-Ты в порядке?
Он имеет ввиду с медицинской точки зрения, и я киваю. Я не рассказываю о пауках, живущих на подоконнике.
Папа выпрямляется и бросает взгляд на сидящую за столом Ширли:
-Моя дочь нездорова.
-Она сказала.
-И вам все равно? Неужели вы настолько равнодушны?
Ширли вздыхает:
-Вашу дочь поймали на том, что она прятала товары, собираясь сбежать из магазина, не заплатив.
-А откуда вы знаете, что она не собиралась платить?
-Товары были у нее в карманах.
-Но она же не ушла.
-Намерение украсть-тоже преступление. На первый раз мы можем ограничиться предупреждением. Ваша дочь раньше не попадалась, и я могу не звонить в полицию и передать ее под вашу ответственность. Но при этом я должна быть уверена, что вы сделаете из случившегося самые серьезные выводы.
Папа смотрит на Ширли, как будто услышал невероятно трудный вопрос и задумался над ответом.
-Да, -наконец соглашается он. –Я обещаю. –Папа помогает мне подняться.
Ширли тоже встает:
-Значит, мы договорились?
Папа смущен:
-Извините, но, наверно, я должен вам заплатить?
-Заплатить?
-За вещи, которые она взяла.
-Нет, что вы.
-Значит, я могу забрать ее домой?
-Но вы объясните дочери, что так поступать нельзя?
Папа поворачивается ко мне. Он говорит медленно, словно обращается к слабоумной:
-Тесса, надень куртку. На улице холодно.
Едва мы подъезжаем к дому, как папа почти силой вытаскивает меня из машины, тащит за собой в дом и толкает в гостиную.
-Сядь, -приказывает он. –Быстро.
Я опускаюсь на диван, он садится напротив меня в кресло. Похоже, дорога домой довела его до белого каления. Папа запыхался, глаза безумные, как дуто он неделями не спал и способен на все.
-Тесса, что ты вытворяешь, черт побери?
-Ничего.
-По-твоему, кража в магазине-это ничего? Ты целый день где-то пропадала, не сказала, куда идешь, даже записки не оставила, и считаешь, что так и надо?
Папа обхватывает себя руками, словно он замерз, и какое-то время мы сидим молча. Я слышу, как тикают часы. На столике возле меня лежит один из папиных автомобильных журналов. Я мусолю уголок страница, загибаю и разгибаю, выжидая, что будет дальше.
Наконец, папа говорит-очень медленно и отчетливо, словно хочет, чтобы его правильно поняли.
-В некоторых случаях ты можешь поступать так, как считаешь нужным, -произносит он. –В одном мы можем сделать для тебя послабление, но в другом не получится, как бы тебе этого ни хотелось.
Я издаю дребезжащий смешок- кажется, будто где-то разбили стекло, -и ошарашено замолкаю. Я с удивлением обнаруживаю, что сгибаю папин журнал пополам и отрываю обложку, на которой изображены красная машина и юная красотка с белоснежными зубами. Я комкаю лист и бросаю на пол. Я вырываю страницу за страницей и швыряю их на столик, пока все пространство между нами не оказывается устлано обрывками журнала.
Мы глазеем на вырванные страницы; я задыхаюсь, мне так хочется, чтобы случилось хоть что-нибудь –какое-нибудь грандиозное событие, вроде извержения вулкана в нашем саду. Но ничего такого не происходит, папа лишь крепче обхватывает себя руками, как всегда, когда расстроен: он уходит в себя, словно растворяется в пустоте.
Наконец папа произносит:
-Что будет, если ты не сможешь справиться с гневом? Во что же ты тогда превратишься?
Я молча упираюсь взглядом в косой луч света, который падает на диван и разлетается брызгами по ковру, застывая у моих ног.
Девятнадцать.
На лужайке лежит мертвая птичка. Лапки тонкие, как зубочистки. Я сижу в шезлонге под яблоней и рассматриваю птицу.
-Она точно пошевелилась, -говорю я Кэлу.
Брат перестает жонглировать и подходит взглянуть.
-Черви, -сообщает он. –Температура внутри трупа может настолько повыситься, что черви, которые в глубине, вылезают на поверхность- там прохладнее.
-Откуда ты знаешь?
-Кэл пожимает плечами:
-Интернет.
Кэл переворачивает птицу носком ботинка, и у нее лопается брюшко. Куча червей вываливается на траву- они корчатся, ослепленные солнцем.
-Видишь? –замечает Кэл, садится на корточки и тычет в червей палкой. –Труп-это замкнутая экосистема. В некоторых условиях покойник может всего за девять дней сгнить до костей. –Он бросает на меня задумчивый взгляд. –Но с тобой такого не случится.
-Правда?
-Это чаще бывает, когда человека убили и оставили лежать под открытым небом.
-А что будет со мной?
Я готова поверить каждому его слову, словно Кэл-великий волшебник, которому ведома вселенская истина. Но брат пожимает плечами и произносит:
-Я выясню и расскажу тебе.
Кэл идет в сарай за лопатой.
-Посторожи птичку, -просит он.
Ее перья ерошит ветерок. Она прекрасна-черная с синим отливом, как разлившаяся по морю нефть. Черви тоже красивы. Они в ужасе извиваются на траве, ищут птицу, друг друга.
Лужайку пересекает Адам.
-Привет, -произносит он. –Как дела?
Я выпрямляюсь в шезлонге:
-Ты перелез через забор?
Адам качает головой:
-Он сломан внизу.
На Адаме джинсы, ботинки и кожаная куртка. Он что-то прячет за спиной.
-Вот, -говорит он и протягивает мне букет зеленых листьев. Среди них, словно фонари или маленькие тыковки, виднеются ярко-оранжевые цветы.
-Это мне?
-Тебе.
У меня колет в сердце.
-Я стараюсь не обзаводиться новыми вещами.
Адам хмурится:
-Может, живое не считается?
-Еще как считается.
Он опускается на траву рядом с моим шезлонгом и кладет цветы между нами. Земля сырая. Адам промокнет. Замерзнет. Но я молчу. И про червей тоже. Пусть заползут к нему в карманы.
Возвращается Кэл с садовым совком.
-Ты что-то сажаешь? –любопытствует Адам.
-Дохлую птицу, -отвечает Кэл, указывая на место, где лежит трупик.
Адам наклоняется взглянуть на нее.
-Это грач. Его ваша кошка поймала?
-Не знаю. Но все равно надо похоронить.
Кэл идет к дальнему забору, отыскивает на клумбе местечко и начинает копать. Земля сырая, как смесь для кекса. Время от времени лопата натыкается на мелкие камешки, и раздается звук, похожий на хруст гравия под ногами.
Адам срывает травинку и пропускает между пальцами.
-Я прошу прощения за то, что тогда сказал.
-Ладно.
-Это все неправда.
-Все нормально. Не будем об этом.
Адам с серьезным видом кивает и теребит травинку, не глядя на меня.
-Ради тебя можно и потерпеть.
-Правда?
-Ага.
-Значит, ты хочешь со мной дружить?
Он поднимает глаза:
-Если ты согласишься.
-И ты уверен, что в этом есть смысл?
Я с удовольствием смотрю, как он, смутившись, заливается румянцем. Наверно, папа прав: я становлюсь злюкой.
-Да, я думаю, смысл есть, -отвечает Адам.
-Тогда я тебя прощаю.
Я протягиваю ладонь, и мы жмем друг другу руки. У Адама теплые пальцы.
Возвращается перепачканный грязью Кэл с лопатой в руке. Он похож на чокнутого малолетнего могильщика.
-Яма готова, -сообщает он.
Адам помогает ему закатить грача на лопату. Тельце окоченело и кажется тяжелым. Сзади на шее виднеется глубокая красная рана. Адам и Кэл, подхватит лопату с двух сторон, несут грача к клумбе; его головка болтается, как у пьяного. Кэл разговаривает с ним.
-Бедная птичка, -говорит он. –Покойся с миром.
Я заворачиваюсь в плед и иду за ними через лужайку, чтобы посмотреть, как они будут закапывать грача. Один его глаз приоткрыт. Он смотрит умиротворенно, даже благодарно. Перья кажутся темными.
-Наверно, надо что-то сказать? –спрашивает Кэл.
-Быть может, «прощай,птица»? –предлагаю я.
Он кивает:
-Прощай, птица. Спасибо, что ты была. Пусть земля тебе будет пухом.
Он засыпает грача землей, оставив торчать голову, словно предполагая, что птица захочет бросить на нас прощальный взгляд.
-А как же черви? –спрашивает Кэл.
-А что черви?
-Они там не задохнуться?
-Оставь им дырочку, -говорю я.
Похоже, Кэла устраивает мое предложение; он засыпает голову птицы землей, прихлопывает лопатой и палкой протыкает в земле дырку для червей.
-Тесс, принеси камней, мы украсим могилку.
Я послушно иду на поиски. Адам остается с Кэлом и рассказывает, что грачи очень общительны, наверняка у этого грача было много друзей, и они будут благодарны Кэлу за заботу о покойном товарище.
Похоже, Адам пытается произвести на меня впечатление.
Я вижу два белых, почти абсолютно круглых камня. А вот раковина улитки и красный лист. Мягкое серое перышко. Я собираю их в ладонь. Они так красивы, что я прислоняюсь к сараю и закрываю глаза.
И напрасно. Кажется, будто я проваливаюсь в темноту.
На лице у меня земля. Я окоченела. Вокруг копошатся черви. Ползают термиты и мокрицы.
Я пытаюсь думать о хорошем, но ужасно трудно избавиться от навязчивых мыслей. Я открываю глаза и утыкаюсь взглядом в узловатые ветви яблони. Дрожит серебром паутина. Мои теплые пальцы сжимают камни.
Но все теплое со временем остынет. Отвалятся мои уши, растают глаза. Сожмутся челюсти. Губы превратятся в клей.
Подходит Адам.
-Что с тобой? –спрашивает Адам.
Я сосредоточенно дышу. Вдох. Выдох Но если думать о том, как дышишь, начинаешь задыхаться. Мои легкие высохнут, как бумажный веер. Выдох. Выдох.
Адам трогает меня за плечо:
-Тесса?
Ни вкуса, ни запаха, ни осязания, ни звука. Не на что смотреть. Навеки-абсолютная пустота.
Подбегает Кэл:
-Что случилось?
-Ничего.
-У тебя странный вид.
-Я наклонилась, и у меня закружилась голова.
-Позвать папу?
-Не надо.
-Уверена?
-Кэл, доделывай могилу. Со мной все будет хорошо.
Я отдаю ему то, что нашла, и Кэл убегает. Адам остается со мной.
Низко над забором пролетает черный дрозд. Небо испещрено розовыми и серыми пятнами. Дышать. Вдох. Вдох.
-Что с тобой? –спрашивает Адам.
Как я ему объясню?
Он протягивает руку и проводит по моей спине. Я не понимаю, что это значит. Ладонь у него жесткая; Адам легонько поглаживает меня кругами. Мы решили, что будем дружить. Разве друзья так поступают?
Его тепло проникает сквозь плед, куртку, свитер, футболку. Сквозь кожу. Оно обжигает меня, и трудно собраться мыслями. Все мое тело обращается в чувство.
-Прекрати.
-Что?
Я отстраняюсь:
-Уходи, ладно?
Повисает пауза. Ее можно расслышать-кажется, будто разбилось что-то очень маленькое.
-Ты хочешь, чтобы я ушел?
-Да. И не возвращайся.
Он пересекает лужайку, прощается с Кэлом и вылезает в дыру в заборе. Кажется, будто Адам и не приходил, и лишь цветы у стула напоминают, что это не так. Я поднимаю их. Оранжевый головки кивают мне, когда я передаю букет Кэлу:
-Это птице.
-Круто!
Он кладет цветы на мокрую землю, и мы стоим бок о бок, опустив взгляд на могилу.
Двадцать.
Папа все никак меня не хватится. Лучше бы ему поторопиться, потому что у меня свело левую ногу и нужно подвигаться, чтобы не заработать гангрену или чего похуже. Я неуклюже сажусь на корточки, стягиваю с верхней полки свитер и стелю его на ботинки и туфли, чтобы было куда вытянуть ноги. Дверь шкафа, скрипнув, чуть приоткрывается. От неожиданности звук кажется оглушительным. Потом все стихает.
-Тесс? –Дверь спальни отворяется, и на цыпочках входит папа. –Мама приехала. Ты разве не слышала, как я тебя звал?
Сквозь щелку в двери шкафа я вижу, как изумляется папа, обнаружив, что бугорок на моей кровати-всего лишь одеяло. Приподняв краешек, папа заглядывает под одеяло, словно с тех пор, как мы виделись за завтраком, я усохла до лилипутки.
-Черт! –восклицает он и проводит рукой по лицу, словно не может понять, что произошло, потом подходит к окну и выглядывает в сад. На подоконнике рядом с папой стоит зеленое стеклянное яблоко. Мне его подарили, когда я была подружкой невесты на свадьбе двоюродной сестры. Мне тогда было двенадцать лет, и я только-только узнала свой диагноз. Помню, гости уверяли меня, будто со своей лысой головой, обвязанной платком с цветочным узором, я выгляжу прекрасно, -притом что остальные девушки вплели в волосы живые цветы.
Папа берет с подоконника яблоко и разглядывает его на свет. Внутри виднеются кремовые и коричневые завитки, похожие на сердцевинку настоящего яблока-эфемерные зернышки, занесенные стеклодувом. Папа медленно вертит яблоко в руке. Я частенько смотрела на мир сквозь это зеленое стекло: он кажется крошечным и тихим.
Мне не нравится, что папа без спросу берет мои вещи. Лучше бы он занялся Кэлом, который что-то кричит про антенну, прикрепленную к телевизору. Или спустился и признался маме: он попросил ее приехать только потому, что хочет, чтобы она вернулась. Муштровать и наказывать не в ее правилах, так что вряд ли папе нужен ее совет.
Он ставит яблоко на подоконник, подходит к книжному шкафу и проводит пальцем по корешкам книг, как по клавишам пианино, словно ожидая услышать мелодию. Запрокинув голову, папа разглядывает стойку с дисками, вынимает один, читает надписи на обложке и ставит на место.
-Пап! –кричит снизу Кэл. –Изображение расплывается, и мама ничего не может сделать!
Папа вздыхает, идет к двери, но по пути, не удержавшись, поправляет одеяло. Останавливается и чает надписи на стене- все, о чем я буду скучать, о чем мечтаю. Папа качает головой, наклоняется, поднимает с пола футболку, складывает и оставляет на подушке. Тут он замечает, что ящик тумбочки чуть-чуть приоткрыт.
Кэл все ближе.
-Я пропущу передачу!
-Кэл, иди вниз, я сейчас вернусь.
Но папа не трогается с места. Он сидит на краешке моей кровати и одним пальцем выдвигает ящик. Внутри-мой многостраничный список. Мысли о том, что я успела попробовать –ага, секс, наркотики, правонарушения, -и планы на будущее. Папа с ума сойдет, если прочитает пункт пять –что я задумала сделать сегодня. Слышен шелест бумаги, щелчок резинки. Очень громкий. Я рывком сажусь, чтобы выпрыгнуть из шкафа и повалить папу на пол, но меня выручает Кэл: он открывает дверь спальни. Папа запихивает бумаги обратно в тумбочку и захлопывает ящик.
-Могу я побыть один? –возмущается он. –Хотя бы пять минут?
-Ты рылся в вещах Тесы?
-Твое какое дело?
-Я ей все расскажу!
-Ради бога, отвяжись! -Папа с топотом спускается по ступенькам. Кэл идет за ним.
Я выползаю из шкафа и растираю затекшие ноги; кровь еле движется в колене, и я не чувствую ступни. Я ковыляю к кровати, плюхаюсь на одеяло, и тут заходит Кэл.
Он удивленно смотрит на меня:
-Папа сказал, тебя здесь нет.
-Меня здесь нет.
-Нет, ты здесь!
-Говори тише. Где он?
Кэл пожимает плечами:
-С мамой на кухне. Ненавижу его. Он обозвал меня засранцем, а потом выругался матом.
-Они говорят обо мне?
-Ага. И не дают мне посмотреть телек!
Мы крадемся вниз по лестнице и выглядываем из-за перил. Папа восседает на табурете посреди кухни. Он неуклюже роется в карманах брюк-ищет зажигалку и сигареты. Мама стоит, прислонившись спиной к холодильнику, и наблюдает за папой.
-Ты снова начал курить? –спрашивает она. На маме джинсы; волосы собраны на затылке, и отдельные пряди свисают на лицо. Мама протягивает отцу блюдце и в эту минуту выглядит очень молодо и привлекательно.
Папа закуривает и выдыхает дым.
-Извини. Ты, наверно, думаешь, что я вызвал тебя сюда под надуманным предлогом. –Папа смущается; кажется, он не знает, что сказать. –Просто мне казалось, что у тебя получилось ее вразумить.
- Как ты думаешь, куда она отправилась на этот раз?
-Насколько я знаю Тесс, наверно, она уже едет в аэропорт!
Мама хихикает, и почему-то кажется, что она все воспринимает живее, чем папа. Он угрюмо ухмыляется ей с табурета, проводит рукой по волосам:
-Я устал как собака.
-Я вижу.
-Правила все время меняются. То она никого к себе не подпускает, то просит, чтобы ее часами обнимали. Иногда целыми днями не выходит из дома, а потом неожиданно исчезает.А от этого ее списка у меня голова кругом.
-Ты же знаешь, -говорит мама, -единственное, чем здесь можно помочь, -это вылечить ее, но это невозможно.
Папа пристально смотрит на нее:
-Не знаю, сколько я еще выдержу в одиночку. Иногда утром у меня нет сил открыть глаза.
Кэл толкает меня локтем.
-Хочешь, я в него плюну? –шепчет он.
-Давай. Прямо в чашку.
Кэл набирает слюны и харкает. Но плевок получается никудышный. Он едва долетает до двери; почти вся слюна попадает Кэлу на подбородок и на ковер в коридоре.
Я закатываю глаза и знаком показываю, чтобы он шел за мной. Мы поднимаемся ко мне в комнату.
-Сядь на пол у двери, -приказываю я, -закрой лицо руками и никого не впускай.
-Ты что собираешься делать?
-Одеться.
-А потом?
Я снимаю пижаму, натягиваю свои лучшие трусики и проскальзываю в шелковое платье, которое купила, когда мы с Кэлом шли по магазинам. Я растираю ступню, которую прокалывают сотни иголок, и надеваю туфли с ремешком.
-Хочешь, покажу Мегазорда? –предлагает Кэл. –Только пойдем ко мне, потом что он защищает город и, если я его заберу, все погибнут.
Я снимаю со спинки стула пальто:
-Вообще-то я немного тороплюсь.
Кэл глядит на меня сквозь пальцы:
-Это твое платье для приключений!
-Ага.
Кэл поднимается на ноги, загородив дверь:
-Можно с тобой?
-Нет.
-Ну пожалуйста. Мне здесь так надоело.
-Нет.
Телефон я оставляю дома, потому что по нему можно вычислить, где я нахожусь. Бумаги из ящика засовываю в карман пальто. Потом где-нибудь выброшу в урну. Видишь, папа, как предметы исчезают у тебя из-под носа?
Перед тем, как отправить Кэла вниз, я от него откупаюсь. Он прекрасно понимает, столько всяких штук для фокусов можно купить на десятку, и знает: если он хоть пикнет о том, что я была здесь, я вычеркну его из завещания.
Я жду, пока Кэл не спустился на кухню, и, услышав, что он там, медленно следую за ним. На площадке между этажами я замираю, чтобы перевести дух, и оглядываю лужайку перед домом, провожу пальцем по стене, вокруг стойки перил, улыбаюсь фотографиям наверху.