– Катя! Подсолнушек! – повторял Александр Александрович, осторожно прикасаясь к ее коротко стриженным вьющимся темным волосам.
Он отстранил ее от себя и еще раз жадно заглянул в лицо. Черные, чуть-чуть косящие глаза точно с тем же незабываемым выражением любви, преданности и заботы смотрели на него, и ему стало страшно снова потерять то счастье, которое вдруг заглянуло в его одинокую жизнь.
Инспектор
Письмо с заявлением десятого класса, отправленное Стешей и Зиной из города, дошло до Москвы как раз накануне отъезда в Сибирь одного из инспекторов Министерства просвещения. С резолюцией министра: «Присоединить к материалам для поездки в Сибирь. Разобраться» – это письмо было передано товарищу Павлову.
Так нежданно-негаданно менее чем через две недели с того момента, как в школе началась «история с десятиклассниками», в Погорюе появился инспектор Министерства просвещения Павлов.
Областной отдел народного образования предупредил по телефону дирекцию школы о его приезде. Нина Александровна только недавно возвратилась из своей поездки по Чехословакии и была ошеломлена теми событиями, которые без нее разразились в школе.
Она вызвала к себе Алевтину Илларионовну и, встретив ее ледяным взглядом, сказала:
– Ну-с, нахозяйничали?! Ваши художества даже до министерства дошли. Я спрашиваю вас, как это произошло? Как это произошло? – повторила она своим гортанным голосом.
Ноздри у нее от гнева раздувались, щеки горели. Небольшая голова с гладкими глянцевито-черными волосами была надменно закинута.
Алевтина Илларионовна стояла перед ней, как школьница, в виноватой позе, ссутулившись и безвольно опустив руки.
– Я думала, что вы будете рады его уходу, – наивно сказала она.
– Я? Рада? – еще больше возмутилась Нина Александровна. – При чем тут я или вы? О деле, о школе, о детях вы подумали? Доколе вы будете подходить к жизни с точки зрения личных симпатий и антипатий? Доколе вы будете стараться угадывать мои желания и попадать впросак?
Алевтина Илларионовна была не прочь исправить совершенное, если бы нашла для этого возможный путь.
– Вы поговорите с Бахметьевым… Может быть…
– «Может быть»! – еще больше возмутилась Нина Александровна. – Сначала создать нетерпимые условия, а потом зазывать! Да что он, мальчик, что ли?..
– Ну, как хотите! Я тоже думаю, что не стоит, – приободрилась Алевтина Илларионовна.
Нина Александровна с изумлением посмотрела на нее и подумала: «До чего же неумна! Как можно было доверить ей школу?»
– Понимаете ли вы, что мы обязаны любыми путями возвратить Бахметьева в школу?
– Но сегодня в десятом классе уже новый учитель! – развела руками Алевтина Илларионовна.
– Пусть пока замещает Бахметьева. Он прямо с университетской скамьи, и ему полезна практика в школе…
Услышав, что в учительскую, расположенную напротив кабинета, вошло несколько человек, Нина Александровна замолчала. Из учительской в открытую дверь донесся разговор. Видно было, как Ксения Петровна со стопкой тетрадей уселась за длинный стол, накрытый красной материей. За этим же столом поместился и Алексей Петрович. У окна на диване расположилась с книгами старшая пионервожатая Тоня, худенькая блондинка в пионерском галстуке и с такими же алыми бантиками в косах, причесанных «корзиночкой».
– Восьмой класс вчера тоже делегацию к Алевтине Илларионовне посылал, – говорила Тоня, – просят вернуть Александра Александровича. А представители девятого, говорят, сегодня в районо отправились. Я уж уговаривала их, чтобы не вмешивались не в свое дело…
– Почему же не в свое, Тоня? – снимая очки и поворачиваясь к девушке, отозвалась Ксения Петровна. – Александр Александрович, как ты знаешь, с пятого класса их математике обучал – следовательно, дело это их, кровное. А тебе, Тоня, я давно хотела сказать: нет, видно, у тебя молодого полета, смелости.
– И возраст у тебя для раздумья подходящий, – вмешался Алексей Петрович. – Правду от неправды уже давно пора научиться отличать.
– Тоня, зайди сюда! – крикнула Нина Александровна, не скрывая того, что слышала разговор в учительской.
Но раньше Тони в дверях кабинета появился Павлов. Нина Александровна никак не ждала его к первому уроку, и она сразу поняла, что к ним в Погорюйскую школу Павлов явился в связи с историей о «глухом учителе». Ясно, конечно, что инспектор прежде всего заинтересуется десятым классом, а там как раз первый урок математика и должен прийти новый учитель.
Когда прозвенел звонок и десятиклассники, подозрительно чинно стоявшие у стен и у дверей, стали заходить к себе в класс, Нина Александровна все же попыталась отговорить Павлова от посещения этого урока.
– Боюсь, Борис Михайлович, что вам будет неинтересен этот урок, – сказала она уже у дверей класса. – Молодой учитель идет туда первый раз.
– Не беспокойтесь, Нина Александровна, – слегка поклонился ей Павлов.
Он стоял посередине коридора, рядом с Ниной Александровной. Ребята заметили постороннего пожилого человека и успели беззлобно посмеяться над его полнотой.
– Футбольный мяч проглотил, – шепотом передавали они друг другу, внимательно разглядывая Павлова, его светлый костюм, такой же галстук, поскрипывающие на ходу ботинки на толстой белой подошве.
Десятиклассникам понравилось его добродушное лицо с голубыми внимательными глазами.
«Не новый ли математик?» – возникла у них догадка, и первое приятное впечатление сразу же сменилось недоброжелательностью.
В коридоре было пусто и тихо, когда Павлов и замирающий от волнения молодой учитель подошли к дверям десятого класса.
– Они очень любили своего учителя и поэтому встретят меня враждебно, – приглушенным баском оправдывал свое волнение молодой человек.
Сжимая под мышкой журнал, он решительно шагнул вперед и тотчас же остановился, пораженный. Замер в дверях и изумленный инспектор Министерства просвещения. То, что они увидели, превзошло все ожидания.
Класс был пуст. Торжественно стояли безмолвные ряды парт. На преподавательском столике лежали мел и тряпка. А на доске красивым, прямым почерком было написано любимое изречение Александра Александровича:
«Математика – абсолютная монархия. Она царит одна и ни с кем разделить власти своей не может». А внизу торопливо, кое-как было дописано: «Нам не нужен новый учитель».
Павлов усмехнулся и не спеша прошелся между партами к окнам. Он остановился около того окна, где не были закрыты шпингалеты.
Школьный двор, обнесенный невысоким зеленым тыном, был пуст. По краям двора неуютно стояли высокие голые тополя, и на столбе ветер трепал веревку от снятой волейбольной сетки. На улице, у дороги, за канавой, стоял мальчишка и смотрел на то самое окно, к которому подошел Павлов. Взгляды их встретились.
«Разведчик», – подумал Павлов, приглядываясь к небольшому, коренастому пареньку бурятского типа, в меховой шапке и коротком пальто. А «разведчик» Миша Домбаев, увидев Павлова, подумал, что ребята не ошиблись, приняв приятного на первый взгляд незнакомца за нового учителя.
Миша помчался известить товарищей о добытой новости. Десятый класс ожидал «разведчика» на излюбленной для своих сборищ полянке у реки. Было здесь сейчас неуютно, холодно. Далеко в воду уходили хрупкие матовые забереги. По Куде к Погорюйскому леспромхозу плыли и плыли длинные тонкие бревна. Иногда по течению спускались небольшие плоты. На них пылали костры и стояли люди.
– Все ясно! – сказал Миша, подбегая к Зине и Стеше, которые отламывали от заберегов прозрачные кусочки льда и кидали ими друг в друга.
Другие десятиклассники, рассыпавшись по поляне группками, парами и в одиночку, торопливо подбегали к Домбаеву.
– Все ясно! – театрально повторил Миша, делая загадочное лицо. – Этот товарищ, проглотивший футбольный мяч, – наш новый математик. Сейчас он стоит в пустом классе у окна и грустно смотрит на улицу, придумывая казнь нашему классу. – Миша продекламировал из Пушкина:
Все засмеялись.
– Дела наши в самом деле неважнецкие, – сказал Саша. – Сегодня снова навлекли мы на себя гнев директора и этого спортсмена… с футболом.
Поговорили о том, чья очередь идти к Александру Александровичу.
– Моя и Зины, – сказала Стеша.
– Вчера был я… – начал Саша и запнулся.
Почему-то не хотелось рассказывать, что Александр Александрович был не один. У него сидела какая-то незнакомая женщина с черными, чуть косыми глазами. С затаенной грустью Александр Александрович говорил Саше: «Вот, тезка, когда я был такой, как ты, мы с Екатериной Ермолаевной учились в одной школе. И видишь, теперь только встретились».
Саша понял, что он мешает, и сейчас же ушел. Он никак не мог представить себе этих немолодых людей школьниками. «Грустно же встречаться вот так, – думал он, – грустно и даже страшно». Но в словах Александра Александровича, во всем его облике, кроме грусти, он почувствовал и что-то другое, неуловимое. «Может быть, он любил Екатерину Ермолаевну, как я Стешу?..»
– Что же предпримем дальше? – спросил Саша, возвращаясь к главному, что их беспокоило.
Все молчали.
И вдруг за спинами ребят раздался незнакомый голос.
Все расступились и увидели того самого человека, которого они принимали за нового математика. Только теперь был он в пальто и шляпе.
– У меня есть предложение всем вместе пойти сейчас в покинутый вами класс и обсудить, как быть дальше, – сказал он негромко, но настойчиво.
– А вы новый математик? – спросила Зина.
– Ничего подобного, – сказал незнакомец. – Я вот по поводу этого…
Он расстегнул пальто, полез в боковой карман пиджака, достал заявление, посланное около двух недель назад министру.
– А! Вы из облоно? Вам переслали наше заявление? – обрадованно высказал предположение Саша.
– Берите выше! – усмехнулся незнакомец.
– Вы министр! – с азартом сказал Миша.
Ребята ахнули, а незнакомец даже смутился:
– Да нет, товарищи, я только инспектор министерства! Ну, пошли, что ли?
Честное комсомольское
Сбежавшие с урока ученики вошли в класс шумно и смело.
Павлов сел к учительскому столику, но сразу же встал, прошелся между доской и столом, остановился около больших счетов, поставленных здесь для младших школьников, взглянул на плакат, изображающий скелет мальчика с изогнутым от неправильного сидения позвоночником, и, повернувшись лицом к классу, сказал:
– На ваши попытки вмешаться в историю учителя Александра Александровича Бахметьева дирекция отвечает, что это дело не учеников, а администрации школы и отдела народного образования. Это верно. Но у меня в руках заявление десятиклассников Погорюйской школы с резолюцией министра: «Разобраться».
Тихий шепот пробежал по классу.
– Следовательно, я должен по этому поводу очень серьезно поговорить с подателями заявления. Верно?
– Верно! Правильно! Очень хорошо!
– Тихо, товарищи! – сказал Павлов. – Я продолжаю: в своем заявлении вы возводите тяжелое обвинение на завуча школы, считая, что она довела до ухода из школы лучшего, любимого учителя. Так я говорю?
– Так! – дружно поддержал класс.
– Ну, вот и разберемся с первым вопросом. Кто докажет, что Александр Александрович действительно лучший, любимый учитель Погорюйской школы?
Павлов сел за учительский столик.
– Я докажу! – поспешно сказал Саша и вышел к столу. – Я, Александр Коновалов, секретарь комсомольской организации школы, – сказал он. – А фамилии остальных выступающих прошу вас не спрашивать.
– Хорошо!.. – удивленно протянул Павлов. – Но объясните мне, почему вы выдвигаете это условие?
– Потому что у тех, кто будет поднимать голос за Александра Александровича, могут быть неприятности.
– А за себя вы не боитесь?
– Мне за себя беспокоиться по должности не положено! – усмехнулся Саша.
Павлов с интересом посмотрел на этого красивого паренька в черной вельветовой курточке и старых, измазанных глиной сапогах. Чувство большой симпатии вызвал у него комсомольский секретарь. Он поймал себя и на том, что весь коллектив десятиклассников был ему по душе. «Но не буду пристрастным», – подумал он и, нахмурившись, сказал Саше:
– Я слушаю вас.
– Александр Александрович за десять лет выпустил десять десятых классов, – продолжал Саша, – и ни один из его учеников, поступая в вуз, не имел оценки ниже пяти.
– Это точно? – не поверил Павлов.
– Вот доказательство! – сказала Стеша, вставая и вынимая из своей парты первомайскую стенную газету. Она подошла к столу, за которым сидел Павлов. – Видите заголовок: «Только на пять!»? – сказала она. – Это общешкольная газета. Факты взяты в учебной части.
– Так. Это важное подтверждение. Садитесь, товарищ Икс, – с улыбкой сказал он Стеше.
Она тоже улыбнулась, вспыхнула и, оставив газету на столе, пошла к своей парте.
– Что еще, Коновалов?
– Еще? – Саша перебирал в мыслях все, что можно было сказать в защиту Александра Александровича. Когда он раньше думал об этом или говорил с ребятами, убедительных фактов было много, а сейчас от волнения он ничего не мог вспомнить. – Еще то, что в нашей школе любят математику больше других предметов, а Александра Александровича – больше всех учителей.
– Тоже хорошо, – задумчиво сказал Павлов и обратился к Мише, который полулежал на парте и тянул кверху руку. – Вы что-то хотите сказать, товарищ Игрек?
Миша встал:
– На педсовете Алевтина Илларионовна говорила, что все ученики нашей школы помешаны на математике, ни в какие кружки не желают записываться, только в математический…
– А вы, товарищ Игрек, откуда знаете, что говорила на педсовете Алевтина Илларионовна? – спросил Павлов.
– Я присутствовал… – замялся Миша, – при особых обстоятельствах…
Громкий смех товарищей покрыл его слова. Павлов улыбнулся.
– Можно мне еще добавить? – спросил Саша.
– Пожалуйста! – разрешил Павлов.
– Мне кажется, что учитель для нас не только в классе учитель, особенно здесь, в селе, когда мы знаем каждый шаг друг друга. В Москве, конечно, не так. Там ушел из школы и затерялся в потоке людей… Есть учителя в нашей школе, которые формально относятся к своей работе: отучат и уйдут домой, да еще, наверное, близким своим говорят: «Устал от ребят»… А у Александра Александровича вся жизнь заключается в школе. У него мы и дома постоянно бываем. – Саша так разволновался, что окончательно потерял дар речи. – У меня были трудные обстоятельства в жизни. Я и учиться начинал хуже. Никому из взрослых не рассказал бы, а ему рассказал, и он мне помог!
– О чем это он? – громким шепотом спросил Миша Сережку.
– Не знаю. Может, так, для красоты…
Руки поднимали один, другой, третий. Говорили с чувством, искренне. И в представлении Павлова вырисовывался образ умного, одаренного и честного сельского учителя, увлеченного своей работой.
– Ясно. Убедили! – сказал Павлов, громко хлопнув рукой по столу, и десятиклассники засияли, точно в класс заглянуло и рассыпало свои лучи горячее июльское солнце. – Теперь поговорим насчет упреков в адрес вашей администрации. Ты, Коновалов, садись. – Павлов посмотрел на Сашу, и тот, тронутый этим теплым «ты», пошел на свое место.
– Мы против Нины Александровны ничего не имеем. Ученики ее уважают, – сказала Зина Зайцева. – Она справедливая и преподает интересно. А только зря она доверяется Алевтине Илларионовне…
Кто-то бросил еще несколько неуверенных фраз насчет запрета проводить математические викторины, отмены экскурсии в Москву, о грубости завуча. Вскользь заговорили начет «отсталых взглядов администрации», выразившихся в том, что и Нина Александровна и в особенности Алевтина Илларионовна не переносили дружбы девочек с мальчиками. «Занимаетесь не тем, чем надо, не с тем, с кем надо!» – ворчала обычно Алевтина Илларионовна. Но рассказывать обо всем этом чужому человеку было неудобно, и класс замолчал.
– Все это, друзья, неубедительно, – выслушав ребят, сказал Павлов. – Может быть, в школе вашей и есть какие-то отсталые настроения, но вы их не доказали. А пишете…
Павлов явно сердился. Он покраснел. Голос его стал громче, и десятиклассники тревожно притихли.
Опустила голову Стеша.
Расстроенно кусал губы Саша.
Зина еле удерживалась от слез, комкая в руках платок.
Миша придумал какой-то несуществующий факт, подтверждающий отсталость взглядов завуча, написал записку и собрался было переправить ее Саше, но не успел.
– Ну что ж, теперь разойдемся? – снижая голос, спросил Павлов.
Все молчали.
– Или не договорено что-нибудь?
– А как же… А что же с Александром Александровичем? – спросила Зина.
– Я еще не говорил ни с директором, ни с заведующей учебной частью, ни с коллективом учителей, – ответил Павлов. – А плакать не нужно, товарищ Омега.
Зина неожиданно встала, вытерла комочком, не похожим на платок, глаза и нос и сказала:
– Я только вот что хочу сказать вам… – Она замолчала, потому что не знала, как зовут инспектора, а спросить не решалась. – Если вы поможете нам и Александр Александрович останется у нас, мы дадим вам честное комсомольское слово, что никогда не воспользуемся глухотой Александра Александровича…
У нее не хватило больше слов, и она села на свое место, закрыв лицо руками.
– Плакса! Тоже охотница! – проворчал Сережка. – О чем ревет, и сама не знает.
– Оставь ее, – шепотом сказала Стеша, – ты разве можешь понять? Ты лошадей только жалеешь!
– Это хорошо! Это очень хорошее слово, товарищи комсомольцы! – взволнованно сказал Павлов. – Настоящее комсомольское слово. Ну и до свидания, товарищи!
Он решительно пошел к дверям, поскрипывая ботинками и приподняв в приветствии правую руку.
Когда дверь за ним закрылась, Сережка бросился на середину класса, легко опрокинулся на руки и, подняв кверху длинные ноги, пошел на руках. За ним то же проделал Миша. А Саша крикнул на весь класс: