— А как же жена? — спросила я, зная, что для Сергея семья — как любит он выражаться — святое.
— Семейство уже в Греции. У родственников гостят.
— А неизвестно, кто девушку в больнице убил? Никто никого не видел?
— Видели. Какой-то мужик выбежал из больницы, сел на белую «Ауди» — и поминай как звали…
Густой суп из моллюсков в сочетании с фаршированной индейкой подействовал на меня, как пишут в романах, умиротворяюще.
— Тебя подвезти? — спросил Сергей, расплачиваясь за два обеда.
Он подвез меня до филармонии.
— Музыкой интересуешься? — спросил он. — Или пасешь кого-нибудь?
Меня раздражала эта категория людей, воспринимающих меня вот так однобоко, как будто у меня больше нет дел, кроме слежки или нокаутирования беззащитных преступников.
— Ко мне тут на днях один человек приходил, — сказала я, глядя ему прямо в глаза, — так вот, он попросил, чтобы я присмотрела за тобой… И кучу баксов мне отвалил за это.
Сергей вытаращил глаза.
— Ты и в ресторан не случайно зашла?
— Разумеется.
— Кто же такой? И вообще, откуда ты могла знать, что я именно сюда приеду обедать?
Я только хмыкнула. Не буду же я ему объяснять, что этот ресторан расположен ближе всего к филармонии.
— Да, — протянул он, — ты, Танька, профессионал. А кто нанял тебя, я и так знаю. Я этому хмырю пять тысяч баксов должен, вот он и следит за мной, чтобы я не свинтил в Грецию, с концами в смысле… Так ты ему скажи, что я на следующей неделе ему долг верну. Пусть он на частных детективов не тратится.
Фортепьянный концерт № 2 Рахманинова сначала взбодрил меня, а потом мне стало грустно. И вообще, музыка делает с нами, людьми, что угодно. Но я пришла в филармонию не ради музыки. А скорее — ради антракта. В самом начале, почти не отходя от Наталии Петровны, я пыталась с ее помощью определить, кто из пришедших на концерт зрителей холостой, кто ищет себе здесь спутника жизни, кто партнера, а кто просто не может жить без музыки.
Парня-гомосексуалиста я вычислила быстро, когда находилась еще в зале. Он, этот парень в синем свитере, несмотря на жару, меньше всего интересовался музыкой. Судя по всему, ему достался билет рядом с двумя молоденькими девушками. Он раз пять подряд снял и снова надел этот несчастный свитер, хрустел целлофановым пакетом, из которого то и дело доставал поочередно то пряники, то яблоки. И так длилось до тех пор, пока девушки на него не цыкнули. Он сразу надел свитер, набил рот огромным яблоком и замер, пережевывая и глотая его. (Кстати, после антракта, когда он хотел вернуться на свое место, девушки сказали ему что-то такое, после чего он ретировался вообще на второй, почему-то пустой ряд.)
Гомосексуалист он был скорее всего (я в этом не очень-то разбираюсь) пассивный, поскольку вид имел какой-то женственный и беззащитный. Это явно не он сбил меня с ног вчера вечером возле женского туалета. Тот был покрупнее.
В антракте я присматривалась ко всем мужчинам. Зрителей так же, как на вчерашнем концерте, было маловато. И действительно, холостяков можно было заметить за версту. Особенно бросались в глаза профессиональные холостяки — прилизанные, причесанные, у которых на лбу написано: «Не кантовать». То есть они гордились своим холостяцким положением и сами, в одиночку, справлялись со всеми бытовыми проблемами.
Холостяки же не по своей вине выглядели, как брошенные домашние животные: неопрятный внешний вид, потерянный взгляд человека, которому родные посоветовали сходить «на концерт», чтобы присмотреть себе там «приличную женщину».
Среди мужчин, которые пришли в этот вечер без женщин, под облик убийцы по комплекции больше всего подходил Храмов, о котором мне рассказывала Клавдия Михайловна. Этот мужчина не был похож ни на холостяка со стажем, ни на брошенного мужа. Он был какой-то особенный.
Стараясь держаться нейтрально, независимо, он в то же время был очень любезен с дамами, с которыми был знаком. Но взгляд его почему-то выражал беспокойство. Казалось, что он постоянно кого-то выискивал.
В самом конце антракта, вдруг кому-то кивнув — я не заметила кому, — он неожиданно кинулся в буфет и взял себе стакан сока.
Я спряталась за бархатную портьеру, расположенную перед небольшой нишей. Мне были видны фойе с буфетом и Храмов — пятидесятилетний холеный светский лев в мягком вишневом джемпере и светлых брюках.
Оглянувшись, очевидно для того, чтобы убедиться, что за ним никто не наблюдает, он, глядя куда-то в пространство, достал из кармана брюк какой-то листок и сунул его зачем-то в пустой уже стакан. И отошел.
Откуда ни возьмись появился другой мужчина — во всем черном — и тоже взял себе стакан сока. Он стоял в двух метрах от Храмова. Выпив сок, он поменял местами стаканы, достал листок, сунул его в карман и пошел в зал, где уже постепенно гас свет. Следом зашел Храмов и сел — мне было видно — на пять рядов ближе к выходу. Конспираторы…
Рахманинов меня вдохновлял. Я решила проследить за мужчиной в черном после концерта. А пока я вспомнила вдруг про чудесные эклеры, которые так разрекламировала мне накануне билетерша, сказав, что их обожает и ее внук. Интересно, сколько ему лет?
Я взяла себе три эклера, пользуясь тем, что буфетчица Зоя еще не ушла, и два стакана апельсинового сока, которые так помогли двум подозрительным мужчинам обменяться какой-то информацией.
А что, если они тоже гомосексуалисты и таким вот образом объясняются друг другу в любви? Я чуть не поперхнулась, подумав об этом.
Неожиданно из зала вышел чем-то раздосадованный парень-гомик.
— Опять никого не нашел, — вздохнула буфетчица Зоя. Сердобольная женщина. Вошла, видать, в положение.
А эклеры действительно оказались вкусными, свежими и приготовленными на настоящем масле…
Я вышла на свежий воздух. Улицы были уже полупустынны, вокруг все приобрело оранжевый оттенок, словно город утонул в слегка разбавленном коньяке. Это включили электрическое освещение.
После концерта Храмов пошел в одну сторону, а черный мужчина в противоположную. Я — за ним, цокая каблучками. Поравнявшись с ним, я сделала вид, что оступилась. Ухватила его за локоть и, хохоча, повисла на нем.
— Извините, — произнесла я пьяным голосом. — Сейчас каблуки в моде.
— Что вы сказали? — спросил «черный» с недовольным видом. Очевидно, он презирал подвыпивших женщин.
— Я сказала, что вы классный мужчина и что я могла бы составить вам компанию.
Он ничего не ответил, а я делала вид, что никак не могу его догнать.
Он привел меня в гостиницу «Братислава». Высокое, стройное как кипарис здание светилось десятками окон.
Он вошел в просторный холл, я за ним.
Администраторша кинулась ко мне, чтобы обезвредить меня и спасти мужчину, но он вдруг взял меня за руку и сказал:
— Эта девушка со мной, — и мы направились к лифту. Оказывается, у него был сильный акцент, что выдавало в нем либо немца, либо эстонца. А может, и американца, в акцентах я не сильна. Но то, что он не принадлежал к желтой расе, было несомненным.
— Приятель, ты кто: эстонец или немец? — спрашивала я уже у него в номере.
— Немец. Меня зовут Клаус. А тебя? — Он показал кресло, куда можно сесть, и открыл бар. — Ты будешь еще пить?
Он обращался ко мне на «ты» — значит, клюнул.
— Меня зовут Маша, — сказала я и улыбнулась. Меня больше всего сейчас интересовало одно: как бы вытянуть у него из кармана листок, переданный ему Храмовым. Вряд ли это было связано как-то с убийством Дани Неустроевой. Но все равно, передача листка выглядела более чем странно. Я не могла пройти мимо этого и теперь вот сидела в гостиничном номере, изо всех сил изображая проститутку.
Он поинтересовался, сколько я стою. Я ответила. Он молча показал мне на дверь.
— Я думала, что только наши мужики такие прижимистые, а оказывается, что и на Диком Западе то же самое. — Я полезла к нему, обняла за шею, рука моя в это время незаметно скользнула в карман брюк. Не знаю, в какое уж такое чувствительное место я попала, но Клаус перестал сопротивляться и замер. Мне стало противно, и я, сжимая в руке украденный листок, оттолкнула незадачливого иностранца от себя и бросилась вон из номера.
— Насилуют! — принялась кричать я на весь этаж. Но на мои крики почему-то никто не реагировал.
Я спустилась на лифте вниз, вышла на улицу и глотнула свежего воздуха. Нет, какой все-таки был приятный вечер. И музыку послушала, и с иностранцем познакомилась. Теперь бы добраться до Храмова…
Я села на скамейке под фонарем, развернула листок и увидела несколько строк со сплошными цифрами. Вот только цифр-то мне на сон грядущий и не хватало.
Может быть, Даня была у них связной?
В конце тяжелого дня какие только мысли в голову не полезут…
Я приехала домой, набрала в ванную побольше теплой воды и собиралась уже лечь, как зазвонил телефон.
Я приехала домой, набрала в ванную побольше теплой воды и собиралась уже лечь, как зазвонил телефон.
Я взяла трубку. Звонил Костя.
— Даню успели изнасиловать, — сказал он мне бесстрастным тоном, и я поняла, что его печаль по погибшей девушке уступила место глухой боли и ненависти. — Как продвигаются дела?
— Вполне нормальными темпами, если учесть, что мы с тобой расстались сегодня утром.
— Да нет, я не тороплю… Я все понимаю. Когда мне можно будет перезвонить, чтобы не показаться назойливым?
— Звони в любое время, если застанешь.
— Кстати, вы не слышали еще об одном убийстве?
И я подумала, что месяц июль будет горячим не только в прямом смысле…
Глава 3 Несостоявшееся свидание
В три часа у нее была назначена примерка. А в пять — встреча с женихом.
Ей оставалось сделать укол Роману Терехину, прибрать в процедурной, и все. Она была свободна до утра.
Роман — крупный волосатый мужчина, весельчак и задира, до смерти боялся уколов и всегда спрашивал Катю перед тем, как она его уколет, сколько будет стоить эта процедура с обезболиванием. Они постоянно шутили по этому поводу. Но после того, когда последний «кубик» растворялся в ягодичной мышце, Роман неизменно спрашивал: «Ну, скоро?» Он не чувствовал момента прокола и введения лекарства, поскольку у Кати была легкая рука и уколы она делала практически безболезненно.
Вот и в этот раз, когда все было закончено, Роман кивнул ей на гроздь бананов на столике:
— Это тебе, Катюша. Жаль, что ты уходишь, навестила бы меня ночью, а то здесь скука страшная…
Катя обычно отказывалась от подарков, но от бананов — не смогла. Они были такие свежие на вид, такие аппетитные, что она, поблагодарив Романа, взяла их со столика и уже в коридоре, не доходя до процедурной, съела один. С наслаждением.
И вообще — все вокруг было великолепно. День за прозрачным стеклом окна играл солнечными бликами, шумела листва, свежий ветерок, ворвавшийся в больничный коридор, заглушил специфический запах ароматом цветущих под окнами флоксов.
Она представляла себе, как прекрасно будет выглядеть в новом летнем платье, как удивится жених, увидев ее в этом открытом прозрачном наряде.
Она взялась за ручку процедурной и, сделав только первый шаг, поняла, что тут кто-то есть.
— Кто здесь? — спросила она наигранно строгим тоном.
— Это я, ты меня не узнала? — Навстречу ей двигался высокий крепкий мужчина с ножом в руке. Глаза его блестели, на лбу выступила испарина. — Раздевайся, — произнес он хриплым голосом, и Катя с ужасом увидела, что брюки мужчины уже расстегнуты. Похотливая физиономия его надвигалась все ближе и ближе. Он, не глядя, пнул ногой дверь, затем закрыл ее на ключ — Катя еще успела подумать, что он, пока дожидался ее, изучил расположение замка и, может быть, даже прорепетировал, как будет запираться, — и вплотную подошел к ней.
— Быстрее, я же сказал! — шепотом, от которого у нее мороз прошел по коже, процедил он, с размаху уложив ее лицом вниз на столик с лекарствами. Она чувствовала, что он, сорвав с нее последнее белье, всадил в нее что-то острое. Раздирающая боль парализовала ее, но она не смела пошевелиться. Нож насильника находился рядом с ее виском и дергался в такт совершаемому действию. Перед тем, как погрузиться в обморок, Катя услышала звук капающей в раковину воды и тяжелое дыхание мужчины. А еще она успела увидеть бананы, забрызганные ее кровью.
Потеряв сознание от болевого шока, она соскользнула со стола и, уже оказавшись на спине, не чувствовала, как мужчина, вывернув ей для удобства ноги, продолжил это чудовищное надругательство.
Она была еще жива, когда он полоснул ей лезвием ножа по горлу. Брызнула густая горячая кровь. Убийца принялся наносить ей удары ножом в живот. От вида крови, растекающейся по белому кафельному полу, мужчина вдруг замер и застонал от переполнявшего его сладострастного чувства. Все было кончено.
Он поднялся с пола с трясущимися коленями, привел в порядок свое белье, надел брюки, предварительно вымыв руки и нож и промокнув носовым платком мокрое лицо и шею, подошел к двери. Он был вполне удовлетворен.
Прислушался. Никого.
Пока он быстрыми шагами шел по коридору от процедурной до лестницы, ему не повстречалась ни одна живая душа. В больнице был тихий час.
Глава 4 Дом артистов
Маньяк в городе — это как эпидемия. Я позвонила своему приятелю, следователю прокуратуры Владику Цусимову, и напросилась на чашку чая. Что означало — балык мой, пиво его. Он жил на соседней улице, и мы иногда обменивались с ним визитами и информацией. Вернее, он пытался что-то вытянуть у меня, когда наши интересы пересекались, а я, соответственно, у него. Это была своеобразная игра, полезная нам обоим.
— Как выглядела погибшая девушка? — спросила я, когда мы с ним уединились на кухне, а его жена, зная, что это ненадолго, пошла погулять с собакой.
— Обычная девушка, каких тысячи. Короткая стрижка с химией, приятное симпатичное лицо, средняя, ничем не выделяющаяся фигура. Я уже понял тебя: нет, она не похожа на Дашу Неустроеву. Даша — слишком юная и породистая, что ли, по сравнению с Катей Хлебниковой. Их объединяет лишь то, что они одного пола. Ты меня поняла?
— Поняла, конечно. Но без каких-либо закономерностей трудно искать.
— Это у тебя сейчас одно дело, а у меня таких, знаешь, сколько?
— Изнасилования с убийствами?
— Нет. Просто убийства, кражи в особо крупных размерах, да и вообще — люди пропадают. Балык — класс! Люблю, когда он такой мягкий и не надо рвать его зубами.
Он такой, этот Владик, из него слова лишнего не вытянешь.
Я поняла, что наш разговор закончен.
Мне бы в постель и поспать хорошенько, но вместо этого я, несмотря на ночь, поехала в железнодорожную больницу.
Понимая, что в такой час меня навряд ли кто туда пустит, я забралась в больничный сад и, сориентировавшись по окнам корпуса, в котором произошло убийство, присмотрела приоткрытое окно коридора.
Первый этаж, клумба под окном. Я осторожно вскарабкалась на подоконник и открыла окно чуть пошире. Протиснулась, спрыгнула на пол и крадучись пошла в сторону лестницы, чтобы подняться на второй этаж.
Толкнув первую попавшуюся дверь с табличкой «Душ», я увидела в этой крошечной, плохо освещенной кабинке висевшие на крючках белые халаты. Надев один из них, я уже более смело пошла по коридору.
Вот она — процедурная. Я постучалась и, не дожидаясь ответа, вошла.
Там при свете небольшой настольной лампы сидели три женщины в белых халатах. Пахло луком и спиртным. Я поняла, что это коллеги поминают Катю Хлебникову.
— Я извиняюсь за столь позднее вторжение, но мне хотелось бы взглянуть на место трагедии. — Врать все равно было бессмысленно.
Женщины находились уже в таком состоянии, что готовы были простить всех и каждого, кто мог бы помочь найти убийцу. Но я для верности показала им свою лицензию.
— Тебя Саша, что ли, нанял? — спросила самая старшая. Глаза ее были заплаканы.
— А кто это? — спросила я.
— Жених ее. Саша Сквозников. Курсант военного училища. Они пожениться должны были в сентябре.
— Нет. Меня нанял другой человек, но тоже очень близкий Кате. Вы не покажете, где нашли труп?
Они показали.
— Вот тут она, голубушка, лежала, — запричитала старшая.
— А почему здесь у вас так странно пахнет?
— Водкой, что ли? Или салатом?
Я не могла описать им тот едва различимый запах, который так насторожил меня еще в филармонии. Я просто чувствовала, что убийца Дани и Кати — один и тот же человек. Конечно, если его можно назвать человеком.
Понятное дело, то, за чем я пришла в эту комнату, уже успели подобрать эксперты. Потом здесь тщательно помыли полы. И все равно этот запах, похожий на яблочный, не давал мне покоя.
— Неужели никто не видел убийцу? — спросила я, принимая приглашение поучаствовать в этом грустном застолье и пригубив немного водки.
— Кто-то из пациентов говорил, что какой-то мужчина почти бегом бежал из корпуса к воротам, где его ждала белая машина…
— «Ауди», — сказала другая женщина, очевидно, медсестра.
Про белую «Ауди» я уже слышала от Сережи Климова, друга того самого Романа, которому Катя сделала свой последний в жизни укол.
Я попрощалась с женщинами и ушла.
Дома я долго не могла уснуть, смотрела телевизор и думала о событиях прошедшего дня.
Мой блокнот пополнился еще двумя именами: Клаус — иностранец, у которого я стащила зашифрованную записку, и Саша Сквозников — жених Кати Хлебниковой.
Я достала из сумочки и еще кое-что, засунутое в целлофановый пакет. Это были засохшие кусочки чего-то очень похожего на тесто. Я обнаружила их на полу туалета в филармонии, возле убитой Дани. «Может быть, — сказала я себе, — эта ерунда поможет мне найти убийцу».