— Вот что значит — много веков прожить в плавнях, на болотистой почве: только там до таких прыжков дорасти можно, — заметил Степан Софронович, когда его юный друг поведал ему о разгаданной им тайне «полётов» Ивана Ивановича. — Чтоб, например, с одного островка на другой перемахнуть и точно на цель приземлиться, такую способность зверь тоже ведь только во множестве поколений может выработать. Разве что белки-летяги с дерева на дерево так перескакивают… Рысь — и та на такие дальние прыжки не способна.
В том, что рыси, обитательницы талабских глухих лесов, и камышовые коты — хоть и родственники друг другу, но очень дальние и вовсе не дружественные, — в том Федя убедился на вторую зиму пребывания Ивана Ивановича у Брянцевых. Поединка своего питомца с лесной хищницей мальчик не видел, — но поединка не произошло. А произошло в буквальном смысле слова противостояние двух животных. Друг против друга стояли два представителя семейства кошачьих, относящихся к разным его видам…
Однажды вечером, причём не очень поздним, со стороны огорода раздались визжащие и рычащие вопли — такие громкие, что их в доме сразу расслышали. Судя по тембру, одни вопли исходили из горла Ивана Ивановича, другие — тоже были вроде бы кошачьими, хотя так душераздирающе и люто вряд ли могла вопить домашняя кошка. Брянцевы метнулись из дома — но, едва выбежав на крыльцо, увидели своего приёмыша, подходившего к дому по утоптанному снегу. Причём шёл он с явно торжествующим видом, с ещё более, чем обычно, гордо поднятой головой на вытянутой почти вертикально шеей. И, главное, его огромный и мощный хвост тоже торчал вверх вот уж точно трубой. Этот хвост мог служить в тот миг самым красочным и зримым ответом на вопрос, почему собратьев нашего героя зовут камышовыми котами. Хвост, вытянутый вверх, один к одному и по цвету, и по форме напоминал отдельно взятую камышовую палку. Ну, может быть, кому-то из сугубо городских людей этот хвост мог бы напомнить микрофон, да, этакий длинный большой микрофон, из тех, что устанавливают в залах на концертах для звукозаписи. Но Брянцевы с такими аудиоприспособлениями не знавались и потому чуть не в голос вскрикнули: «Ну, чисто камышина торчит!»
А потом они кинулись по следам своего любимца, которые вели к забору, отделявшему ближний приусадебный участок от более дальних, недавно приобретённых угодий, от большого картофельного поля, которое выходило на опушку леса… У самого забора следы Ивана Ивановича обрывались, а примерно в метре от них на снегу виднелись следы другого зверя. «Рысь!» — ахнул Ваня и, вглядевшись в те следы, в их изгибы, заключил: «Стало быть, они тут с нашим Ван Ванычем постояли друг против дружки, поорали один на другого, да и повернула рысь восвояси… Гляжь, вон её лапищи-то аж чуть не до земли снег растопили. Видать, не одну минуту они тут впёршись в наст были. Ан прыгнуть-то на нашего её духу не хватило! Вроде как в гляделки играли. Ай да Ван Ваныч, переглядел рысиху, перезыркал, перестоял!..»
Федя легко представил себе это противостояние приозёрного кота и рыси. Две больших кошки, каждая упёршись передними лапами в снег, смотрят друг на друга, время от времени издавая рычащие и визжащие боевые кличи. У обеих — огромные свирепые круглые глазищи одного и того же зеленовато-желтоватого оттенка. Одна кошка — дикая лесная хищница, чьи даже давние предки никогда не служили человеку; она пришла к людскому жилищу, чтобы похитить в корм себе и своим детям кого-то из мелкого скота или домашних птиц… Другая кошка — тоже дикая, но зов предков, когда-то в давних веках живших рядом с человеком, помог ей одомашниться под кровом добрых людей. Потому-то она и встала против лесной хищницы, заслоняя ей собой путь к добыче.
Конечно, рысь, даже если она не отличалась огромными размерами, была крупнее своего камышового супротивника. Но, видно, что-то в нём показалось его врагине таким смертельно опасным, что она не решилась вступить в ним в бой. Поединок оказался лишь боем взглядов и глоток…
И Федя, осмысливая произошедшее, подумал: «Прав папка, — переглядел рысь наш Иван Иванович!» И, словно воочию, младший Брянцев увидал, как свирепо, впрямь по-звериному, ощеривается пасть его любимца, обнажая длинные и острые клыки. Они были намного крупнее клыков Маркиза, кота могучего, не раз дравшегося даже с овчарками, но — кота домашнего. Словно наяву, Федя увидел, как поднимаются за ушами найдёныша кисточки (обозначившиеся лишь на втором году его жизни) единственно пушистое, что выделялось на его гладкой и твёрдой шерсти. Как топорщатся его длинные и жёсткие усы, как бешено бьёт он своим камышовообразным хвостом по снегу. Как дыбится его загривок и грозно выгибается спина с двумя продольными светло-шоколадными полосками на ней… И — самое главное — глаза! — Федя воочию увидел, как зажигаются и вспыхивают они, как летят из них жёлто-зелёные молнии. Да, тут было чего испугаться даже рыси!
Юный сельский натуралист легко мог всё это себе представить: он уже не раз видел своего питомца почти в таком, воинственном состоянии… А в первый раз — ещё когда приёмыш только-только стал превращаться из малого котёнка в юного кота. Можно сказать, находился в переходном возрасте…
И случилось так, что единственный из трёх щенков Джульки, не отданный «в люди» и получивший кличку Малыш, решил поиграть с брянцевским найдёнышем. Но поиграть по-своему. Как существо высшего порядка с чем-то малохольным и незначительным… Он подошёл к юному Ивану Ивановичу, не ждавшему от него никакой пакости, и повалил его ударом лапы наземь.
Однако приёмыш тут же не просто вскочил — подскочил, как мячик, и, впервые на глазах Федюшки, спешившего к нему на помощь, встал в ту самую боевую стойку: зашипел, ощерил пасть и выгнул спину. Потом пронзительно взвизгнул, — можно сказать, что у него в ту пору происходила «ломка» голоса, и вопить, издавая воинственный клич своих камышовых предков, он ещё не мог. Но уже был в состоянии защитить себя… Малыш, однако, был ещё только щенком и не вдруг понял смысл этого преображения кошачьей внешности. Он неуверенно двинулся в сторону кота, для храбрости слабенько тявкнув.
Это ему дорого стоило. Камышово-кошачий отрок проехался ему лапой по глазам, да так, что щенок мог и впрямь ослепнуть. Верушка, также ставшая свидетельницей этой стычки, сказала, что звуки, которые издавал Малыш, катясь визжащим лохматым кубарем в будку, под защиту матери, были «покруче» песен самых «расстёгнутых» рок-групп… Джулька, однако, проявила мудрость. Вначале она лизнула глаза своему отпрыску и облизала довольно-таки глубокую царапину на его мордашке. Когти юного Ивана Ивановича, видно, были уже не младенческими. После чего она повернулась в сторону кота, который было побежал вослед щенку и приблизился к собачьей будке. Он остановился и снова оскалился, уперев передние лапы в землю. Тут-то Федя впервые увидал я то, как может кот стучать хвостом — пусть пока ещё только хвостиком — по земле… Джулька же легла у будки, закрывая вход в неё. Глядя на подросшего котёнка, готового к битве, она несколько раз лениво рыкнула. И этим мирным, хотя и строгим ворчанием, и всем своим видом она показывала брянцевскому приёмышу, что драться с ним не намерена, лишь не хочет пускать его в своё жилище, где спрятался её неразумно-задиристый и справедливо наказанный детёныш.
Камышовый четвероногий подросток, видимо, немного поразмыслив, отозвался на Джулькино миролюбивое ворчание, громким мяуканьем, тоже лишённым всякой агрессивности. Хотя нотки горделивого торжества в том мяуканье уже слышались… На том всё и кончилось.
— Да-а, приёмыш у нас неробкого десятка вырастает, — заметил однажды, говоря о возмужании Ивана Ивановича, хозяин дома. Он сидел на крыльце рядом с обоими сыновьями, отдыхая после многочасового рабочего дня. — Вроде бы по стати ещё котёнок, а на морду глянешь да на повадки — не, видно, бойцом ростет. Что-то в морде у него тигрячье, — говорил старший Брянцев.
Федя же, соглашаясь с отцом в главном, всё-таки возразил ему с некоторой обидой за своего питомца:
— Пап, ну какая же у нашего Ван Ваныча морда?! У него — лицо! Вон, смотри, какое умное… Сообразительный растёт — просто жуть! Головастый, да и добрый…
— Да, — поддержал «мелкого» Николай. — Ни цыплят не забижает, ни гусенят, как другие кошки. Он у нас хоть боевунный растёт, но… интеллигент!
— Он — не интеллигент, — не согласился младший Брянцев и со старшим братом. — Он — аристократ. Промеж других котов в нашем Старом Бору он — как князь Александр Невский на новгородском вече. Вот! И у него — лицо, а не морда.
— Ох, Федюшка, — с улыбкой мотнул головой Ваня, обнимая обоих сыновей, сидевших по обе стороны от него, своими тяжёлыми ручищами, — начитанный ты стал такой, что тебя уж и понять не вдруг можно. Скажешь тоже — артистократі Мы люди простые, мужики, одним словом. И забывать по то не след никому, что он из мужиков, даже если он и высоко взлетевши. И ты не забудь, Федюнька, даже, допустим, когда в городе учиться будешь и там останешься… Верушка — другой коленкор. Она — девка, выйдет замуж, а там куда ейный муж её повернёт, в ту сторону глядеть и будет. Ежели только сама верховодить над ним не станет. Нойма такое дело в семьях частое, да толку с него никакого… А когда мужик забывши, что он мужик, то рано ли, поздно ли, но мордой в грязь чухнется. Так-то, ребята…
Федя же, соглашаясь с отцом в главном, всё-таки возразил ему с некоторой обидой за своего питомца:
— Пап, ну какая же у нашего Ван Ваныча морда?! У него — лицо! Вон, смотри, какое умное… Сообразительный растёт — просто жуть! Головастый, да и добрый…
— Да, — поддержал «мелкого» Николай. — Ни цыплят не забижает, ни гусенят, как другие кошки. Он у нас хоть боевунный растёт, но… интеллигент!
— Он — не интеллигент, — не согласился младший Брянцев и со старшим братом. — Он — аристократ. Промеж других котов в нашем Старом Бору он — как князь Александр Невский на новгородском вече. Вот! И у него — лицо, а не морда.
— Ох, Федюшка, — с улыбкой мотнул головой Ваня, обнимая обоих сыновей, сидевших по обе стороны от него, своими тяжёлыми ручищами, — начитанный ты стал такой, что тебя уж и понять не вдруг можно. Скажешь тоже — артистократі Мы люди простые, мужики, одним словом. И забывать по то не след никому, что он из мужиков, даже если он и высоко взлетевши. И ты не забудь, Федюнька, даже, допустим, когда в городе учиться будешь и там останешься… Верушка — другой коленкор. Она — девка, выйдет замуж, а там куда ейный муж её повернёт, в ту сторону глядеть и будет. Ежели только сама верховодить над ним не станет. Нойма такое дело в семьях частое, да толку с него никакого… А когда мужик забывши, что он мужик, то рано ли, поздно ли, но мордой в грязь чухнется. Так-то, ребята…
Ваня помолчал, а потом снова завёлся на словоизлияния, что вообще-то с ним редко бывало, особенно в последнее время: так заматывался он в многочисленных своих трудах. Но тут он почувствовал, что самый час пришёл сказать сыновьям веское слово:
— …И кот у нас мужицкий, крестьянский ростет. А что боевой — так тот же твой Невский, да и Жуков тоже что бы без мужиков делали на войны? Мужик за свою землю бьётся — он-то Россию и спасает. Как тот же наш дед Иван, прадед ваш. Уж как его власть гнобила, сколько обид у него было — а как воевал!.. Теперяшняя-то власть на мужика… эх, не могу я, Федька, при тебе про эту власть говорить. Прошлая мужику руки вязала, да всё ж в гроб не вгоняла. А под конец, лет семь-восемь назад, так вроде и руки нам развязали. А эти… Вот и армия вразнос у нас пошла из-за этого бардака!
— А мне-то ведь уж скоро в армию, — вставил своё слово Колька.
— И всё равно — у Ван Ваныча лицо, а не морда! — продолжал настаивать на своём Федя.
— Ну, спорить не буду, сынок. Пусть лицо у него, тебе видней, твой же он вскормленник… А всё ж, ребята, — продолжал старший Брянцев, — не по нутру мне эта мода городская. Про собак говорят — сказать «кобель» и «сука» стесняются. Всё «девочки» у них да «мальчики». Тоже, нашли мне девочек-мальчиков! Нет уж, мужского роду пёс, так он кобель и есть. А женского — сука она всегда и будет. И нечего тут стесняться. И в книжках так писано, а писали их люди поумней теперешних. Пушкин тот же… А то — «девочки-мальчики» — тьфу! вот уж истинно суки, прости Господи. Нет, ребята, это всё… как там Верушка-то говорит… проколы, да?
— Не-а, не приколы, — ответил со знанием дела Николай. — Это стёб, так Верка говорит.
— Во-во! — с вдохновенным гневом подхватил Ваня. — Стёб! Выстебываются там они. Я же не совсем тёмный, восьмилетку кончил, а уж армия раньше развитие давала — дай Бог! Да и ваши дед с бабкой, царство им небесное, кой-чего доброго мне в мозги вложили. Это сейчас мне неколи стало читать-то… А уж про мамку-то вашу вообще не говорю: в городе учившись была. А слушаем с ей радио или телик смотрим, когда минута выпадет, — ни х… ох, половину слов не малтаем. Ровно не по-русски говорят. Выстёбываются, это уж точно. Вот и добыстёбывались — пахать-сеять скоро некому станет. Эх!..
И отец Федюшки и Коли вновь замолк во гневе. Не мог он даже и по трезвому делу говорить о порядках, событиях и власти в стране без крепкого словца. А при детях, особенно при Вере и Феде, материться тоже не мог. В этом состояло одно из немногих, но всё же существенных отличий Вани Брянцева от большинства других мужиков Старого Бора…
…А мне думается вот о чём. Что, если камышового найдёныша назвали бы в доме Брянцевых не Иваном Ивановичем, не в честь богатыря-деда ему дали бы имя, и не присвоили бы ему отчество в честь хозяина дома? Нарекли бы, недолго думая, какой-нибудь привычной в обиходе кличкой, ну, допустим, тем же Малышом, как его сверстника-щенка? А вот щенка стали бы величать Иваном Ивановичем, — что было бы тогда?!
Не хочу гадать, но мне представляется, что первое столкновение юного уроженца приозёрных плавней с юным псом тогда закончилось бы не в пользу первого. И противостояния кота и рыси тоже бы не произошло. Да и вся судьба камышового приёмыша Брянцевых была бы другой.
Поверьте мне: много, очень много значит имя для живого существа. Как для кота, так и для человека. А отчество — не меньше…
Такой стихотворный вывод сделал начинающий поэт Федюшка Брянцев после разговора с отцом и старшим братом о возмужании своего питомца. И, в общем-то, юный натуралист был недалёк от истины, утверждая, что Иван Иванович — аристократ. Но не в одной лишь горделивой осанке камышового кота состоял этот его аристократизм, не в грациозно-молодеческой походке и посверкивании его гладкой и твёрдой шерсти над играющими мускулами. А в том, как было уже сказано, достоинстве, с которым Иван Иванович вёл себя по отношению к окружающему миру. К людям и животным… Он действительно не «забижал» никого из сельских «братьев наших меньших», не только брянцевских, но и другим староборцам принадлежавших. Ни кошек, ни собак, ни телят, ни ягнят. Ему не было нужды ни перед кем заискивать, вплоть до самых свирепых псов, если они ему встречались во время его выходов из хозяйской усадьбы. Видимо, по своей телепатической «собачьей почте» Джулька и Малыш оповестили всех окрестных своих сородичей, что с этим котом лучше не связываться. Но сам Малыш со временем перестал бояться усатого приёмыша, а тот ни единым шевелением своих усов не намекал ему на его давнюю щенячью глупость. Однако же было бы погрешить против истины, сказав, что Иван Иванович подружился с Малышом. Дружбы как таковой у кота ни с кем не возникло.
И с Малышом, и с коровами, и с овцами, и с драчливым петухом, и с конём Воронком, и со всеми-всеми обитателями брянцевского подворья он находился в ровных и спокойно-добрых отношениях. Никого не выделял, никого не одаривал даже лёгким намёком на неприязнь или на симпатию. Но и нельзя сказать, что смотрел надменно, свысока, — нет, просто, что называется, держал дистанцию. Разве что Феде удавалось различать некоторые тонкости и оттенки во взглядах своего питомца на его четвероногих и пернатых собратьев по жизни в доме Брянцевых. Юному книголюбу стало заметно, к примеру, что к двум козам — к потомству козы Нюськи — найдёныш относится немножечко теплее, чем к прочей брянцевской живности. Всё-таки это были его родичи по источнику младенческого питания. Наверное, камышовый кот ощущал сие своеобразное родство. По крайней мере, эти две козы были единственными существами среди брянцевского скота, которым наш герой позволял не только приближаться к себе, но и лизнуть себе спину или бок…
А ещё Федюшка видел некий оттенок лёгкого презрения, с которым его воспитанник смотрел на кошек. То есть — вообще на всех котов домашних… Ну, может быть, то была просто ирония: дескать, тоже мне родственнички, братья и сестры нашлись, только и ждут, что им кто-нибудь подаст пропитание, пятки готовы лизать кому угодно, даже врагам своих хозяев всего лишь за блюдце молока или за кусочек колбаски!
Сам же Иван Иванович никогда и ни у кого не просил еды. Даже у Феди, своего любимца. То, что Брянцевы кормят его, он воспринимал, как должное… Вообще надо сказать, что именно в доме, в стенах и под кровом он проводил не так уж много времени. Конечно, и в доме у него было «своё» место, даже два, одно для зимы, коврик в Фединой и Николая комнате, рядом с печной лежанкой, другое — летнее, тоже коврик, но в коридоре, перед дверью на крыльцо. Но даже и в холодное время он редко возлежал на этих ковриках. Летом он вообще предпочитал два логова на воле, им самим обустроенных. Одно помещалось на верхушке старой берёзы: там когда-то на тележном колесе гнездились аисты, но потом они перебрались на дерево чуть подальше от дома, а колесо осталось. Вот это колесо, прочно, искусно и надёжно выстланное травами, пухом и шерстью (Федя, однажды вскарабкавшись на берёзу, был поражён: как это удалось коту столько всего затащить туда и столь мастерски уложить!), и стало «верхним» гнездом брянцевского найдёныша. И — своего рода наблюдательным пунктом, сторожевой заставой и засадой: именно оттуда, с верхушки берёзы, возвышавшейся над двором, Иван Иванович нередко вылетал стрелой, чтобы с оглушительно-резким воплем упасть на какого-либо врага хозяйской живности, по воздуху или по земле проникшего во двор…