Малыш с налёту вцепился в ляжку «крутому» с цепью, подбежавшему к машине. Джулька же избрала своей жертвой хозяина «мерседеса» — и сначала раздался треск раздираемой импортной ткани его радужно-переливчатых брюк, а затем душераздирающий фальцетный стон их владельца. Он всё-таки успел первым ввалиться в машину и завопил из неё: «Всё, братва, канаем отсюда, завтра с этим быдлом разберёмся!» Вслед за ним, издавая соответствующие звуки, на заднее сиденье плюхнулся «качок» с цепью, и лишь последним в машине оказался его напарник, дважды пострадавший от кошачьих когтей: кровь лилась уже из продольных полос на его груди. Хозяин «мерса» включил зажигание и готов был рвануть машину вперёд…
Несколькими секундами раньше Ваня схватил одной рукой подмышку Федю, другой — кота, и кинулся в дом. Но не затем, чтобы там скрыться…
А перед готовым рвануть вперёд «мерседесом» нежданно выросло препятствие!
Оно представляло собой мужскую фигуру громадного роста и таких непомерных мускулистых объёмов, перед которыми оба «качка» выглядели довольно хлипко.
Эта мощь принадлежала Веньке Круглову, с юных лет прозванному Шатуном. Ровесник Вани Брянцева, он уже годам к шестнадцати вымахал под два метра, и плечи его на сельских работах развернулись чуть не в метр… И однако же, как многие парни и мужики столь крупных размеров, характером он обладал донельзя мирным. Более того — слыл среди сверстников недотёпой и увальнем. Настолько, что его корешу с детских лет Ване частенько приходилось вступаться за могучего приятеля, защищая его от подначек языкастых ровесников. Ленивым Вениамина нельзя было назвать никоим образом: наоборот, он был как раз из тех, на ком, что называется, воду возят все, кому не лень. Однако ни школьному учителю физкультуры, ни армейским тренерам, восторгавшимся Венькиной силищей, не удалось втянуть его в большой спорт, — он, игравший двухпудовыми гирями, как мячиками, а штангой, как лыжной палкой, на все уговоры и посулы только лениво отмахивался и с доброй улыбкой отвечал: «Ни к чаму!» Положенные нормы выполнял — но и только. Одно слово — недотёпа!..
И не женился-то Шатун, когда пришла пора, тоже из-за своей сверхспокойной натуры. На танцы изредка ходил, когда ровесники его вытаскивали, да, но по большей части «подпирал стенку», опасаясь наступить во время танца девчонке на туфельку и раздробить все косточки. Уже и в дом разные родственницы приводили ему достаточно высокого роста девушек «на смотрины», — а он лишь смущённо улыбался и молчал. Либо, вздыхая, говорил матери: «Ох, мам, боюсь — раздавлю!» Тут возразить было нечего. А ведь уже срочную отслужил вместе со своим дружком Ваней Брянцевым, уже у того первенец появился, — а великан Веня всё ходил в холостых… А потом судьба Круглова крутанулась так, что не до обзаведения семьёй ему стало.
Так вышло, что в афганском пекле Венька оказался вместе со своим корешем и односельчанином. И, в отличие от него, почти что без царапины вернулся оттуда, да ещё и с орденом, который вскорости стал ему спасательным кругом в его злоключениях. Потому что домой Шатун возвращался через Москву, да без Вани, раньше его воротившегося в родную деревню после ранения из госпиталя. И, лишённый опеки и поддержки своего рассудительного друга, задержался в столичном круговороте — да и загулял, и влип в очень скверную историю. И один за другим отмотал два срока на северном лесоповале, ибо и в «зоне» его простодушие сослужило ему недобрую службу. Но в конце концов, по его словам, «соскочил с эскалатора»: вышел по амнистии, второй срок ему скостили, учитывая его истовое трудолюбие да боевой орден. И, к удивлению многих односельчан, вернулся в Старый Бор. Вернулся к могилкам отца и матери, не дождавшихся его — и стал жить в старом, но ещё крепком отцовском доме…
Лагерная жизнь Веньку не сломала, добрый нрав ему не порушила. Разве что, как говорил Ваня, «раскочегарился» Шатун чуток в зековских своих бедованиях, стал посмекалистее, лишился прежней недотёпитости. А его громадные, каждая с лопату, ручищи, его обогатившаяся в северной тайге смётка и сноровка в работе с техникой — всё это куда как к месту пришлось в нынешней жизни Старого Бора. Словом, стал Веня Круглов трудиться под началом своего старого дружка, более того — во всём, что требовало приложения рук и тяжких физических усилий, стал его первым помощником. Хотя поначалу кое-кто из осторожных староборцев косо смотрел на возвращение недавнего зека. Тем более, что Вениамин, особенно на первых порах (появившись в родной деревне почти одновременно, кстати, с появлением камышового найдёныша в брянцевском доме) никак не мог отделаться в разговоре от лагерной «фени». Всяческая «блатная музыка» обильно вторгалась в его талабский говор. Ваня Брянцев даже грозился выгнать его с работы, если тот не перестанет величать его то «бугром», то «паханом», то «авторитетом». Но понемногу все привыкли к таким «родимым пятнам» Венькиного прошлого… Втянулся и он сам в новую жизнь.
Вот этот-то Шатун и заслонил собой дорогу «мерседесу», в котором сидели «крутые» и их хозяин, не сумевшие ни купить, ни умыкнуть брянцевского любимца… Иномарка было дёрнулась в сторону — но Круглов гаркнул: «Стоя-а-ть!», гаркнул с такой силой, что водитель предпочёл за лучшее остановиться. Венька рванул на себя переднюю левую дверцу и наполовину засунул своё медвежье тело в машину. Что он там говорил — никому не известно. Однако Ваня Брянцев, выбежавший из дому с винтовкой, подлетая вместе с собаками к воротам, услыхал заключительную часть Венькиных обещаний незваным гостям; его друг произносил их, уже распрямившись над машиной во весь свой могучий рост:
— Вы меня поняли, отморозки! Мне терять нечего… Чтоб вами тут не воняло, суки отвязанные! А наедете — растырка вам тут будет мазевая, поминки тогда по себе сначала закажите! — И Шатун хлопнул дверцей так, что она прогнулась внутрь машины.
…Так что винтовка Вани, равно как и клыки его лаек, и когти его кота в тот вечер, слава Богу, не нашли себе дальнейшего применения в обороне против несостоявшихся покупателей камышового чуда. Эти «упакованные» ребята больше не появлялись в Старом Бору. Быть может, на них оказали глубокое впечатление напутственные слова Вени Шатуна. Может, они были крепко ошарашены боевыми способностями брянцевского приёмыша и не желали больше встречи с ним. Или же — у них нашлись дела поважнее, чем разборка в деревне с непонятливым и упрямым мужиком. Но, говорю, больше они не приезжали.
И никому из желавших заполучить Ивана Ивановича в свою собственность не удалось преуспеть в этом…
А наш камышовый герой в такого рода встречах только обострил своё чутьё на тех двуногих, которые хотели бы принести ему зло.
6. ЖЕНИХИ
Но в большинстве-то своём жители Старого Бора и его ближних и дальних окрестностей в нашем талабском краю — люди хорошие. Иногда просто замечательные. Ну, в крайнем случае, просто неплохие. Зла никому не желающие и не творящие. Тем более такому дивному существу, как брянцевский необыкновенный кот, — им староборцы и другие жители приозерья, повторяю, в большинстве своём, гордились и восхищались…
Потому-то и желали многие из них, особенно хозяйки, заполучить котика, хотя бы в главных чертах схожего с Иваном Ивановичем. И способ, как этого добиться, многим виделся простой, да и естественный. Думаю, вы догадались… Ловить камышовых котят в плавнях — дело трудоёмкое, мало успешное, да и небезопасное. Так что сам собой напрашивался другой путь: получить от Ивана Ивановича потомство. Да, котят!
И вот по весне, — а то была уже вторая весна жизни одомашненного дикого кота под брянцевским кровом, — по весне к Тасе стали одна за другой наведываться односельчанки и жительницы окрестных селений с корзиночками и кошолками. В этих корзиночках они приносили своих Мурок, Мусек, Машек и Дашек, но также и Виолетт, и даже Клотильд. Одна из принесённых кошек звалась Афродитой (впрочем, все предпочитали звать её Фроськой). И никому не известно, какое уменьшительное имя было у пушистого создания, наречённого Травиатой!..
Такого грандиозного конкурса кошачьих невест наши края ещё никогда не видали!
Но все усилия хозяек этих красавиц оказались тщетными. Не суждено было сбыться их мечтам о том, чтобы завести у себя в доме верного, прыгучего, бесстрашного и чистоплотного защитника домашней живности, такого Барсика или Рыжика, который унаследовал бы лучшие качества брянцевского камышового богатыря… Ни одна из великого множества предложенных Ивану Ивановичу невест не зажгла его сердце.
Он, надо отдать ему должное, не отшвыривал приносимых в дом Басек, Анджел и Пушинок. Он вёл себя, как джентльмен, по-рыцарски, казалось, понимая, что его хозяева ведут себя согласно неписанному уставу деревенской жизни и должны принимать у себя в гостях столь внушительное количество этих женщин — двуногих и четвероногих… Царственно-вежливо (кое-кому казалось, что даже с поклоном) он взглядывал на каждую извлекаемую из корзинки красотку. А к некоторым приближался и порой одобрительно мурчал. Кое-кого даже лизал в нос. Но — и всё. И удалялся, слыша за спиной сокрушённые вздохи двуногих представительниц женского пола и обиженное мяуканье их пушистых любимиц.
Он, надо отдать ему должное, не отшвыривал приносимых в дом Басек, Анджел и Пушинок. Он вёл себя, как джентльмен, по-рыцарски, казалось, понимая, что его хозяева ведут себя согласно неписанному уставу деревенской жизни и должны принимать у себя в гостях столь внушительное количество этих женщин — двуногих и четвероногих… Царственно-вежливо (кое-кому казалось, что даже с поклоном) он взглядывал на каждую извлекаемую из корзинки красотку. А к некоторым приближался и порой одобрительно мурчал. Кое-кого даже лизал в нос. Но — и всё. И удалялся, слыша за спиной сокрушённые вздохи двуногих представительниц женского пола и обиженное мяуканье их пушистых любимиц.
Правда, некоторые киски, едва увидев своего предполагаемого жениха, с жалобным писком шарахались прочь и убегали. Видимо, принимая Ивана Ивановича за совершенно дикого, не прирученного кота, от которого ничего хорошего ждать нельзя. И всё же чаще всего эти зеленоглазые гостьи сразу же начинали кокетливо льнуть и ластиться к нему. Но — напрасно! Не помогали ни уговоры, ни увещевания, равно как и обильное угощение, приносимое владелицами кошек в качестве приданого. Оно оставалось невостребованным. Холоден оставался камышовый кот к домашним кошкам…
Причём холоден даже в ту вешнюю пору года, когда кошачья чувственность (впрочем, как и человечья) у всех молодых особей берёт верх над всеми прочими чувствами, желаниями и доводами рассудка. Не зря же существует понятие «мартовский кот»… Больше всего женщин Старого Бора, соседних Гориц и Замошья, ближних Демешкина и Заклинья, дальних Жидилова Бора и Полей, а также приезжих горожанок из райцентра Каменки и аж из самого Талабска возмущало нежелание брянцевского кота проявить в деле инстинкт продолжателя рода именно в те весенние недели, когда все домашние коты взбираются на крыши.
— Этому-то и бегать никуда не надо, на блюдечке ему таких красавиц подносят — а ему всё ничто, ровно и не кот, а лягуха какая! А ведь не холощёный… Ишь, цаца какая! — И почти каждая из них сопровождала своё женское возмущение столь острыми выражениями, что я не решаюсь их здесь воспроизвести…
Не обошлось на том конкурсе кошачьей красоты и без совершенно анекдотических случаев. Однажды пожаловала к Брянцевым старушка из очень дальнего села Кудеверь. Её корзина была большой, заплечной: в таких носят скошенную траву или яблоки. Охая и проклиная дальнюю и ухабистую дорогу, поминутно извиняясь перед хозяйкой, что заявилась без предварительной договорённости, эта бабка бухнула корзину на пол — и тут выяснилось, что столь объёмная тара для переноски её кошки была выбрана не случайно. «Моя кошечка-то хоть и молодая, да здоровунная, поводе другого кота!» И впрямь, извлечённое из корзины пушисто-хвостатое и усатое существо оказалось очень крупных статей. Без всякого стеснения это существо сразу же кинулось к миске на полу, наполненной доверху вкуснейшим печёночным паштетом, и урча от удовольствия, слопало всё содержимое миски. Паштет же этот был принесён владелицей кошки, только что «не прошедшей по конкурсу». Эта женщина ещё не ушла, она была давней знакомой Таси, и они обе, давно не видевшие друг дружку, оживлённо болтали за столом, попивая чай. Тася пригласила присесть к столу и старушку из Кудевери.
— Не, ронная[1] моя, благодарствую, лучше опосля. Как ваш котик своё мужско дело сделает — вот тады и чайку можно. А иде ж красавец-то ваш хвалёный, не вижу, а? Я ить на глазы-то слабая, без очков ничо не вижу, а куды их сунула, не помню…
Но Ивана Ивановича в тот момент не было в доме, он куда-то исчез, видимо, притомившись от просмотра предлагаемых ему подруг. Зато его последняя несостоявшаяся невеста мирно дремала под столом у ног своей хозяйки. Насытившись на даровщинку паштетом, кудеверская кошка огляделась — и подбежала к лежащей под столом полосатой красотке. Через несколько минут из-под стола донеслось мурлыканье обеих кошек — и вдруг они обе друг за другом сиганули в раскрытую форточку на двор, едва не свалив горшок с бальзамином, стоявшим на подоконнике…
Дальнейшее развитие событий привело всех в неописуемое ошеломление, смешанное у одних с восторгом, а у других — то есть, у кудеверской старушки, со стыдом и негодованием. Ибо через несколько минут в горницу вбежал Ваня и, корчась от хохота, крикнул пожилой гостье: «Мамаш, кого ж это вы нашему коту привезли? Наш Ван Ваныч, слава те, Господи, не гомосек! Гляжь-те на двор, бабы!»
Женщины глянули на двор. Существо, которое кудеверская старушка считала кошкой, активно осуществляло любовно-супружеские отношения с несостоявшейся невестой Ивана Ивановича… Это был кот!
Долго потом всем собравшимся пришлось утешать владелицу кошки, оказавшейся котом, слушать её причитания и жалобы на подслеповатость, сыгравшую с ней столь злую шутку: «Ить мне котёночка-то подсунули, сказали — кошечка! А что там я разгляжу: махонький же он был, а я без глаз… А люди-то, люди-то пошли — ни стыда, ни совести, лишь бы обманить старуху…» Пришлось Брянцевым поднести кудеверской бабке рюмочку, потом другую, да и оставить её ночевать. Впрочем, Ваня и Тася всегда были гостеприимны, не утеряли этого свойства и в новые трудные времена. Старушка же утешилась тем, что наконец-то, хоть и через конфуз, но дозналась до истины в отношении своего кота…
Наконец Брянцевым надоел весь этот «бабий штурм» их любимца. «Хватит, — сказала Тася, — наш котик вам не осеменитель». Федюшка же, из мальчика превращавшийся в подростка и, следовательно, знающий о взаимоотношениях полов гораздо больше, чем взрослые, заметил: «Ни один мужик не любит, когда на него женщины бросаются. И вообще — Ван Ванычу только дикая зазноба нужна!» Впрочем, ещё лучше об этом юный лирик сказал стихами:
Федя знал, о чём говорил и писал. Но это знали уже и все Брянцевы… За год до столь неплодотворных кошачьих «смотрин» Иван Иванович доставил своим хозяевам немало переживаний…
Он исчез на целую неделю. Правда, то случилось не в марте, а в апреле, когда с верб уже слетает желтоватая пыльца, и стволы берёз влажны от слезящегося целебного сока. И когда половодье сгоняет всех пернатых и четвероногих обитателей приозерья во мшаники и мелкие ольшаники, в тальниковые и вересковые заросли вдоль ручьёв, становящихся в ту пору настоящими бурными речками. Там-то и начинаются любовные игры птиц и зверей талабского побережья.
— …Невжель не вернётся наш Ван Ваныч? Не дай Бог — сманила его какая профура дикая. А ведь запросто: дитё ещё малое котофей-то наш! В первый раз ведь женихаться направился… — Так сокрушалась Тася, все глаза проглядевшая в сторону озера. Дочка же с присущей ей математико-логического язвительностью подливала масла в костёр брянцевских страданий: «Ничего не попишешь — зов предков, голос крови!» Федюшка же прямо извёлся в своих тревожных гаданиях. Почернел и почти ничего не мог есть…
Но, «проблудовав», по выражению той же Верушки, дней семь-восемь, Иван Иванович вернулся в ставшее ему родным домом людское жилище. Вернулся с новым, необычным огоньком в его огромных крыжовенных глазах. Исхудавший, но гораздо более ловкий и гибкий, чем прежде: именно с той поры, после первого «жениховства» его прыжки стали просто фантастически длинными, превратились в стремительные полёты.
Но той весной его хозяева ещё не могли знать точно, куда именно он отправился для встречи с первой любовью. А вот в начале мая следующего года это им стало известно — причём, что называется, по свидетельству очевидца…
Рано утром к Ване Брянцеву, проверявшему тракторы перед севом, подошёл Шатун. Встал рядом, но, вместо того, чтобы заняться делом, стоял и молчал. Ваня вопросительно поднял глаза на своего давнего кореша и увидал, что тот как-то по особенному улыбается — со значением, будто что-то интересное знает, но сказать не торопится. На всякий случай Брянцев спросил: «Что ль мириться хочешь?» Венька ответил: «Мне чего с тобой мириться, ты ж со мной вчера поругался, не я с тобой…»
А дело было в том, что предыдущим днём Вениамин во время перекура читал обрывок газеты, в которую был завёрнут его хлеб с маслом и колбасой. Когда с ним такое происходило, он обычно обменивался с Ваней своим мнением о прочитанном — чаще всего на темы политики. Вот и в тот раз, читая на промасленном газетном обрывке размышления одного московского политика о судьбе первого лица в стране, Шатун то ухал, то эхал, то матерился, и, наконец, спросил приятеля: «Вань, слушай, тут вот такая залипуха: „Он единственный, кто обладает харизмой“. Что за харизма такая, не знаешь?»
Ваня, занятый мыслями о гораздо более конкретных и насущных для него и Старого Бора делах, пожал плечами и сказал первое, что пришло в голову: «Не знаю… По-моему, харя, только очень здоровенная…» Шатун же воспринял этот вполне серьёзный ответ как шутку, но чувство юмора ему на сей раз изменило, и он рявкнул: «Ты, бугор, хоть думай, что говоришь. Я ж тебя взаболь спрашиваю, тут про державу разговор идёт, а тебе всё шутки». И вдруг заржал: «Ну, ты даёшь, бугор! Харизма — это харя здоровенная! а точно, глянешь на этого алкаша — харизма…»