашнего бала.
Весь следующий вечер Лоррейн готовилась к балу под чутким руководством леди Хантингтон. Ей даже не пришлось смотреться в зеркало, чтобы понять, что ей это удалось. В глазах хозяйки дома росло неподдельное восхищение ее убранством, и зеркало казалось уже ненужным. Лоррейн и в самом деле была божественно красива в своем платье алого цвета из индийского шелка.
— Как восхитительно ты выглядишь, дорогая, просто божественно! — ворковала леди Хантингтон.
Лоррейн подошла все-таки к зеркалу и, взглянув на отражение, воскликнула:
— Неужели это я? Не может быть!
— Конечно же ты, дорогая, конечно ты. Как ты похожа на свою милую матушку…
На балу красавцы-офицеры наперебой приглашали ее танцевать, все искали знакомства с молодой красавицей. Вальс — самый восхитительный танец на свете, и Лоррейн была опьянена музыкой и движением.
После танца с одним высоким офицером леди Хантингтон и лорд Денби отозвали Лоррейн в сторону.
— Дорогая Лоррейн, мы так гордимся тобой! Как жаль, что твоя милейшая матушка не видит тебя сейчас, — одобрительно прошептала на ухо девушке ее благородная покровительница.
С теплотой и любовью вспомнила Лоррейн своих любезных родителей, оставшихся на самом краю Шотландии в своем одиноком жилище, и жертвы, что они принесли ради исполнения ее мечтаний.
— Да, милая, твой выход в свет прошел даже с большим успехом, чем я мог предполагать! Каждый молодой офицер моего полка просил о чести танцевать с тобой! — радостно сказал лорд Денби.
— Увы, но я — всего лишь тень блистательной красоты вашей супруги, милорд, — с улыбкой отвечала Лоррейн.
Присутствующие видели, что это замечание прелестной дебютантки было скорее откровенным признанием правды, нежели корыстной демонстрацией преклонения или признательности по отношению к своей покровительнице.
— Ты, конечно, льстишь мне, милая! Все взгляды обращены только на тебя, моя малышка. Смотри внимательно и терпеливо жди, мой ангел, — держи в узде необдуманные стремления. Ты узнаешь свой идеал, когда он тебе явится, — уверила леди Хантингтон девушку, улыбаясь своему супругу, который нежно пожимал ей руку.
Лоррейн была тронута до слез. Она почувствовала, что хочет танцевать с самым красивым мужчиной в этом зале.
— Могу ли я пригласить вас, милорд? — обратилась она к Денби.
— Нет, нет, ни за что! — рассмеялся Денби в притворном гневе.
— Ты ни за что не сможешь заставить танцевать его вальс, мое дитя; его светлость — ярый противник распространения подобной музыки в Британии.
— Не могу не согласиться с его светлостью на этот счет, — с резкостью заметил лорд Хакур, приближаясь к компании, — ибо эта упадническая музыка — не что иное, как подлая уловка наших заморских врагов, лелеющих надежду в танце высадиться на нашем берегу.
Лоррейн была поражена, что мудрый лорд так невзлюбил эту прекрасную музыку.
— Что заставляет вас говорить так, милорд? — обратилась она к Хакуру.
Лорд отступил на шаг, и подбородок его уткнулся в шею.
— Что? — начал он возмущенно, впервые встречая такую вольность от молодой женщины. — Подобная близость джентльмена и леди неприлична и непростительна и не может быть ничем иным, как попыткой заморских врагов империи ослабить боевой дух британского офицера путем морального разложения и склонения его к разврату! И грязь эта распространяется подобно злому вирусу по всему приличному обществу, и я содрогаюсь при мысли о тех опасностях, что подстерегают наших доблестных воинов, следующих этому дьявольскому примеру!
— Ах, оставьте, дорогой Хакур, — улыбнулась леди Хантингтон и, заставив благородного лорда пропустить ее, будто летя, побежала вниз по мраморным ступеням. Муж с одобрением провожал супругу взглядом, от которого не могли скрыться направленные на нее такие же восхищенные взгляды других гостей.
Лоррейн не оставила без внимания выражение его лица и поспешила обратиться к Денби:
— Милорд, я лишь могу надеяться, что когда-либо буду восхищать людей такой божественной красотой, как сегодня восхищает ваша супруга, леди Хантингтон. Я преклоняю колени перед благородной грацией этой дамы, я…
Лоррейн не суждено было закончить, ибо леди Хантингтон, запутавшись в многочисленных юбках, споткнулась, упала и покатилась вниз по мраморным ступеням лестницы. Гости застыли в молчаливом ужасе, но все они находились достаточно далеко от падающей женщины, чтобы подхватить ее, а сама несчастная не могла остановить падения и продолжала скатываться, ударяясь о каждую ступеньку, все ниже и ниже. Тяжелое мгновение длилось вечность, пока истерзанное тело не прекратило падения, остановившись в самом конце лестницы.
Граф Денби первым подбежал к пострадавшей. Он прижал к груди ее растрепанную, светловолосую голову, и глаза его наполнились слезами, когда он почувствовал, как кровь струится по его ладоням и капает на мраморные плиты. Денби поднял глаза к небу, проникая взглядом за шикарную роспись потолка бального зала. Он понимал одно, — что, по неведомой, случайной, злой воле небес он разом лишился всего, что было ему дорого, всего, что он так страстно любил.
— Нет Господа на небе, — тихо, почти шепотом, сказал он, затем еще тише повторил: — Нет Господа.
12. Ребекка возвращается к старому
Ребекке казалось, что у нее новый инсульт. Сердце ее отчаянно колотилось, пока она листала лежащий перед ней журнал. В нем были фотографии двух женщин в разных позах. Одна из них, что было ясно даже из названия — Ярые феминистки трахаются кулаками, засовывала сжатый кулак в вагину партнерши.
Ребекка мысленно вернулась к прошлой пятнице, тому дню, когда мир ее перевернулся. Это было хуже инсульта, гораздо обыденней, злей и тошнотворней. В этом было больше унижения, чем в болезни, со всей ее беспомощностью и уродством. В прошлую пятницу, после выписки, Ребекка отправилась по магазинам. Она только вышла из Хэрродса [прим.1] с новыми нарядами, морально наслаждаясь тем, что теперь ее одежда была на размер меньше, чем раньше. И тут, из окна такси по дороге домой, она заметила Перки, прямо посреди оживленной Кенсингтон-стрит. Она попросила таксиста остановиться и вышла из машины с мыслью проследить за мужем, представляя себе, как забавно будет пошпионить за возлюбленным Перксом.
Ей стало слегка не по себе, когда Перки зашел в один из домов и скрылся в маленькой квартирке. Первой мыслью Ребекки было, что здесь замешана другая женщина, и сердце ее екнуло. Она вернулась домой мрачнее тучи, борясь со страстным желанием набить живот едой до отказа, пока желудок ее не разорвется. Когда позыв прошел, она ощутила, что не смогла бы проглотить и кусочка, хоть бы ее и заставляли. Ей хотелось только одного — узнать правду.
После того случая она следила за Перки несколько дней, но каждый раз он заходил в квартиру один. Ребекка целую вечность подглядывала за дверью, но не видела, чтобы кто-нибудь заходил внутрь или выходил наружу. Скорее всего, в квартире никто не жил. Один раз она подошла к двери и позвонила. Никто не открыл. Ребекка проделала это несколько раз, но каждый раз никого не оказывалось дома. Она рассказала о своем открытии Лоррейн, которая зашла как-то к Ребекке по ее просьбе на чай. Именно Лоррейн предложила порыться у мужа в кармане на предмет ключа. Ребекка и в самом деле обнаружила ключ и сделала с него дубликат. Зайдя в дом одна, она обнаружила, что квартира была небольшой студией. Там была целая порнографическая библиотека: журналы, видео и, самое ужасное, видеокамера, установленная на треноге перед кроватью, которая, вкупе с телевизором и стеллажом с книгами, журналами и кассетами, составлял всю обстановку комнаты.
И вот она сидит здесь в одиночестве, разглядывая вот этот журнал — Ярые феминистки трахаются кулаками. Ребекка не смогла заставить себя просмотреть видеопленки, в особенности домашнее видео. На кассетах были приклеены ярлыки с именами женщин. «Именами шлюх», — подумала она с горечью: Кэнди, Джэйд, Синди и им подобные. Ребекка снова почувствовала пораженную половину лица. На этот раз не жжение, — щека стала влажной. Ребекка в сердцах бросила Ярых феминисток Перки на пол.
Внутренний голос посоветовал ей прибегнуть к дыхательному упражнению. Она глубоко задышала, срываясь на периодические рыдания, затем вошла в нужный ритм. Наконец она громко и холодно произнесла:
— Ублюдок!
Странное ледяное спокойствие овладело Ребеккой, и она непроизвольно продолжила осмотр квартиры. И тут обнаружила нечто, сыгравшее роль последней капли, — коробку с папками, в которых были собраны многочисленные финансовые балансы, квитанции и счета. Ребекку начало трясти. Она почувствовала потребность оказаться с кем-то рядом. И единственным человеком, о ком она подумала в этот момент, была Лоррейн. Ребекка набрала ее номер, и бывшая когда-то ее медсестрой, а теперь и подруга известной писательницы, сняла трубку.
— Пожалуйста, приезжай, — тихим голосом попросила Ребекка, — пожалуйста, приезжай.
Лоррейн только что освободилась после смены и собиралась лечь спать. Прошлой ночью она неплохо повеселилась в клубе и сегодня целый день страдала, но, услышав голос Ребекки на другом конце провода, она быстро накинула на себя первое, что попало под руку, выскочила на улицу и поймала такси до Кенсингтона. Она никогда раньше не слышала такой боли и отчаяния в голосе человека.
Лоррейн встретилась с Ребеккой в баре рядом со станцией метро, за углом от потайной квартиры. Она сразу заметила, что случилось что-то страшное.
— Меня предали, меня подло предали, — произнесла Ребекка полным холода, дрожащим голосом. — Это я оплачивала все его… Все это была ложь, Лоррейн… все это была мерзкая ложь! — зарыдала она.
Лоррейн было тяжело видеть Ребекку в таком состоянии. Она сильно изменилась: эксцентричная женщина, какой ее знала в больнице Лоррейн, интригующая и раздражавшая в одно и то же время, исчезла бесследно. Сейчас она выглядела беспомощной и в то же время настоящей. Безумная тетушка превратилась в обиженную сестру.
— Что мне теперь делать?… — плача, обратилась она к Лоррейн.
Лоррейн посмотрела ей в глаза.
— Вопрос не в том, что ТЫ теперь будешь делать. Вопрос в том, что этот долбаный урод, мерзкий паразит будет теперь делать. Деньги у тебя. Тебе никто не нужен, Ребекка, тем более какой-то жалкий мудак. Оглянись вокруг. Ему сходило все это с рук, потому что ты зарылась головой в пизду в своем сказочном нереальном мире. Именно поэтому он мог зарабатывать на тебе, дурачить тебя!
Ребекка была неприятно поражена внезапной вспышкой Лоррейн, хотя она понимала, что все это было не просто так. Несмотря на собственную боль, она сочувствовала эмоциональному порыву девушки.