– Deuxieme[60], специальный груз прибыл. Сообщите заинтересованной стороне, что груз можно получить в обусловленном месте. Благодарю вас. Прием.
– Вас понял, – последовал короткий ответ. – Сообщение передам. Грузом, о котором шла речь, был Джейсон Борн, сидевший в салоне первого класса; место рядом с ним было свободно. Издерганный и измученный бессонницей из-за жесткой повязки вокруг шеи, Борн был близок к полному изнеможению. Он вспоминал произошедшие за последние девятнадцать часов события. Откровенно говоря, все прошло отнюдь не так гладко, как рассчитывал Конклин. Второе бюро не давало «добро» больше шести часов: в это время между Вашингтоном и Парижем шли бурные телефонные переговоры, к которым в конце концов подключилась и Вена, штат Вирджиния. Причиной было то, что ЦРУ не могло говорить открыто о секретной операции, в которой был задействован некий Джейсон Борн. Его имя мог назвать только Александр Конклин, но он отказывался, зная, что об этом станет известно Шакалу, потому что его сеть охватывала практически весь Париж, за исключением, может, кухонь Тур д'Аржан. Чувствуя отчаяние и зная, что сейчас в Париже обеденное время, Конклин сделал ряд обычных международных телефонных звонков в несколько кафе на левом берегу Сены. В конце концов в одном из них, на улице Вожирар, он обнаружил своего старого приятеля из Второго бюро.
– Вы помните тинаму и одного американца, который тогда был несколько моложе, чем сейчас, и помог вам кое в чем?
– А, тинаму... Птица со спрятанным хвостом и ужасными ногами! Да, какие были деньки, и мы были значительно моложе! И если речь идет о том американце, которого прозвали Святым, я его никогда не забуду.
– Хорошо, что вы помните. Мне нужна ваша помощь.
– Это вы, Александр?
– Да, и у меня возникли кое-какие сложности с В. бюро.
– Считайте, что их уже нет.
Препятствия были устранены, но вот с погодой ничего нельзя было поделать. Буря, которая за два дня до этого изрядно потрепала центральную часть Подветренных островов, была всего лишь прелюдией к проливному дождю и ветру, налетевшим с Гренадин; вслед за ними надвигался очередной шторм. В такой погоде не было ничего Удивительного (на островах начинался сезон ураганов), но это было еще одним препятствием. Наконец, когда уже ждали разрешение на взлет, во втором правом двигателе обнаружили какую-то неисправность; естественно, ее нужно найти и устранить, однако еще трех часов как не бывало.
* * *Сам полет ничем не запомнился Борну – только угрызения совести перебивали мысли о том, что ему предстояло: Париж, Аржантей, кафе с примечательным названием «Сердце солдата». Чувство вины усилилось, когда они пролетели над Гваделупой и островом Бас-Тер. Он знал, что всего в нескольких тысячах футах под ним находятся Мари и дети, собирающиеся вернуться на остров Спокойствия к мужу и отцу, которого там нет. Крошка Элисон, разумеется, ничего не поймет, но у Джеми-то на глаза навернутся слезы, когда его попытаются утешить байками о купании и рыбалке... а Мари – Боже, он не мог о ней думать! Эти мысли терзали его душу!
Мари решит, что он предал ее – убежал, чтобы вступить в жестокую схватку со старым врагом из давным-давно ушедшей жизни, которая больше не была их жизнью. Она будет думать точно так, как старый Фонтен, пытавшийся убедить его спрятать семью за тысячи миль от тех мест, где охотился Шакал. Но ни Мари, ни Фонтен не понимают: Карлос может умереть, но даже на смертном одре он завещает кому-то покончить с Джейсоном Борном – Дэвидом Уэббом – и его семьей. Я прав, Мари! Постарайся понять меня. Я обязан найти его и убить! Мы не можем провести всю оставшуюся жизнь в добровольном заключении!
* * *– Мсье Симон? – поинтересовался полноватый француз в превосходно сшитом костюме; это был пожилой человек с подстриженной бородкой, он произнес его фамилию как «Си-имо-он».
– Совершенно верно, – ответил Борн, пожимая протянутую ему руку. Они находились в узком пустом коридоре где-то в здании аэропорта Орли.
– Я – Бернардин, Франсуа Бернардин, старый коллега нашего общего друга Святого Александра.
– Алекс говорил о вас, – сказал Джейсон, попытавшись улыбнуться. – Не называя по имени, разумеется, он сказал, что, возможно, именно вы возвели его в сан святого. Вот так я и узнал, что вы... коллеги.
– Как он там? Мы, конечно, слышали здесь кое-какие истории... – Бернардин пожал плечами. – В основном, конечно, банальные слухи: ранен в бессмысленной войне во Вьетнаме, алкоголь, уволен, опозорен, вновь возвращен как настоящий герой Управления, – все так противоречиво.
– Большая их часть – чистая правда, и он сам не боится признавать это. Теперь он инвалид, не пьет и действительно был героем. Я-то знаю.
– Ясно. Опять-таки всякие истории, слухи – кто может в них поверить? Полеты на свой страх и риск в Пекин, Гонконг и обратно – к некоторым из них имел отношение человек по имени Джейсон Борн.
– Я слышал о них.
– Да, конечно... Но теперь Париж. Наш Святой сказал, что вам потребуется квартира, приобретенная en scere одежда, то бишь полностью французская.
– Да, нужен небольшой, но разнообразный гардероб, – подтвердил Борн. – Я знаю, куда надо отправиться и что купить, денег у меня достаточно.
– Значит, нам надо определиться с местом жительства. Какой отель вы бы предпочли? «Ла Тремуй»? «Георг Пятый»? «Плаза-Атене»?
– Попроще, гораздо проще и значительно дешевле.
– Значит, деньги все-таки приходится считать?
– Отнюдь, но все должно быть выдержано в одном стиле. Вот что: я сам найду подходящее место на Монмартре. И еще: мне понадобится машина, зарегистрированная на другое имя и лучше на такое, с которым потом сам черт не разобрался бы.
– То есть она должна быть зарегистрирована на имя мертвеца. Уже сделано. Машина ждет вас в подземном гараже на бульваре Капуцинов, рядом с Вандомской площадью. – Бернардин вытащил из кармана связку ключей и протянул ее Джейсону. – Старый «пежо» в секции Е. В Париже бегают тысячи таких, номерной знак зарегистрирован.
– Алекс предупредил вас, что я должен быть надежно законспирирован?
– Найти вам псевдоним не составило для него труда. Думаю, наш Святой, когда работал здесь, облазил все кладбища в поисках подходящих имен.
– И для меня его уроки не прошли даром.
– Да, Алекс – это выдающийся ум. Один из лучших в нашем деле. Мы все многому научились у него. Он всегда держится в тени, а его девиз «почему бы не попробовать», так?
– Да, почему бы не попробовать...
– Но однажды, – улыбнувшись, сказал Бернардин, – он выбрал такое имя (по-видимому с надгробной плиты), которое едва не сделало наших ищеек fou – сумасшедшими! Это был псевдоним убийцы, за которым власти охотились многие месяцы!
– Забавно, – усмехнулся Борн.
– Да, очень. Позже он рассказал мне, что нашел эту фамилию на кладбище на окраине Рамбуйе.
Рамбуйе! Кладбище, на котором тринадцать лет назад Алекс пытался убить его. С лица Джейсона исчезло даже подобие улыбки, он внимательно посмотрел на друга Алекса из Второго бюро и тихо спросил:
– Вы, без сомнения, знаете, кто я?
– Да, – ответил Бернардин. – Было не так уж трудно все сопоставить – не говоря уже о стольких слухах и разговорах, долетавших сюда из Юго-Восточной Азии. Кроме того, именно здесь, в Париже, вы замахнулись на Европу, мистер Борн.
– Кто-нибудь еще в курсе?
– Mon Dieu, non![61] И не узнают. Дело в том, что Александру Конклину, нашему скромному Святому «les operations noires» – темных операций на вашем языке, – я обязан жизнью.
– Вам не обязательно так стараться, я свободно говорю по-французски... Разве Алекс не говорил вам об этом?
– О Боже, вы мне не доверяете, – обиженно сказал человек из Второго бюро. – Учтите, молодой человек – более молодой, чем я, – что мне пошел семидесятый год, и если у меня и случаются оговорки, которые я стараюсь исправить, то оттого, что я стремлюсь быть вежливым, но никак не subreptice[62].
– D'accord. Je regrette[63]. Я правда сожалею.
– Bien[64]. Хоть Алекс и моложе меня на несколько лет, все равно я удивляюсь, как он с этим справляется. С возрастом, я имею в виду.
– Так же, как и вы. Плохо.
– Один английский, точнее валлийский, поэт сказал: «Не следует идти тихо в столь прекрасную ночь». Вы помните?
– Да. Это слова Дилана Томаса[65], который умер в тридцать с чем-то лет. Он говорил, что человек должен драться как сукин сын. И ни в коем случае не сдаваться.
– Именно это я и имел в виду. – Бернардин достал из кармана визитную карточку. – Здесь адрес и рабочий телефон – я просто консультант, вы же понимаете, – на обратной стороне мой домашний телефон, – совершенно особый номер, которого, по-моему, больше нет ни у кого. Позвоните мне, и, что бы вам ни потребовалось, я помогу. Помните: в Париже у вас есть друг. О том, что вы здесь, кроме меня, никто не знает.
– Именно это я и имел в виду. – Бернардин достал из кармана визитную карточку. – Здесь адрес и рабочий телефон – я просто консультант, вы же понимаете, – на обратной стороне мой домашний телефон, – совершенно особый номер, которого, по-моему, больше нет ни у кого. Позвоните мне, и, что бы вам ни потребовалось, я помогу. Помните: в Париже у вас есть друг. О том, что вы здесь, кроме меня, никто не знает.
– Можно вас кое о чем спросить?
– Mais certainement[66].
– Как вам удается помогать мне, когда по всему видно, что вы отошли от дел?
– Ах! – воскликнул консультант Второго бюро. – Молодой человек начинает взрослеть! Как и Алекс, я все нужное храню в голове. Просто я знаю секреты. Вот и все!
– Но вас могли изолировать или убить, организовав несчастный случай...
– Это было бы неумно, молодой человек! Все то, что хранит наша память, написано на бумаге и спрятано в надежном месте, чтобы всплыть, если с нами что-то случится... Но это еще не все. Невозможно опровергнуть и объявить старческим маразмом то, что нам известно. Страх, мсье, – самое мощное оружие в нашей профессии. Второе по значимости – замешательство, но оно, как правило, зарезервировано для советского КГБ и вашего ФБР – они боятся этого больше, чем врагов своих народов.
– Вы с Конклином, вероятно, похожи друг на друга, верно?
– Ну разумеется. Насколько мне известно, у него также нет ни жены, ни семьи – случайные любовницы да назойливые племянники и племянницы, появляющиеся в его доме только по праздникам; он ни с кем не водит дружбу, изредка встречаясь с достойным противником, который, несмотря на перемирие, вполне может его застрелить или подсыпать яду в бокал. Мы должны жить в одиночку – это закон для профессионалов, наша жизнь не похожа на обычную; мы используем ее как couverture[67], шмыгая по темным подворотням и вымогая у людей тайны, которые мало чего стоят в такие времена, когда вовсю идут конференции на высшем уровне.
– Так почему же вы этим занимаетесь? Почему не отойти в сторону, если все столь бессмысленно?
– Это у нас в крови. Нас так выдрессировали: победи противника в смертельной схватке, или он победит тебя. Но все-таки лучше, если ты его.
– Бред какой-то.
– Согласен, бред. Но почему Джейсон Борн охотится за Шакалом в Париже? Почему же он не отойдет в сторону и не скажет: «Довольно»? Безопасность вам гарантирована – стоит лишь попросить.
– Так это тюрьма. Хватит. Вы можете подбросить меня до города? Я найду гостиницу, а потом свяжусь с вами.
– Сначала свяжитесь с Алексом.
– Что?
– Алекс просил, чтобы вы позвонили ему. Кажется, что-то случилось.
– Где телефон?
– Постойте. Вы должны позвонить ему в два часа по вашингтонскому времени – примерно через час. Раньше его не будет на месте.
– Он не сказал, что случилось?
– Думаю, он сам пытается это выяснить. Мне показалось, что он чертовски расстроен.
* * *Комната в отеле «Пон-Рояль» на улице Монталамбер была маленькой и находилась на последнем этаже здания; добираться до нее надо было сначала на медленном, хрипящем лифте с медной решеткой, а потом двумя узкими коридорами, – все это напоминало уединенную и надежную пещеру в горах, что в высшей степени подходило Борну.
Звонить Алексу было еще рано, и Борн решил пройтись по бульвару Сен-Жермен и сделать кое-какие покупки. К туалетным принадлежностям добавились простые хлопчатобумажные брюки, несколько летних рубашек и легкая куртка; к темным носкам нужны были кеды. Все, о чем он позаботится сейчас, обернется выигрышем времени позже, рассуждал Борн. С оружием все оказалось просто: старого Бернардина не пришлось озадачивать на этот счет. Еще по дороге из Орли он достал из «бардачка» коричневую коробку, заклеенную скотчем, и протянул ее Джейсону. В ней был автоматический пистолет и две обоймы патронов. Там же были тридцать тысяч франков в купюрах разного достоинства, что-то около пяти тысяч долларов.
– Завтра я подумаю, как передавать вам деньги. В определенных пределах, разумеется.
– Никаких пределов, – отрезал Борн. – Конклин переправит вам сто тысяч, а потом еще сто тысяч, если это будет нужно. Вы должны будете сообщить номер счета.
– Из чрезвычайных фондов?
– Нет. Из моих средств. Благодарю за оружие.
С объемистыми сумками в обеих руках он возвратился в отель. Оставалось несколько минут до двух часов по вашингтонскому времени, – или восьми вечера в Париже. Пока шагал по улице, он старался не гадать о том, что услышит от Алекса, но это было практически невозможно. Если что-то случилось с Мари и детьми, он сойдет с ума! Но что же могло с ними случиться? Они должны были вернуться на остров Спокойствия, и более безопасного места для них теперь не существовало. Не было такого места!! В этом он был уверен. Войдя в лифт и поставив сумку, он нажал на кнопку своего этажа, вытащил из кармана ключи от номера и вдруг почувствовал боль в шее. Он судорожно глотнул воздух – он шел слишком быстро, и шов мог разойтись. Но ощущения тепла от сочащейся крови не было – пока только предупреждение. Проскочив оба узких коридора, он открыл дверь, швырнул обе сумки на кровать и бросился к телефону. Конклин был на месте – в вирджинской Вене он поднял трубку после первого звонка.
– Алекс, это я. Что случилось? Мари?..
– Нет, – отрезал Конклин. – Я говорил с ней около полудня. Она и дети вернулись в гостиницу, и она была готова растерзать меня. Мари не поверила ни одному моему слову, и мне придется стереть с пленки все, что она наговорила: такого текста я не слыхивал с тех пор, как побывал в дельте Меконга.
– Конечно, она сходит с ума...
– И я тоже, – не дал ему договорить Алекс, – потому что исчез Мо.
– Что?
– Что слышал. Панов пропал, испарился.
– Боже мой, как?! Его же охраняли, глаз с него не спускали...
– Мы стараемся по крупицам восстановить картину происшедшего. Поэтому-то я и был в госпитале.
– Госпитале?
– "Уолтер Рид". Мо проводил там психиатрический сеанс сегодня утром с одним военным, а в назначенное время он не вышел к своей охране. Они подождали минут двадцать, потом вошли внутрь, чтобы найти его и телохранителя, и тут им сказали, что он уехал.
– Безумие какое-то.
– Дальше будет еще страшнее. Дежурная по этажу сказала, что к ее столику подошел военный врач, хирург, который показал служебное удостоверение и приказал передать доктору Панову, что сегодня его маршрут изменен: из-за ожидаемого марша протеста у главного входа ему надо будет воспользоваться выходом в восточном крыле госпиталя. В восточном крыле есть свой коридор, который ведет в отделение психиатрии, но военный хирург воспользовался тем, который идет от главного входа.
– Приходил снова?
– Он прошел прямо мимо нашей охраны в холле.
– А потом, само собой разумеется, вышел через восточное крыло. И ничего с виду необычного: доктор, имеющий разрешение на проход в закрытую зону, ходит туда-сюда, а пока находится внутри, успевает передать ложный приказ... Но, Бога ради, Алекс, кто это мог быть?! Ведь Карлос был на пути в Париж! Все, что ему было нужно в Вашингтоне, он получил. Он обнаружил меня, он обнаружил нас – это все, что ему было нужно.
– Десоул, – тихо произнес Конклин. – Десоул знал обо мне и Мо Панове. Я говорил за нас обоих в Управлении, а Десоул присутствовал при этом.
– Не понимаю. Что ты хочешь этим сказать?
– Десоул, Брюссель... «Медуза».
– Не понимаю. Считай меня тугодумом.
– Это не он, Дэвид, это они. Десоула ликвидировали, наша связь провалилась. Это «Медуза».
– Да и черт с ними! Плевать мне на них!
– А им на тебя – не плевать! Ты слишком много знаешь... И они хотят добраться до тебя.
– Повторяю тебе, плевать я хотел. Я говорил тебе вчера, что у меня есть только одна цель – здесь, в Париже, точнее в Аржантей.
– Ты меня до конца не понимаешь, – убитым голосом сказал Алекс. – Прошлым вечером я ужинал у Мо. Мы говорили обо всем: об острове Спокойствия, о твоем отъезде в Париж, о Бернардине... обо всем...
Бывший федеральный судья из Бостона, штат Массачусетс, США, стоял в группе людей, присутствовавших на похоронах. Кладбище находилось на самом высоком холме на острове Спокойствия и было последним прибежищем in voce verbatim via amicus curiae – как он объяснил на юридическом языке властям Монсеррата. Брендон Патрик Пьер Префонтен смотрел, как два пышно декорированных гроба, предоставленные щедрым владельцем «Транквилити Инн», опускаются в землю под благословляющее бормотание местного священника, который гнусавил молитвы, словно шаман свои заклинания; это напоминало обгладывание шеи дохлого цыпленка. «Жан-Пьер Фонтен» и его супруга упокоились с миром.
В этот момент, забыв о жестокости происшедшего, Брендон, этот спившийся уличный юрисконсульт с Гарвард-сквер, обрел цель жизни, и она стала для него важнее всего на свете. Это было потрясающе. Рэндолф Гейтс, лорд Рэндолф Гейтс, Дэнди-Рэнди, выступающий на процессах элиты, оказался отъявленным мерзавцем, причастным к смерти, которая произошла здесь, на побережье Карибского моря. Теперь в прояснившемся мозгу Префонтена (прояснившемся оттого, что, помимо других неприятных ограничений, он отказался от четырех обязательных стопок водки поутру) приобретал явственные очертания один план. Именно Гейтс навел потенциальных убийц на след семьи Уэбба. Почему он это сделал – неважно, даже с юридической точки зрения; важно лишь то, что он оповестил убийц, зная заранее, что они убийцы. Конечно, он стал соучастником убийства, убийства нескольких человек. Да, яйца Дэнди-Рэнди зажаты в тисках, и, когда тиски начнут сжиматься, он расколется и выболтает все, что знает, и тем самым поможет Уэббам, особенно необыкновенной женщине с золотисто-каштановыми волосами. Да, будь на то Божья воля, встреть он ее лет пятьдесят назад...