– Начало августа, – уточнила Жанна.
– Да какая разница! Лето все равно кончается, а мы не смогли продать и десятой части товара!
– Не может быть! – Жанна лихорадочно начала перебирать вещи на вешалках, просмотрела обувь и аксессуары, потом отправилась в подсобные помещения. Администратор была права – практически весь товар пылился на складе, откуда Жанна выскочила, сопровождаемая наглыми выкриками и гнусными комментариями обожравшейся и пьяной моли.
– Что же это такое! – фурией металась по своему кабинету Жанна. – Какие же идиотки все-таки живут в нашей дыре! Для них ездишь, выбираешь самое лучшее, самое стильное, практически сплошной от кутюр, а эти дуры нос воротят!
Нелли предпочитала помалкивать. Ведь именно в этот раз товар выбирала хозяйка, раньше это делала сама Нелли. Она учитывала вкусы Жанны, но все-таки старалась закупать хоть мало-мальски приемлемые вещи, которые пусть медленно, но раскупались. Но этой весной хозяйка сочла ассортимент магазина слишком скучным и решила заняться им сама. А в результате…
– Кретинки убогие, деревенщина! – продолжала бушевать тем временем Жанна. – Ну и черт с ними, давай объявление о скидках и распродаже, хотя бы свое вернуть!
– Уже.
– Что – уже?
– Уже неделю, как даем рекламу. Я ведь вам звонила, но вы были заняты, поэтому я рискнула и объявила распродажу самостоятельно.
– Ну и?
– Первые дни народу было много, теперь тоже идут, но поменьше.
– Не тяни, что с продажами?
– Ничего, – тихо ответила Нелли.
– То есть? – прошипела Жанна.
– Не хотят брать даже со скидками, – едва слышно проговорила перепуганная администраторша.
– Пошла вон, корова тупая! – заревела белугой бизнес-леди, швыряя в нее бумагами со стола. – Ни… поручить нельзя… безмозглая!
Когда Нелли со слезами на глазах выбежала из кабинета очаровательной мадам, Жанна еще минут десять занималась любимым делом – рвала и крушила все, что попадалось под руку. Когда бедняжка устала и присела отдохнуть после трудов праведных, зазвонил ее мобильник. Звонил муж.
– Здравствуй, Мишенька, – слегка запыхавшимся голосом ответила Жанна.
– Ты где сейчас? – неожиданно сухо спросил Михаил.
– Да в магазине своем, разнос устраивала этой дуре Нелли. Представляешь…
– Стоп. Это потом. Немедленно езжай домой, – приказным тоном прервал ее излияния супруг.
– А что это ты так со мной разговариваешь? – подпустила слезу в голос Жанна. – Что случилось? В чем я теперь виновата?
– Не болтай, а выполняй! – зазвенел металл в голосе Михаила. – Я сказал – немедленно домой! – и он бросил трубку.
Вот тут Жанна не на шутку испугалась. За все годы совместной жизни муж никогда еще с ней так не разговаривал. Что же должно было произойти, что вызвало такую реакцию? Опять Майоров? Вряд ли, все его козыри удалось уничтожить, ничего другого нарыть он не мог из той пары дней, которые Жанна провела с этим уродом-двойником. Тогда что еще?
Всю дорогу до дома Жанна ломала себе голову, но так ничего и не придумала. Когда она подъехала наконец к дому, машина Михаила уже стояла у крыльца. Жанна не стала загонять свою в гараж и тоже бросила во дворе.
С замирающим сердцем она открыла дверь и вошла. Прислуги не было видно, очевидно, почувствовав надвигающуюся грозу, они благоразумно попрятались. Михаил сидел в кресле, перед ним на столике стояла початая бутылка виски и стакан. И больше ничего. Это само по себе уже настораживало, поскольку Михаил не был любителем засандалить стаканчик, он больше ценил ритуал, который сопровождает распитие благородных напитков – бокалы, лед, лимончик, красиво поданная закуска, а потом уж собственно напиток. А чтобы вот так – никогда. Да и внешний вид супруга свидетельствовал, что на этот раз положение действительно серьезное. Безукоризненная, волосок к волоску, прическа Михаила сейчас больше напоминала гнездо неряшливой вороны, рубашка была расстегнута аж на две пуговицы (катастрофа!), а галстук был совершенно хамским образом засунут в угол дивана, откуда и показывал всем язык. Михаил поднял тяжелый взгляд на жену:
– Явилась наконец!
– Мишенька, да что случилось, объясни толком! – залебезила Жанна.
– Будь любезна, скажи мне, ты когда-нибудь думаешь, перед тем как тупо, словно носорог, ломиться к своей цели? – приторно-вежливым тоном поинтересовался муж.
– Что конкретно ты имеешь в виду? – лепетала Жанна, лихорадочно соображая, где она прокололась.
– Если ты думаешь, что я не знаю, откуда в нашем доме появились Павел, Ксения и Марина, то ты очень сильно заблуждаешься. Но я всегда сквозь пальцы смотрел на твои забавы, мне даже импонировала твоя настойчивость. Но я предполагал, что, прежде чем сделать шаг, ты просчитывала все возможные последствия и хотя бы узнавала, из каких семей происходят твои недруги.
– Да узнавала я! – огрызнулась Жанна, ошарашенная новостью о том, что муж, оказывается, все знал о ее шалостях с препаратом. Не так он наивен, как она предполагала, так что чудо, что ей удалось выкрутиться из ситуации с Майоровым. Одно Жанна знала абсолютно точно – если Михаил узнает об ее истинном к нему отношении, если он хоть на минуту усомнится в ее любви и преданности, ей конец. На что способен ее невзрачный супруг, она знала великолепно. Но сейчас Жанна не чувствовала за собой вины, она действительно наводила справки о родне своих жертв. – Алинкину родню я и так знаю, у Нины-Марины муж – преподаватель в университете, родители обоих – заурядные пенсионеры, у Артура папашка – генерал, а мамашка – генералова жена.
– Генерал, значит? – подозрительно ласково переспросил Михаил. – А какой именно генерал, откуда?
– Да какая разница, откуда, если он все равно ничего не узнает! – не сдавалась Жанна.
– Дура! – заорал муж. – Кукла безмозглая! «Какая разница, откуда»! Из ФСБ, понятно?
– Ну и что тут такого, хоть из ЦРУ! – в свою очередь окрысилась супруга. – Ведь Алина и Артур служат у нас больше года, и никто ничего не узнал, все тихо! И нечего на меня орать, тоже мне, ангел во плоти!
Хрясь – и на щеке Жанны заалело яркое пятно. Она изумленно посмотрела на побелевшего от ярости Михаила. Впервые он поднял на нее руку, и было видно, что супруг едва удерживается от углубления нового жизненного опыта. Михаил налил себе полстакана виски и залпом выпил, затем повернулся к жене и устало проговорил:
– Он узнал.
– Не может быть! – вскочила Жанна. – Этого просто не может быть! Как, как он мог?
– Я не знаю. Знаю только одно – у него на руках фотографии наших слуг, он провел экспертизу снимков, и не сегодня – завтра здесь будет жарко.
– А ты как все это выяснил?
– Ты забыла, что кое-какие разработки моей компании проходят по этому ведомству, вот мне и позвонили, предупредили, поскольку кое-кто совсем не заинтересован в шуме вокруг моего имени.
– Что же теперь делать? – заметалась Жанна. – Надо срочно их ликвидировать.
– Кого?
– Ну, эту парочку. А заодно и Марину.
– Ты что, совсем обалдела? Они – наша последняя надежда, на самый крайний случай. Я их, пожалуй, сегодня же вывезу в одно местечко.
– Куда?
– Не твое дело. Ты сегодня же улетаешь к моим партнерам в Литву под другой фамилией. Отсидишься там какое-то время. На новое имя в банке Литвы будет открыт счет, на который я переведу все наше официальное состояние.
– Ну и что это решит, если, как ты говоришь, у него есть фотографии?
– Когда генерал появится здесь, он найдет раздавленного и опустошенного человека, у которого жена сбежала с любовником в неизвестном направлении, прихватив с собой всю прислугу и все деньги со счета. Документы, подтверждающие эту версию, я подготовлю, доказать мою причастность к твоим выходкам не удастся, а без доказательств даже генерал ничего мне не сделает, мои друзья из его конторы мне помогут, я им нужен. Искать тебя он может сколько угодно, я даже подкину им ниточку, отправлю под твоим настоящим именем в Турцию одну мадам, она пройдет все регистрационные точки – паспортный контроль, таможня, и потом Жанна Карманова исчезнет на просторах этой страны, пусть ищут.
– Мишенька, прости меня, если можешь! – захныкала Жанна, испугавшись не на шутку. Черт, как же это она так лопухнулась, подумать только – генерал ФСБ! Вся ее благополучная жизнь в одночасье дала трещину из-за ее же идиотизма. Что там она будет делать, в этой Литве, сколько сидеть? А главное – что потом? Сможет ли она вернуться домой? Оставаться одна Жанна не намеревалась, Карманов был ей нужен, ведь их официальное состояние, которое Михаил собирался перевести на ее счет, было лишь надводной частью айсберга. Просто крохи по сравнению с истинной суммой. Черт, черт, черт!
– Не ной, лучше иди, собирайся, самолет вечером, – сухо проговорил Михаил. – В Литву тебе звонить не буду, могут отследить. Информацию о том, что происходит здесь, будешь получать от моего литовского партнера. Через какое-то время я сам туда приеду по делам, тогда и решим, как быть дальше, в зависимости от ситуации на тот момент. Все, время поджимает, давай, собирайся.
– Не ной, лучше иди, собирайся, самолет вечером, – сухо проговорил Михаил. – В Литву тебе звонить не буду, могут отследить. Информацию о том, что происходит здесь, будешь получать от моего литовского партнера. Через какое-то время я сам туда приеду по делам, тогда и решим, как быть дальше, в зависимости от ситуации на тот момент. Все, время поджимает, давай, собирайся.
Часть 4
Глава 26
– Уля!
Убью.
– Уля!
Убью жестоко.
– Ну, У-у-у-ля!
Сначала надругаюсь в жестокой форме, а потом убью. Медленно и с наслаждением.
– Ну, они же есть хотят, весь живот мне исклевали, ну, У-у-у-ля!
Этот полудурок ведь не отвяжется, придется вставать. Но сначала нужно открыть глаза. Так, внимание, пробую! Ни фига. Еще одна попытка! Один глаз приоткрылся, но, увидев, что там, снаружи, в ужасе захлопнулся. Пришлось изо всех сил тереть эти упрямые глаза руками, спинку им почесать, любят они это дело. Открылись, браво! И что же мы видим? А все то же, что и вчера. Тесная каморка, куда с трудом поместились узкая кровать, шкаф размером с пенал первоклассника и тумбочка. Дверь в мои апартаменты наполовину стеклянная, и с той стороны к ней прилипла мордень Пупыря. Как его настоящее имя, знает только лечащий врач, для всех остальных это Пупырь. Среди местного контингента он числится в тихих, поэтому по территории передвигается свободно. Пупырь мало похож на психа, всегда опрятный, газеты читает, телевизор смотрит, в общем, обычный человек, если бы не одно «но». Пил парень в свое время, пил много, долго и с упоением. Причем в прямом и переносном смысле. И как-то, мучаясь от сушняка, выдул в магазине «Природа» аквариум с рыбками. А пока обалдевшие от такого хамства продавщицы хлопали глазами, Пупырь громко рыгнул, вытащил самую большую корзину для собак и, уютно свернувшись клубочком, лег спать. Вызванный наряд милиции доставил расслабленное и умиротворенное тело в вытрезвитель, где парнишка и вкусил в полной мере местного сервиса. Что интересно, некоторые рыбки умудрились уцелеть, они вышли живыми, только слегка удрученными и задумчивыми. Когда протрезвевшему Пупырю показали страдалиц и рассказали об их нелегкой судьбе, мальчишечку перемкнуло. Белая ли это горячка или что-то другое, но он решил, что рыбки отметали икру у него в животе, и теперь там вывелись мальки. Вот с такой байдой и оказался Пупырь в психушке, то есть у нас. Что только врачи не делали, дабы убедить его в том, что никаких мальков нет! Даже притащили как-то банку с выловленными в ближайшей речке мальками и, вкатив Пупырю двухведерную клизму, показали ему этих рыбок – вот, мол, все вышли. Ослабевший от гидротерапии кишечника Пупырь дрожащей рукой погладил банку и просипел:
– Ты смотри, оказывается, не только те, уцелевшие, отнерестились, а и те, что померли, тоже успели. Их мне не показывали, расстраивать не хотели, наверное, на деток похожи, – смахнул он слезу, – а вот живых я помню, синенькие такие, в крапочку. Нету их, остались, значит, с папкой! – и Пупырь растроганно зашмыгал носом. Аут!
Вот этот отец-опекун рыбьего поголовья и ломился с утра пораньше ко мне. И ведь добился-таки своего, разбудил, гад!
Увидев, что я открыла глаза, Пупырь радостно задергал ручку двери. Войти он не мог, я же не дура, запираюсь, тут разные психи есть.
– Доброе утро, Уля, ты уже проснулась? – более идиотский вопрос трудно представить.
– Пошел к черту, Пупырь, – вежливо и с достоинством поприветствовала я вестника нового дня.
– Ну ты же все равно проснулась, – логично предположил тот, – поэтому можешь угостить моих малышей печеньем, а то они мне скоро пуп изнутри выгрызут, сорванцы. – Пупырь погладил себя по брюху и ласково улыбнулся. – Растут быстро, кушать хотят. Дай печеньку, а?
– Сейчас, – мрачно пообещала я, – вот только найду, где мои ноги, встану и так дам!
– Злая ты сегодня какая-то, – впал в депрессию Пупырь, – уйду я, пожалуй. Мы с малышами гордые. Не хотите нас порадовать – не надо. Мы удалимся, а вам, Уля, будет стыдно за такую жестокость и нечуткость! – и человек-бассейн гордо ушлепал. Тоже мне, Цицерон выискался, и где только нахватался умных слов!
А кстати, я-то откуда эти слова знаю? Вспоминая свою унылую жизнь, никак не могу выискать даже крохотного кусочка светлого, счастливого времени, времени умных книг, веселых фильмов и нежной музыки. Одна серость, убогость и грязь. Похоже, мое появление на свет привело мою мамашку в такой ужас, что она поспешила от меня избавиться, выкинув в мусорный контейнер. Крысы не успели насладиться вкусным и нежным младенческим мясцом, меня слишком рано нашли. Вопила, должно быть, громко, жить хотела, идиотка. Знала бы, ради чего уцелела, молча позволила бы крысам сожрать меня полностью, а так они только чуть покусали. Путь обгрызенного найденыша был стандартен – больница, дом малютки, потом интернат для слабоумных. Да, живу с диагнозом – олигофрен в стадии дебильности. С трудом осилила 8 классов, научилась кое-как читать и писать, но получается у меня это плохо, не люблю я читать. Наверное. Так я помню. Вообще, детство было мерзкое, не было его, детства-то. В интернате с дебилами не очень-то церемонились, кормили кое-как, одевали – и ладно. Большинство существовало на уровне инстинктов – выживания и размножения, – что касается последнего – ого-го-го! Он царил и властвовал в нашем небогоугодном заведении. Я помню, что и сама с увлечением поддавалась его зову. Помню в целом, а вот что было конкретно – нет. Наверное, память избирательна, чего не хочет сохранять – уничтожает, как ненужный файл. Ну вот опять. Я точно знаю, что такое файл, для чего он и где. Но откуда? Ведь еще в интернате я начала пить, там пили все и всё, что горело. После интерната меня запихнули в училище, кующее кадры для асбестоцементного гиганта. Нормальный человек по доброй воле туда не пойдет, вот и комплектовали училище такими огрызками, как мы. Разумеется, учились мы кое-как, да особых успехов от нас и не требовали. Пьяные оргии в общаге – единственное, что запомнилось из всего периода учебы. А потом работа. Все на том же асбестовом. Где же еще? И снова общага, теперь рабочая. И снова пьянки и… Дерьмо, в общем, полное. Из венерического диспансера не вылезала. А потом выпила какую-то гадость типа клопомора и окончательно слетела с катушек. И попала в психушку. Но что для других беда, для меня оказалось спасением. Меня действительно вылечили. И от пьянства, и от всего. От той жизни вылечили. Поэтому, когда меня собрались выписывать, я пошла к главврачу и, обливаясь слезами и соплями, рассказала ему, куда меня выписывают. Он все понял, спасибо ему огромное, и оставил меня в больнице, только уже в качестве нянечки. И даже жилье выделил, в нарушение всех и всяких правил, там же, в корпусе. И зарплату мне платят, маленькую, правда, но мне хватает. За квартиру ведь платить не надо, на еду тратить – тоже, а на одежду мне много не надо. Я уже год работаю в больнице, не пью. Правда, инстинкт размножения преодолеть не удалось, переспала со всеми санитарами, да и более-менее здоровых пациентов тоже своим вниманием не обделяла. Раньше. Но недавно я умудрилась зверски простудиться, это летом-то! Подхватила воспаление легких, которому мой источенный не совсем здоровым образом жизни организм сопротивляться не смог, и я впала в кому. Спасибо врачам, они меня не бросили, вытянули-таки. Я вернулась. Но когда я пришла в себя и вспомнила свою жизнь, она показалась мне… Как бы это объяснить? Ну представьте – вы ложитесь спать в теплую постель, в уютной пижаме, под кроватью стоят любимые тапочки-зайчики, вы намазались кремом, почитали интересную книжку, а потом выключили свет и заснули. А просыпаетесь на скамейке у вокзала, в грязной и вонючей бомжовой одежде, обмочившийся и смердящий. Вот так и я. Я знала, что это моя жизнь, но как же смердела эта жизнь! Скажу честно, я два дня ревела, отказывалась есть и пить, вырывала из себя все эти капельницы. Врачам даже пришлось меня привязывать к кровати и кормить насильно. А на третий день я проснулась и подумала: «Ну и черт с ней, с той жизнью. Я ее выкидываю вон, я сильная, я справлюсь. Та Уля умерла от воспаления легких, нет ее». Да, забыла сказать про свое имя. Похоже, тот, кто меня регистрировал, был большой шутник. Жванецкий, блин. Михаил Задорнов местечкового разлива. Не нашел другого применения своему прущему изо всех дыр юмору. Назвал меня Пульхерией. Ну, как вам имечко? Как меня только не называли – и Пуля, и Херя. Мило, правда, особенно последнее? Самое приличное, что можно было придумать, – это Уля. Так я всем теперь и представляюсь.
В общем, после болезни я снова приступила к работе, только, по моей просьбе, меня перевели в филиал нашей больницы, расположенный в Подмосковье. С младшим персоналом здесь тоже напряг, поэтому приняли меня без вопросов, с жильем пока небольшая проблема, нет в корпусе ничего приличного. Для меня временно освободили бывшую процедурную, благо недавно отремонтировали другую. Поставили кровать, шкаф, тумбочку. Пока достаточно, а потом, попозже, я себе жилье в деревне, что неподалеку, сниму. Сейчас, хотя на дворе и сентябрь уже, у бабули, которая мне обещала комнату сдать за копейки, еще дачники живут. А вот с октября я к ней перееду. Пока живу здесь, привыкаю к новому месту работы. Если честно, пока почему-то очень тяжело. Отвыкла я, похоже, за время болезни от всех этих горшков, тряпок, ведер, грязной посуды, обгаженного постельного белья и прочей прелести. Даже руки отвыкли, стали какие-то слишком белые и ухоженные. Вернее, были. Через неделю трудовой вахты распухли и покраснели, теперь такие же, как у других санитарок. Вот только этот браслет. Странный у меня на руке браслет надет. С виду обычный, желтый в черные горохи, пластмассовый. Но вот не снимается никак! Откуда он у меня, как я его умудрилась натянуть – понятия не имею. Ничего не помню. Мне врач сказал, что такое бывает после комы, избирательная амнезия называется, некоторые моменты жизни просто исчезают. Вот и с браслетом такая штука получилась. Наверное, эта избирательная амнезия избрала заодно и воспоминания о том, откуда я знаю то, чего знать, по идее, не должна. Слова, названия, мелодии появляются ниоткуда, сами по себе. Кстати, о мелодиях. Тут как-то по телевизору концерт, посвященный дню Москвы, показывали, все в холле, где стоит телевизор, собрались, смотрели. Ну и я, конечно, тоже. Все нормально было, весело, песни хорошие. Иногда. А в конце, когда обычно самые звездные участники выступают, объявили Алексея Майорова. Наши дамочки оживились, загомонили, обожают его, оказывается. А я к нему, насколько помню, всегда равнодушна была. Поет себе и поет, ничего особенного. Обычно все такое шумное, вихревое, танцевальное. А тут вышел и запел совершенно новую, незнакомую песню. Он сам так и сказал – премьера песни. И авторов назвал, фамилии я не запомнила, да и зачем мне. Но когда я услышала слова… Я не знаю, что со мной произошло. Сердце забилось часто-часто, в ушах зазвенело. А он все пел. Безумно красиво. И когда показали крупный план, у него в глазах стояла такая боль! Наши женщины моментально облились слезами, а я не придумала ничего лучше, как упасть в обморок. Серьезно. Все перепугались, хорошо, дежурный врач тоже концерт смотрел. Меня в мою комнату отнесли, наширяли успокоительными и теперь концерты смотреть запрещают. Да я и сама не хочу. И радио тоже слушать боюсь, а от него сложнее укрыться. Со всех сторон разные FM-станции бубнят. И иногда я опять слышу голос Майорова. Я затыкаю уши и стараюсь убежать быстрее, иначе мне снова становится так погано, что нет сил жить. Почему это происходит – не знаю. Почему именно песни Майорова меня убивают – не знаю. Не помню. И не удивительно, учитывая мое прошлое. Все мозги пропила.