А ведь, пожалуй, дедка мне сам Бог послал. Я давно уже искал подходы к скоморохам, потому как они в этом времени служили заменой одновременно и электронным, и обычным СМИ, да в придачу еще и интернет-блогам. Все в одном флаконе. Как каналу распространения информации им цены не было. Хоть как-то конкурировать с ними могли только купцы и нищие юродивые, но последние скорее занимали нишу региональных СМИ, а купцы были не конкуренты скоморохам по широте охвата. Так что дедок был для меня очень ценен. Тем более что он, похоже, изгой и готов прилепиться к любому, кто обеспечит ему приемлемые условия выживания. И кто знает, возможно, вполне способен в благодарность рассказать то, о чем в ином случае даже не упомянул бы. Всякие там скоморошьи тайны, тот же язык, например…
— Так что же, у вас принято вот так оставлять человека помирать ни за грош? — состроив жалостливое лицо, поинтересовался я.
— А то не твоя забота, мил-сдарь, — куда более угрожающе ответил мужик, и, оглянувшись, я увидел причину его резко изменившегося отношения.
Пара скоморохов, до того веселивших народ жонглированием на ходулях, сейчас спрыгнули с ходуль и, заслоненные от толпы остальной ватагой, осторожно заходили с тыла к Немому татю, перехватив увесистые ходули наподобие дубинок.
— Зря ты это, дядя, — сообщил я мужику.
И действительно зря. Я уже пару раз наблюдал моего телохранителя в действии, оба раза обошлось без смертоубийства, похоже, моя епитимья произвела на него сильное впечатление, но тела летали любо-дорого посмотреть. Поэтому эти два полудурка были Немому татю на один мизинец. Я спокойно повернулся к дедку.
— А скажи-ка мне, добрый человек, что это Жиряй так на тебя взъелся? Вот ни на грош не поверю, что все это спроста.
— Дык ведь это, мил-сдарь… — заблеял было дедок, но я прервал его, негромко бросив уже совершенно другим тоном:
— Не ври мне! — И, поймав глазами взгляд дедка, несколько мгновений держал его, а затем закончил: — Скажешь правду — помогу. Соврешь — уйду и забуду. Ну?
— Ватажный я скомороший, — пару мгновений поколебавшись, тихо ответил дед, — бывый [22]. Давно Жиряй на мое место метил, а все никак ватагу на свою сторону склонить не мог. Над ним уже смеяться начали в других ватагах… Вот он и осерчал. Ну и как сумел ватажников на свою сторону перетянуть, так меня тем же часом и турнул. А кому я такой нужен?
— А ну, робяты! — взревел Жиряй, посчитавший, что обеспечил себе превосходство в силах. — Гаси их!
Ох, святая наивность! Немой тать только пару раз махнул своими лапами, как ватажников с ходулями унесло прямо сквозь толпу, в которой они сумели захватить с собой в полет еще человека по три. Затем он поймал рукой кистень, змеей выметнувшийся из рукава Жиряя, и, зло взревев, хватил его по лбу кулачищем. Толпа ахнула и отшатнулась. Над торгом взвился бабий крик:
— Убили, ой, убили! Ой, убили!
— А ну, сдай, православные! — зычно закричал кто-то, и спустя несколько секунд сквозь толпу протолкалось пятеро стрельцов во главе с десятским. — Ну, чего тут случилося? — сурово спросил тот, оглядывая поле боя.
— Вон этот, — я кивнул на валявшегося Жиряя, — покушался на меня. Кистенем ударить хотел. А двое его подручных в этот момент слугу моего дубьем прибить хотели.
Стрелецкий десятский степенно осмотрел Жиряя, из рукава которого змеей тянулся ремешок потайного кистеня, оглядел Немого татя, затем уже начавших шевелиться ватажников и спросил у меня:
— А ты кто такой будешь?
Но не успел он закончить вопрос, как сразу два стрельца прянули к его ушам и что-то горячо зашептали. Глаза десятского изумленно округлились, и он, крякнув, ошарашенно пробормотал:
— Эх ты… Вишь, оно как…
Я же повернулся к деду:
— Ну что ж, дед, вижу, ты мне правду сказал. Ну и я от своего слова не отступлюсь. Пойдешь ко мне жить?
Дедок несколько мгновений напряженно вглядывался в меня. Он все успел заприметить. И то, что стрельцы что-то нашептали десятнику, и то, какое это на него произвело впечатление. И Немого татя за моей спиной. Причем не только заметить, но и проанализировать. Ох, глупость сотворили ватажники, когда такого деда променяли на Жиряя, ох, глупость… Да такому деду цены нет! Полноценный информационно-аналитический отдел в одном лице. Поэтому, когда он внезапно улыбнулся, я был полностью готов к его ответу:
— Пойду, царевич, отчего ж не пойти…
6
— Тимоша!
Тимофей дернулся и оглянулся. Матушка стояла на взгорке и, приложив к глазам ладонь, смотрела в его сторону. Только вот видела вряд ли. Тимофей забрался в самые заросли, в тень, потому как на дневной клев можно было надеяться только здесь. Добрая рыба солнца не любит, прячется от него на дно, под корягу…
— Тимоша!
Тимофей нахмурился. И чего зовет-то? Ясно же, коли после утреннего клева не пришел, так, значит, прибыток больно малый. Он же не просто ради удовольствия рыбалит. Рыбка — довесок к общему котлу.
Их семья жила бедно. С того момента как батюшкин боевой холоп Козьма возвернулся домой с известием, что сразила батюшку подлая татарская стрела, нужда прочно прописалась в их семье. Хотя и до того жировать не с чего было. Землица в их поместье скудная, сплошной суглинок, потому оброка с одной крестьянской семьи, с коей удалось заключить порядье [23], и прибытка с еще более убогой барщины едва-едва хватало на проживание и содержание в порядке батиного и дядьки Козьмы, коего он был обязан выставлять вместе с собой с поместья, боевых коней и воинской справы. А ведь боевого коня сеном-то не прокормишь, ему овес надобен, да с собой завсегда припас отложен должен быть, на случай если царь волость исполчит. А их рязанскую землю частенько исполчают. Потому как она есть как раз украина [24]обжитых земель. И злобные крымчаки, идучи на Русь, никогда их не минуют. Хоть краем, да непременно зацепят… Причем припас не только коню, а и бате с дядькой Козьмой, а сбруя, а починка доспеха… и столько расходов на дворянском подворье висит, что иное по скудости до справного крестьянского недотягивает.
Одно слово только — служилое сословие, а так хуже тягла [25]живут… Ну а как батюшка преставился, так вообще тяжко стало. Поскольку нонича от поместья никто в Разрядном приказе не состоял, содержание, хлебное и серебряное, которое ранее хоть как-то позволяло сводить концы с концами, выдавать перестали. Так что зиму едва пережили. Хотя совсем уже окрестьянились. Дядька-то Козьма уже стар был и работать в полную силу не мог. А он, Тимофей, хоть и самый старший из детей, наоборот, шибко молод. Силенок еще не хватает. Тятя-то дядьку больше не воем, а слугой при себе брал. А воинскую сбрую боевой холоп Козьма надевал, почитай, когда разрядные смотр проводили, допрежь того как царево жалованное подтвердить. Отец знал, что, коли его боевого холопа в воинском умении проверить решат, тот его не подведет. Дядька Козьма ухватку воинскую имел добрую, столько боев и походов прошел, а вот сил у него уже маловато было, чтобы полный бой выдержать. Потому-то он в той сече, где тятя погиб, и выжил, что отец ему велел в обозе, при лошадях оставаться…
И вообще, ежели бы не заповедные лета [26], то о прошлую осень на Юрьев день они бы и единственного крестьянского подворья лишились. Шумил-крестьянин давно уже на сторону смотрит да неподъемный оброк хает. А куда деваться-то? Зубы, что ли, на полку класть? Вот бы Тимофею поскорее подрасти. Кабы он батино место в строевом разряде занял и жалованное получать начал, они бы и вздохнули. Батину броню и оружие Козьма давно уже разобрал, начистил и смазал. Правда, у кольчуги плечо разрублено, а в байдане с левой стороны нескольких пластинок недостает, но денег на кузнеца пока все одно нет.
— Тимоша, да где же ты?! Подь сюды скорее!
Вот ведь незадача! Теперь весь вечер в животе сосать будет. Потому как те три пескарика, что ему на утренней поклевке удалось споймать, им с матерью, дядькой Козьмой да с тремя Тимохиными сестрами на один зуб, а толокна осталось с дюжину горстей. Одна надежда, что уже крапива поспела да Шумил сподобится прислать пару яичек, чтобы было чем заправить крапивные щи… Тимофей нехотя вытащил из воды уду и выбрался из зарослей.
— Ну чего еще? — недовольно буркнул он, поднимаясь по косогору.
— Пошли, — мать ухватила его за плечо, — там гонец из Москвы приехал, подьячий. Дядька Козьма его сейчас привечает. Да не просто так приехал, а по твою душу.
— По мою? — Тимофей остановился и удивленно воззрился на мать. — Как это?
— Да не знаю я, — досадливо повела бровями мать. — Пойдем, там все и узнаешь.
Дядька Козьма ждал его во дворе.
— Ну-тко, паря, иди сюды, — подозвал он Тимофея, едва тот показался в воротах.
Тимофей дядьку Козьму уважал. Еще бы, не крестьянин какой, а настоящий боевой холоп, верный отцов сотоварищ. Когда отец погиб, именно он его похоронил и всю его воинскую сбрую собрал да и домой привез. И ноне их не бросил и помогает чем может, хотя уже не в силе, потому как не раз ранетый и к перемене погоды хворает сильно. И самого Тимофея начал потихоньку к службе приучать, к седлу, к кистеню, как саблю верно держать. Отцов лук Тимофею пока нипочем не натянуть, но вот пистолю, кою батюшка в давнем походе с мертвого свейского всадника снял, он уже огненным боем снаряжать умел. Хотя Козьма сию пистолю не жаловал. Баял, что бьет она недалеко, неметко, да еще и ненадежна дюже для всадника. Пока скачешь, порох с полки-де стрясет, вот и щелкай потом курком впустую. Лук куда лучше. И бьет дальше, и выстрел точнее, и, пока пистолю во второй раз снарядишь, целый колчан стрел выпустить можно…
— Да, дядька Козьма?
— Матушка тебе уже сказала, что к тебе гонец из самой Москвы приехал?
— Ко мне? — удивился Тимофей.
— К тебе, к тебе, — торопливо пояснил боевой холоп. — Смотреть тебя будет. На Москве новое учение учинить захотели, для недорослей дворянских. Подьячий баял, что вместе с самим царевичем обучать их будут. И сейчас таких, как ты, недорослей, кои царевичу по возрасту в соученики годны, по всем волостям посланные дьяки и подьячие смотрят. Кого годным признают — на полный кошт возьмут. Так что ты давай там, постарайся…
На полный кошт? Это было бы здорово. У Тимофея тут же засосало под ложечкой. Небось на царевом коште так голодать не придется…
Подьячий оказался довольно дородным мужчиной. Он сидел в горнице, на почетном месте, в красном углу, под иконами, и лопал толоконную похлебку, запивая ее домашним квасом. Тимоха невольно сглотнул. Ну верно, матушка последнее толокно на гостя извела, ох, теперь-то им поголодовать и придется. Ну ничего, лето начинается, Шумилова корова опять молоко давать начала, скоро грибы-ягоды пойдут, перебедуем — не впервой. Да и крапива опять же поспела…
— Как звать? — хмуря брови, осведомился дьяк.
— Тимох… Тимофей, — поправился дворянский сын.
— Грамоту разумеешь?
— Разумею, — кивнул Тимоха, хотя это утверждение было некоторым преувеличением.
Нет, буквицы он знал и даже складывать их в слова умел, но плохо… Ну кому его было здесь учить? Только матушке. А она сама в сем не шибко тверда была, только по Псалтырю кое-как читала. Хотя и это было редкостью. У них в округе более никто из вдов или женок дворян да детей боярских грамоту не разумел. Да и сами они тоже в сем не слишком веды были. А с другой стороны, спрашивается, зачем служилому сословию эта грамота-то? От стрелы не защитит, от клинка не оборонит, да и от ядра не спрячет. Делом надобно заниматься, делом! Матушка же сим нелегким ремеслом овладела, поелику евойный покойный батюшка, по первости не пожелав отдать ее за Тимохиного отца, отослал ее в монастырь, где она провела с полгода. Там-то ее монахини в грамоте и поднатаскали…
Подьячий зачерпнул ложкой гущину толокна и отправил в рот. Тимофей снова сглотнул. Вот ведь жрет… и как не подавится? Подьячий же, не обращая внимания на голодный взгляд пацана, быстро прикончил миску, облизал ложку и, запустив руку в лежащую на лавке рядом с ним переметную суму, вытащил оттуда книжицу.
— А ну-тко, вот, прочти, — велел он.
Тимофей с некоторым страхом взял книжицу, раскрыл ее и уставился на четкие красивые буквицы. Не то что в матушкином Псалтыре…
— Где читать-то?
— А где откроешь, там и читай.
Тимофей обреченно вздохнул и, хмуря лоб, начал:
— И… ды… а… ага — да! Ры… а… сы… рас… ты… о… ча… — Спустя десять минут он, вспотев, выдал фразу: — И да расточатся врази Его!
Подьячий махнул рукой:
— Ладно, кончай. Понятно все. А цифирь исчислять умеешь?
— Умею, — кивнул Тимофей уже более уверенно.
— Сколько будет семь прибавить девять?
Тимофей снова наморщил лоб и, поднеся к носу пальцы, принялся решать сложную задачу.
— Шашнадцать, — наконец выдал он ответ.
Подьячий одобрительно кивнул и окинул его цепким взглядом.
— А скажи-ка мне, отрок, не болел ли ты лихоманкою али какой иной болезнью?
Тимофей мотнул головой. Со здоровьем у него всегда все было в порядке. Даже когда позапрошлой зимой под лед провалился, так даже юшка из носа не пошла. Может, потому, что завсегда с дядькой Козьмой после парной в прорубь окунался? А дядька Козьма париться любил. Говорил, что от пара — самое здоровье и есть. И зимой баню топил через два дня на третий. Может, еще и потому, что зимой у него частенько ломаные кости да старые раны ныли, а баня ту боль снимала. Да и летом улучал время попариться.
— А руки-ноги не ломал?
— Нет, — снова мотнул головой Тимоха.
— А ну-тко, разденься.
— Зачем это? — удивился Тимофей.
— А затем, что я так велю, — прикрикнул на него подьячий, но все же пояснил: — Осмотреть я тебя должон. Где какие шрамы, как где кости выпирают, понятно?
Тимоха несколько мгновений пялился на дьяка, потом нехотя потянул рубаху.
Подьячий осматривал Тимофея внимательно — мял пальцами живот, давил на глаза, заставил разинуть рот и высунуть язык. Видно, разумел в лекарском деле. А потом хлопнул его по голой спине и приказал:
— Все, одевайся! Экий ты, братец, мосластый. Одни кости торчат. Ну да ничего. Коль кости есть — мясо нарастет…
Подьячий уехал сразу после того, как закончил осматривать Тимофея, а где-то через два месяца, как раз на Илью-пророка, до них добрался сосед и рассказал, что был-де в Разрядной избе, где для них передали грамотку, из которой следовало, что аккурат к «Первому дню во Году», то есть к первому сентября, доставить «отрока Тимофея, сына Дмитрия, из дворян рязанских» в Москву. Еще в той грамотке был перечень того, что надобно отроку Тимофею иметь с собой. Мать, прочитав сие, долго маялась, потом шушукалась о чем-то с дядькой Козьмой, а когда до указанного времени осталась всего неделя, дядька велел ему собираться.
До Рязани они добрались верхами. Боевого коня в телегу не запряжешь, да и та телега, что у них на подворье была, вся старая и того гляди развалится, а отвлекать Шумила в самый разгар уборки и без того скудного урожая означало обречь себя по весне на настоящий голод. Так что поехали верхами. Но Тимофей этому только радовался, поскольку в Рязань он ехал на настоящем батином боевом коне — Серко. Тот был уже стар, но еще резв и шел ходко.
Рязань Тимоху поразила. Это ж сколько людей в одном месте собралось! Как же это они друг с другом не сталкиваются? Он ехал, разинув рот и крутя головой по сторонам, и, если бы Козьма еще перед городскими воротами не перехватил повод из Тимохиных рук, он непременно потерялся бы.
Устроившись на постоялом дворе, Козьма велел Тимохе ждать его, а сам, достав из переметной сумы батюшкину трофейную пистолю, куда-то ушел. Вернулся он через час, смурной и чем-то недовольный. И уже без пистоли.
— Пошли, — кивнул он Тимофею.
— Куда?
— Снаряжать тебя будем, как в той грамотке указано.
Тимофей удивленно воззрился на дядьку Козьму:
— А денег-то откуда возьмем?
— Есть деньги, есть, — отмахнулся Козьма, и тут до Тимофея дошло, куда пропала батина пистоля.
Он несколько мгновений неверяще смотрел на дядьку, тот же сам его все время учил, что для служилого сословия воинская справа — первое дело. Сам, мол, недоешь, а оружие обиходь! А затем со слезами в голосе произнес:
— Дядька Козьма, как же это? То же тятина сбруя воинская…
Но тот лишь сердито нахмурился и повторил:
— Пошли!
И лишь потом, когда они уже справили Тимофею новый кафтан, и пару нарядных рубах, и настоящие сапоги из отличной юфти, и охабень, и даже нарядный кушак, виновато пряча глаза, пояснил:
— Не переживай, Тимофей Дмитрич, я ж тебе сказал — пистоля сия для всадника не шибко сноровиста. А я на оставшиеся деньги еще и байдану тятину поправлю… — В этот раз он впервые назвал Тимофея вот так, по имени-отчеству.
На Москву они приехали за день до указанного срока. Тимоха, которому казалось, что огромнее и многолюднее Рязани ничего себе и представить нельзя, завидев московские стены, только ахнул и всю дорогу донимал дядьку Козьму вопросами — а как, а что, а почему, а когда? И как это люди сподобились такие великие каменные башни построить? Дядька Козьма отвечал степенно, но, похоже, и сам робел. Тимоха подумал, что, можа, и дядька Козьма тож никогда на Москве не бывал. Смотры, как он сказывал, чаще всего проходили под Коломной или Каширой, а когда и еще дальше, а в Разрядный приказ тятенька, по рассказам матушки, всегда ездил сам-однова. И понятно почему. Эвон сколько им пришлось денег выложить за ночевки на постоялых дворах да ямских станциях.