Она впустила меня в квартиру. Я пошла за ней в комнату, где стояли журнальный стол и пара кресел. Ковер, напольные вазы и множество цветочных горшков с бегониями, фиалками, кактусами… Я моментально поставила диагноз хозяйке этого зимнего сада: синий чулок. Но ошиблась.
Она принесла из кухни электрическую кофеварку и приготовила мне кофе.
Я в двух словах рассказала ей о своем сегодняшнем визите к Храмову и о том, как меня приняли за нее.
Вместо испуганных глаз и слез я вдруг увидела умный ироничный взгляд. И вообще она расхохоталась.
— Представляю, что вам пришлось испытать!
Я предложила ей перейти на «ты». Ее звали Люда. Ей было двадцать пять лет. Я спросила ее, какая нужда заставила ее пойти на такое.
— Да какая там нужда! Обычный комплекс. Боязнь мужчин. И еще… не знаю даже, как сказать… Словом, стоит мне только познакомиться с мужчиной, он непременно начинает рассуждать о том, как смешны и глупы девственницы. Что этого надо стыдиться, а не гордиться этим… Все в таком духе. И я прекращала всякие отношения с таким мужчиной. А поговорив с Храмовым по телефону, ему мой номер дала подруга, я поняла, что могу избавиться и от осточертевшей мне девственности, и от вызванного ею комплекса неполноценности, а заодно и заработать деньги. Храмов объяснил мне, что это все равно что сходить на прием к врачу. И пообещал, что мужчина будет «приличный».
— И ты так сразу и согласилась?
— Нет, конечно. Он постоянно названивал. Уговаривал меня месяца два, наверное. — Люда немного повеселела, принесла коньяк и шоколадные конфеты. — Странный разговор у нас с вами… вернее, с тобой, — сказала она после первой выпитой рюмки. — И я как дура все рассказала. Но теперь с этим покончено. А опыт придет. Я правильно говорю?
Я достала из сумочки деньги, которые дал мне Храмов. Аванс.
— Что это? — испугалась Люда и расплескала коньяк себе на розовый халат. — Не понимаю.
Я объяснила.
Она снова расхохоталась.
— Ну надо же! А я не пойму никак, о чем они там шептались… И еще, если бы я не выпила немного вина, ничего бы не получилось… Ты же видела его раздетым?! Умора. Но я, как и инструктировал меня Валентин Георгиевич, представила себе, что нахожусь на приеме у врача…
Потом взгляд ее погрустнел. У женщин бывает такая реакция на алкоголь — сначала смеются, а потом почему-то собираются плакать.
— Я только не поняла, при чем здесь маньяк.
— Когда ты зашла в подъезд к Храмову, я почему-то подумала, что ты оттуда уже не выйдешь.
— Почему?
— Потому что твой приятель Храмов находился в вечер убийства девушки в филармонии…
— Я ничего не слышала. А что случилось?
Я рассказала.
— Но Валентин Георгиевич здесь ни при чем. Правда, он мог что-нибудь заметить.
— Понимаешь, — сказала я, закуривая сигарету, — я его видела. И в филармонии тоже была в тот вечер. Храмов подходит по комплекции… Человек, который сбил меня с ног, тоже был таким высоким и крепким… Зрителей было очень мало, все были как на ладони. Теперь ты понимаешь, почему я подумала про Храмова?
— Но это не он. У него и так женщин хватает. Кроме того, он носит светлые вещи… На них обязательно остались бы следы крови. Ведь, судя по тому, что ты сейчас рассказала — уф! даже мороз по коже! — там вообще все было забрызгано кровью.
За время нашего общения щеки Люды порозовели. Она успокоилась и даже похорошела.
— Заходи, — сказала она мне на прощание. — Знаешь, если бы мне кто-нибудь сказал о том, что со мной произойдет такое, — ни за что бы не поверила. Мало того, что отдалась какому-то толстому рыжему мужику, так еще разоткровенничалась с совершенно незнакомым мне человеком. Но в тебе есть что-то такое, что заставляет по-другому смотреть на вещи… Ты обаятельная, с тобой хочется говорить, советоваться…
Я понимала, конечно, что все дело в выпитом коньяке, который она наверняка купила вчера вечером, чтобы как следует приготовиться к «мероприятию». Люда, по-моему, раньше и спиртного-то в рот не брала. А вот сегодня решила раз и навсегда покончить и с девственностью, и с трезвым образом жизни.
— Заходи, — повторила она, когда я стояла уже в подъезде, — по вечерам я дома.
— Добрый вечер, — раздалось у меня за спиной. Я повернула голову. Храмов, собственной персоной! Только этого мне и не хватало.
— Подождите, куда же вы? — крикнул он мне вслед, потому что я, увидев его, ринулась вниз по лестнице. Что ему надо было от этой девушки? Свои проценты он получил. Навряд ли он пришел извиняться за то, что заплатил ей вдвое меньше. Дело сделано, расплатились — разбежались. Значит, он пришел по мою душу.
Я выбежала из подъезда. Совесть моя была чиста, поскольку деньги, которые Храмов дал мне сегодня утром в качестве аванса, я вернула Людмиле.
Уже сев в машину и проехав несколько метров, я притормозила и внимательно посмотрела в зеркало: у подъезда стояла белая «Ауди». Где-то я уже слышала о такой машине. Но где?
Я рванула с места и покатила в сторону старой церкви, оттуда к мосту, за которым стоял старенький «сталинский» дом. Там, в большой трехкомнатной квартире, до недавнего времени жила одна семья. Это были мои друзья, которые в настоящий момент находились в отъезде. Мне было поручено поливать цветы и вообще присматривать за квартирой. И, надо сказать, как нельзя кстати.
Я въехала под арку, свернула направо и, чуть не коснувшись капотом крыльца, встала. Выключила мотор. Я очень надеялась, что в этом тихом и уютном месте, в этом зеленом старом дворе меня не отыщет ни одна собака.
Я поднялась на лифте, открыла дверь ключами, которые мне в течение полутора лет помогали выходить из самых опасных ситуаций, и оказалась в полутемной прохладной прихожей.
Что мне больше всего нравилось в этой квартире, так это высокие потолки. Здесь словно дышалось легче.
Первым делом я протерла пыль с черного кабинетного рояля, затем полила цветы, сполоснула чашки и поставила на плиту чайник.
В буфете на кухне хранились запасы кофе, чая, консервов, печенья и сигарет. Что еще нужно человеку для того, чтобы погрузиться с головой в работу?
Я достала из сумки блокнот, ручку и принялась чертить схему своего расследования.
Итак. Убийство в филармонии. Даня. Костя. Неинтеллигентного вида мужчина, который, судя по всему, и сбил меня с ног в тот момент, когда я заходила в женский туалет. И который, вероятнее всего, и является убийцей. Почему он пришел именно в филармонию? Почему он выбрал из двух десятков девушек, присутствующих на концерте, именно светловолосую, нежную Даню?
Дальше. Убийство в больнице. Катя. То же самое: изнасилование и многочисленные ножевые раны, перерезанное горло. Зачем было наносить эти страшные удары, когда девушка была уже мертва? От чего он получал удовлетворение: от полового акта как такового или от вида кровоточащих ран? Эти вопросы следовало бы адресовать специалисту в области психиатрии.
Я взяла телефон на колени и позвонила Владику Цусимову.
— Ты куда пропала? — закричал он в трубку, да так громко, что мне пришлось отвести ее от уха. — С тобой все в порядке?
— Ну да. А что случилось?
— Да ничего особенного, просто звоню тебе как идиот, а у тебя никто не берет трубку. Ты что-нибудь раскопала?
— Владик, это на тебя не похоже.
— У нас еще один труп. Почерк все тот же. Совершенно зверское убийство…
— В ресторане? — вдруг поняла я и одновременно поняла, что проговорилась.
— Ну да. Об этом уже знает весь город. Мы составили фоторобот, но пока все безрезультатно.
— Мне бы хотелось осмотреть место происшествия. Это реально?
— Вполне. Подъезжай, там сейчас мои люди работают, я им сообщу о твоем приезде. Таня, у меня такое впечатление, словно ты меня не слушаешь. С тобой все в порядке?
— Да, у меня все в полном порядке. А ты-то сам не сможешь подъехать к ресторану?.. Да, кстати, а что за ресторан?
— «Чайка», на набережной.
— Так я и знала.
— Что ты сказала?
— Я сказала, что еду.
Значит, Клаус говорил правду. Он предложил поужинать девушке, затем пошел за ней, а она возьми и улизни в какую-то подсобную каморку. Мышеловку…
— Послушай, если нетрудно, скажи, откуда у тебя фоторобот?
— По набережной гуляли люди, они видели, как к девушке с рыжими волосами и в желтом платье подошел мужчина, они о чем-то поговорили, а потом она направилась к служебному входу в ресторан, а он пошел за ней…
— Это высокий стройный блондин, хорошо одетый, респектабельный и похож на иностранца?
На другом конце провода воцарилось молчание. Затем там вздохнули.
— Ты что, видела фоторобот?
— Нет. Я видела этого мужчину своими глазами.
Я повесила трубку. Захлопнула блокнот, застегнула пряжки на сандалиях, прихватила сигареты и вышла из квартиры. Недолго длилось мое спокойствие.
На другом конце провода воцарилось молчание. Затем там вздохнули.
— Ты что, видела фоторобот?
— Нет. Я видела этого мужчину своими глазами.
Я повесила трубку. Захлопнула блокнот, застегнула пряжки на сандалиях, прихватила сигареты и вышла из квартиры. Недолго длилось мое спокойствие.
Через полчаса я подъезжала к ярко освещенному ресторану. Переливающаяся огнями набережная ярко контрастировала своим прогулочно-отдыхающим видом с тем, что происходило у дверей ресторана, вокруг которого столпилось большое количество зевак. Канареечного цвета милицейские машины, «Скорая помощь», молчаливые люди с такими бесстрастными лицами, которые могут быть только у следователей прокуратуры и инспекторов уголовного розыска. Я вышла из машины и подошла к охраняемым дверям с надписью «Служебный вход». Где-то здесь часов в двенадцать немец по имени Клаус воспылал животной страстью к девушке, которую увидел на улице… Быть может, он и в самом деле в это время обедал и находился в ресторане. Какое это теперь имело значение? Хотя для него — имело. Уже потому, что по словесному описанию составлен фоторобот и его разыскивают с обеда. Или нет. Кто сказал, что с обеда? Надо спросить у Владика, когда обнаружили труп. Скорее всего час-полтора назад. Иначе бы эта милицейская карусель у дверей ресторана давно закончилась.
Да, у этого подозрительного иностранца, крупного специалиста по стиральному порошку, намечаются большие неприятности. Как он объяснит, когда его поймают, что в момент убийства Дани он тоже находился где-то поблизости?
И тут я вспомнила, кто говорил мне про белую «Ауди». Сережа Климов, сырный воротила, который первым рассказал мне об убийстве медсестры Кати и о том, как кто-то из медперсонала или пациентов видел отъезжающую от ворот больницы белую «Ауди».
У Храмова тоже белая «Ауди». А Храмов и Клаус связаны какой-то тайной.
Кто-то тронул меня за плечо. Я вздрогнула. Это был Владик.
— Что, не пускают? — спросил он и, взяв меня за руку, провел через служебный вход.
Внутренности ресторана, мрачные и зловещие, напоминали мне внутренности какого-нибудь огромного больного зверя. Какие-то лабиринты, выложенные тусклым, растрескавшимся кафелем, закоулки, каморки, склады, набитые всякой всячиной, множество огромных плоских сковородок с шипящим жиром, кастрюльки с булькающим варевом, огромные столы с розово-красными грудами сырого мяса, котлы с чищеной картошкой, мощная, размером с пятилетнего ребенка, электрическая мясорубка…
Мы приблизились к двери, возле которой стояли несколько мужчин. Один — я его знала — фотограф, другие — эксперт и врач.
Я подошла поближе и увидела мерцающий в свете тусклой лампы голубоватый кафель, забрызганный кровью, а на полу — нечто, прикрытое белой простыней, которая уже успела напитаться красным.
Владик Цусимов сделал знак одному из врачей, тот поднял простыню и показал мне бездыханное, исколотое ножом тело молоденькой рыжеволосой девушки с почти отрезанной головой. Платье едва прикрывало бедра, которые тоже были вымазаны бурой кровью.
«Кафельщик», — произнес кто-то внутри меня.
Владик вытащил меня на свежий воздух.
Усадил на скамейку возле цветочной клумбы. Он был профессионалом. Он чувствовал, что я сейчас выдам ему на-гора информацию.
— Влад, я все поняла. Его возбуждает кафель.
— Ты что? Какой еще кафель?
— Больше я тебе ничего не скажу.
— Стой! Ты куда?
Я молча шла к своей машине. Нити, которыми были опутаны мои мозги последние два дня, привели наконец к ощутимому результату. Теперь я хотя бы знала, кого мне надо искать.
— Ты можешь мне объяснить? — не унимался шедший рядом со мной Влад. — Что такое ты несешь про кафель?
— Запоминай. Кафель — это наш козырь. Убийца пускает кровь лишь там, где есть светлый кафель. Вспомни — туалет, процедурная, подсобка… Там везде кафель. Наш убийца — кафельщик. Я искала закономерности во внешности жертв, в местах совершения преступления, а дело оказывается в антураже. «Кафельщик».
Влад остановился.
— Но послушай, кафель есть почти везде. И почему тогда эта скотина проснулась лишь теперь? Я уверен, это сильный мужчина, потому что вот так располосовать горло, да и вообще… Он же насилует их, а потом убивает. Наш эксперт говорит, что у этого маньяка такой громадный член, что девушки могли умереть уже во время насилия. От болевого шока.
Я мысленно поблагодарила его за информацию, но внешне ничем не выдала свою заинтересованность его словами.
— Запиши номер. — Я продиктовала ему телефон моей временной квартиры. — А что касается вашего фоторобота… Кстати, покажи мне его.
Он достал из кармана смятый лист с изображенным на нем очень узнаваемым Клаусом.
— Слушай, Влад, скажи мне такую вещь. Какие ассоциации вызывает у тебя слово «хлеб»?
— Очень просто. Я сразу представляю себе вывеску на хлебном магазине. А что?
— А как ты думаешь, сколько таких вывесок в нашем городе?
— Думаю, что много. Очень много, а что? У тебя дома хлеб кончился?
— Кончился, — ответила я рассеянно.
Мы попрощались с Владом, и я поехала домой. Вернее, почти домой.
«Кафельщик» — какое неприятное слово.
Перед тем как войти в темный подъезд, я, обращаясь к сверкающему за мостом ночному городу, спросила: «Кафельщик, где ты?»
И мне показалось, что я услышала: «Зде-е-есь…»
Глава 9 «Белая лошадь»
Клаус не мог понять, зачем прятать пленки в контейнер, когда их можно отдать прямо ему в руки. Неужели в Тарасов приедет сам Юзич? Может быть, они просто не доверяют ему, заставляют делать самую грязную работу, а пленочки положат в свой карман? Клаус и представить себе не мог даже приблизительную стоимость добываемой им с таким трудом информации. Наверное, сумма исчислялась миллионами долларов.
Тщательно соблюдая все принципы конспирации, Клаус думал, глядя на то, что творилось вокруг него — полный развал экономики России, нищие, полуголодные пенсионеры, оголтелая молодежь, посаженная на иглу, — что конспирация — это мартышкин труд. Неужели кто-нибудь в этой чехарде заметит момент передачи информации от Храмова к Клаусу или наоборот? Люди живут своей жизнью, им совершенно все равно, что происходит вокруг них. Но инструкция есть инструкция. Надо подчиняться. Только вот Храмов что-то распустился совсем. В условленное время в окно не смотрит, на место встречи не приходит.
Постыдно сбежав от этой русской шлюхи, которая похитила у него теперь не только записку с шифром, но и пистолет, Клаус целый вечер просидел в кафе «Белая лошадь». Он видеть уже не мог ни пиво, ни салат из креветок, ни соленые орешки. Переполненный этой гремучей смесью, он вышел на свежий воздух и вздохнул.
Как ему хотелось вернуться домой, увидеть родных и обнять их! Он ждал этого дня долгие годы, пока работал то в Китае, то в Чехии, то в Югославии. И всегда впереди него маячила долговязая фигура Юзича. Этот проныра постоянно оказывался впереди него. Вот и теперь он прилетит сюда в тот день, когда Клаус получит от Храмова последнюю пленку. Вернее, теперь не получит. Храмов поместит ее в контейнер. Юзич знает, что Храмов мелкая сошка. Агент № 2 даже и представить не может, какое сокровище попало к нему в руки. А вот Клаус прекрасно знает цену пленкам. Знает он и то, что Юзич решил не рисковать, а передать напрямую Храмову текст шифровки, где будет указано место, куда тот должен поместить контейнер. То есть Юзич решил действовать в обход Клауса. По чисто профессиональным меркам это понять можно. Но по этическим…
Храмов сам проболтался о шифровке. И тогда Клаус предложил ему сделку. Пять тысяч долларов за шифровку и информацию о дне закладки контейнера.
Деньги Клаус передал агенту на концерте Кубанского казачьего хора в той же филармонии. Все было очень просто. Билеты с соседними местами. Деньги были в книге, разрезанной особым образом. Одно движение, и Храмов обогатился на пять тысяч баксов, а за это он должен был на концерте джазовой музыки передать шифровку. Он и передал, да только…
…У Клауса разболелись голова и живот. Может быть, даже и душа. А ведь у него уже была предварительная договоренность с французским агентом, своим в доску человеком, который ему за эти микропленки заплатил бы столько, что Клаусу хватило бы на всю жизнь. Больше того, Клаус нашел в Тарасове человека, который мог бы за один час сделать с них копии. Тогда бы и Юзичу досталось, и французу. А Клаус бы поимел и с того, и с другого. А в случае, если пленки окажутся в Париже раньше, чем в ЦРУ, свалил бы все на Храмова. Его подставить — это как сварить яйцо: просто и без затей.
Садиться за руль в таком пивном состоянии было нельзя, поэтому Клаус остановил такси и велел везти себя в гостиницу. Но, увидев там толпу людей и вспомнив все, что произошло с ним сегодня, попросил отвезти себя обратно в кафе.