– О-о-о, сынок, – посмотрела она на Сеньку, – ты совсем мало изменился, судя по твоему личику! Как был прохвост, так и остался.
Толстопальцев захохотал, не обращая внимания на мое смущение в связи с таким оригинальным приветствием гостя, такой исключительной искренностью приема. Обнимая старуху, он сказал:
– Валентина Степановна, ну какой же я прохвост? Проказы молодости позади! Честный служащий, передовой труженик бытового обслуживания. Хотя, если признаться по совести, я уверен: лучше считаться ловким прохвостом, чем бедным честным малым.
Я устроил плащи на вешалке, и Сенька по-свойски заявил:
– Ну, давай, давай, показывай, хвались своими хоромами. – И потащил меня за руку в комнаты.
Он осматривал убранство нашего жилища, весьма скромные наши апартаменты, неодобрительно качал головой, сочувственно цокал языком.
– Нет, не широко, не богато живешь, царской роскоши не наблюдаем, – говорил он со смесью восхищения и искреннего презрения, разглядывая библиотеку, предмет моей тайной гордости. – Даже книжки и те все старые… Неужели подписаться не можешь, сейчас каждый раз новое собрание. Не-ет, такой заслуженный товарищ, такой почтенный человек должен жить гораздо ярче и нарядней…
Я хмыкнул. Его откровенное нахальство не вызывало у меня раздражения.
– Живу по средствам, как пишут в характеристиках, – сказал я, на что Сенька воскликнул с горячим возмущением:
– Я тебе разве взятки предлагаю брать? Разве советую злоупотреблять? Или я враг тебе? Но квартиру-то мог бы отделать получше!..
– Говорят, что один ремонт равен землетрясению и двум пожарам…
Толстопальцев засмеялся:
– Имея такого друга, как я, жаловаться на сложности ремонта глупо…
– Ты же сам заметил, что не виделись «столько лет, столько зим»…
– Но ведь встретились наконец, – обрадовался Сенька и вдруг стукнул себя по голове: – Слушай, тебе не подобает жить в сарае! Я тебе сделаю ремонт! А то вдруг иностранцы приедут!..
Я старался замять поскорее этот разговор, пока его не расслышала бабушка Валентина, тогда проблема ремонта обрушится на меня, как стихия. Я поспешил объяснить Сеньке:
– Ко мне иностранцы не ходят, так что отложим пока этот вопрос, идем поужинаем.
Воодушевленный своим планом, Толстопальцев подхватил портфель и вынул из него две бутылки коньяка. На бутылках были коричнево-золотистые этикетки с надписью «Енисели». Несколько раз в жизни я пил такой коньяк, но, конечно, никогда не покупал его. Я даже не очень точно представляю, сколько он стоит, хотя полагаю, что цена у него должна быть какая-то душераздирающая. И поэтому ничтоже сумняшеся спросил Сеньку:
– Слушай, а ты что, сам покупаешь себе такой коньяк?
Он засмеялся:
– Да нет, товарищи подарили. Ну, не совсем товарищи, а так, просто люди…
Я с сомнением посмотрел на него.
– Ну хорошо, – сознался Сенька. – Благодарные клиенты.
Этот коньяк, по-моему, не выпускают для того, чтобы его люди себе покупали. Его продают для дорогих подарков, этих молочных братиков сестрицы-взятки. Деньги дать боязно, вещи – неловко, а это – просто доброе подношение, символ благодарности хорошим людям.
Я скорчил жалобную гримасу:
– Ты же знаешь, Сенька, я ведь почти не пью. Неважный я тебе компаньон, совсем слабый собутыльник.
– Перестань, Борисок, стыдно! – драматическим голосом заявил Толстопальцев. – Какой ты мужчина, если со старым другом стаканчик опрокинуть не можешь…
Валентина Степановна накрывала на стол. Сенька, удобно расположившись верхом на стуле, решил не терять зря время и взять сразу быка за рога:
– Тебе необходимо срочно начать серьезный ремонт!..
Я усмехнулся:
– Месяца на три-четыре?
– Почему на три-четыре? Я тебе за три дня сделаю ремонт. И какой ремонт! – От удовольствия художника, от предвкушения качества будущего произведения он зачмокал губами. – Финский кафель, сантехника югославская, унитаз польский, раковина «тюльпан», все импорт! Все лучшее в мире, чтобы ты жил как человек, а не как кто-нибудь… – Он от глубины презрения и остатков деликатности не нашел с чем сравнить нашу квартиру.
Я серьезно спросил:
– И наверное, почти бесплатно?
– Ну почему бесплатно? – деловито нахмурился он. – Будет кое-что стоить, но вполне умеренно.
– Думаю, что для такого замечательного импортного кафеля я еще не дорос, – покачал я головой. – Мне по моему служебному положению и зарплате это еще не полагается…
Сенька с гневом замахал на меня руками:
– О чем ты говоришь! Если честно составить смету – я сам сделаю тебе разумную смету, – все это будет вполне по деньгам. И кроме того, ты хоть и законник, юрист, а забыл, что советская власть дает нуждающимся в ремонте кредит. За год выплатишь рублей по пятнадцать в месяц и будешь жить как в раю…
– Знаешь, я как-то в рай не спешу, – разочаровал я его. – Я поживу спокойно и так.
Толстопальцев сокрушенно покачал головой:
– Жену, уважаемую женщину, замечательного врача – ее весь город знает, один ты не жалеешь, нисколько не жалеешь! Уехала раз в жизни в командировку – нет бы сделать ей приятное. Прилетает, ни о чем не думает, не знает, входит – и сразу в раю. Она такой подарок будет ценить всю жизнь. Доставь ей радость, пока женщина мучается в командировке…
Это был сильный удар по моему бескорыстию. И чтобы не поддаться искушению, я спросил на всякий случай:
– Скажи, Сенька, а что, наше бытовое обслуживание достигло такого уровня, что любой человек может зайти к тебе в контору и заказать прекрасный ремонт?
Толстопальцев серьезно ответил:
– Что значит «любой»? У нас есть хорошие люди и обычная очередь. Любой хороший человек, безусловно, может сделать ремонт…
Я засмеялся, потому что он слово в слово повторил принцип обслуживания хороших людей, изложенный мне шашлычником Ахметом. Уже из чистого любопытства я поинтересовался:
– А что такое хороший человек?
Сенька закатил глаза и сказал мне абсолютно серьезно:
– Один очень умный человек говорит, что нет людей хороших и плохих. Есть люди, которые к нам хорошо относятся, и есть люди, которые плохо относятся. Я знаю, что ты ко мне хорошо относишься, поэтому хочу сделать тебе абсолютно законное, полезное и нужное дело…
Разговоры о том, как будет счастлива ремонтом в нашей несколько запущенной квартире Лила, настроили меня на сентиментальный лад, и я вдруг ощутил широкую трещину в бетонном монолите моей принципиальности. Ай-яй-яй, какой стыд! Наверное, нет смысла гнать сразу Толстопальцева, пусть поговорит еще, авось расскажет что-нибудь интересное.
– Я бы посмотрел смету… Тогда можно будет о чем-то разговаривать…
Сенька налил коньяк в рюмки.
– Вот это совсем другое дело, когда говоришь ты как разумный человек, а не прешь рогами на ворота…
Я взял рюмку в ладонь, погрел ее и, прежде чем чокнуться с ним, спросил:
– А умного человека, который тебе объяснил насчет людей хороших, зовут Эдуард Николаевич?
Толстопальцев, нисколько не удивившись и не изменившись в лице, сказал:
– Да, Эдуард Николаевич Винокуров. И хочу тебе сказать, что Винокуров тоже очень хороший человек.
Я на мгновение усомнился:
– Да что-то не показались мне твои приятели Винокуров и Карманов такими уж хорошими людьми…
Сенька выпил рюмку и возразил:
– Плохо ты разбираешься в людях, Борисок! Хотя и работаешь на такой ответственной работе. Винокуров и Карманов – очень хорошие люди, еще какие хорошие люди. Можно сказать, они из будущего люди! Сердечные, отзывчивые и, главное – чего ты не понимаешь, – очень уважаемые в городе! Зря ты не понимаешь, как их уважают в городе. К сожалению, ты просто их плохо знаешь…
Я засмеялся и сказал:
– Я их знаю действительно плоховато, к сожалению. Но я стараюсь узнать их лучше и думаю, что мне это удастся…
Толстопальцев махнул на меня рукой:
– Ладно, пока это не имеет значения. Давай выпьем за твой будущий ремонт… Я завтра приступаю к смете.
Я чокнулся с ним, поставил рюмку на стол и сказал:
– Знаешь, пока не стоит. Чего-то не хочется заводиться с этим ремонтом. Я надеюсь, что в будущем году мне дадут новую квартиру.
Глава 20
Шатохин разговаривал по телефону. Он показал мне на стул и ответил своему собеседнику:
– Нет, с этим я согласиться не могу… Нераскрываемых преступлений не бывает – есть преступления, которые не удалось раскрыть…
Я завозился на стуле, зашарил по карманам в поисках сигарет, а Шатохин, угадав мое намерение, грозно указал пальцем на плакат: «Одна выкуренная сигарета…» Я сник, а он бодро сообщил в трубку:
– Дело в том, что наша задача – сделать из обычной ситуации необычный вывод. Идти по школьной логике каждый дурак сумеет…
Голос в трубке рокотал начальственно, но не грозно, а убеждающе. Шатохин, отвечая ему, делал одновременно вращательные движения головой – разминал шейные позвонки, чтобы соли не откладывались в позвоночнике. Со стороны казалось, что он играет телефонной трубкой, как эквилибрист мячом.
Я вспомнил, что сегодня среда, и настроение стало еще хуже. По средам Шатохин не ест: раз в неделю он устраивает суточную голодовку, во время которой, по его теории, из организма выводятся накопившиеся шлаки. Возможно, идея правильная, но меня огорчает, что по средам нематериальная часть этих шлаков неизбежно выводится на меня…
Шатохин сказал очень вежливо, но нетерпеливо:
– Да-да, конечно, можно приветствовать, но это непрофессионально… Мой следователь и пытается установить совершенно точно… Мы не можем рассматривать это как автотранспортное происшествие – Степанов умышленно использовал автомобиль как орудие, как инструмент преступления… Да, безусловно, я считаюсь с общественным мнением, тем более что мне по этому делу человек семь звонили… Обязательно… Позвоню… Всего вам самого доброго… – Прокурор положил трубку на рычаг, тяжело вздохнул и сообщил мне: – Скорее бы ты заканчивал дело, житья уже нет.... Потерпевшие и свидетели особых претензий к Степанову не имеют, хотели бы только, чтобы им перестали нервы терзать…
– Погибший Дрозденко тоже об этом просил? – поинтересовался я.
– Да, – со злой усмешкой сказал Шатохин. – Его вдова, признанная потерпевшей, тоже об этом просит.
– Очень трогательная картина всепрощения, просто библейский сюжет…
– Конечно, судя по их оборонительным мероприятиям, они мало похожи на этих беззащитных христосиков, – сказал Шатохин, встал из-за стола, подошел к окну и распахнул форточку. За его спиной прямо под плакатом о вреде курения стояла плетеная корзина для мусора. Смятая пустая пачка «Мальборо» валялась на дне сетки. – Республиканская ГАИ проводит месячник безопасности движения, а такой вопиющий случай застрял в прокуратуре. Все звонят, все спрашивают! Что им отвечать? – с досадой сказал Шатохин.
– Вы только что исчерпывающе объяснили, что эта история не имеет отношения к дорожно-транспортным происшествиям. Как нельзя привлекать поездного вора к ответственности за безбилетный проезд в классном вагоне…
– Хорошо, что ты мне все объяснил! – сердито буркнул Шатохин. – У этого прохвоста Винокурова большие связи – давят отовсюду. Мягко, вежливо, тактично спрашивают: что там у вас происходит? Одного убили, другого искалечили, и их же мучают вопросами-расспросами-допросами…
– Мы никого не мучаем. Я спрашиваю, потому что ищу…
Шатохин, подбоченясь, встал против меня:
– Один очень неплохой художник говорил, что в искусстве важны не столько поиски, сколько находки. Тебе не кажется, что это имеет к нам прямое отношение?
– Наверное, – согласился я смирно. – Вчера ко мне явился приятель детства, школьный товарищ. Вполне симпатичный, милый жулик…
– И что? – грозно насупился Шатохин.
– А то, что он тоже говорил о несчастных пострадавших людях, очень хороших, людях, уважаемых в городе, которых я мучаю вопросами-допросами…
Я перехватил инстинктивный взгляд Шатохина, брошенный на мусорную корзину, в которой предательски краснела пустая мятая пачка, и добавил:
– Тоже «Мальборо» курил…
Шатохин смущенно пробормотал:
– У них это как фирменный знак…
Тогда я закончил свою мысль:
– Моя теща, очень умная старуха, скорее всего охарактеризовала бы поведение этих потерпевших так: искру туши до пожара, напасть отводи до удара…
– То есть? – поднял бровь Шатохин.
– Интенсивность их обороны пока не соответствует моей атаке, они перестарались. И я убежден, что за наездом Степанова кроется какое-то другое, серьезное преступление, на расследование которого я прошу санкционировать дополнительный срок…
Шатохин в отчаянии замахал руками.
Глава 21
В день рождения Маратика я не торопился домой, и дел-то особенно не накопилось, а все равно я припозднился. Я знал, что он позвал в гости своих ребят, и не хотел стеснять их своим присутствием. Пусть веселятся сами, им руководства Валентины Степановны с ее разговорами и без меня будет предостаточно.
Поэтому, когда я нажал кнопку звонка, из-за двери раздавались хохот, крики и нынешняя боевая музыка. Щелкнул замок, и в лицо плеснул дружный ребячий крик:
– По-здрав-ля-ем!
Ребята, уже одетые, стояли в прихожей: они собирались уходить. Я обнял Маратку и протянул ему сверток – венгерский футбольный мяч. Он сбросил бумагу, поднял над головой черно-белый рябой шар с золотой этикеткой «Артес», и ребята завыли от восторга.
Проворный, юркий Олег подскочил ко мне:
– Дядя Борис, вы уже поймали убийцу?
– Какого убийцу?
– Ну, того, что нож бросил! Нож, который мы разыскали…
– Нет, сынок, – разочаровал я его. – Пока не поймал… Но я очень стараюсь и думаю, что найду… Тогда и расскажу все по порядку, что как происходило…
Я снял плащ и пошел на кухню. Раскрасневшаяся теща доставала из жаровни мясо. Я поцеловал ее, поздравил с внуком – конечно, не самым лучшим во дворе, но все-таки терпимым. Валентина Степановна засмеялась:
– Ладно-ладно тебе… Сегодня он самый лучший… Лила звонила по телефону из Москвы, сказала, еще позвонит, попозже…
Я слышал стук захлопнувшейся двери, легкую поступь шагов сына и быстро приближающуюся музыку – на кухню влетел счастливый Марат с маленьким магнитофоном в руках:
– Смотри, папка, это «Панасоник» – японский транзистор на батареях…
– Неслыханно замечательно! – восхитился я. – А откуда это?
– Олег принес…
– Поиграть, что ли?
– Нет, это он мне на день рождения подарил!
Я отложил вилку и воззрился на Марата с искренним удивлением:
– Что? Магнитофон подарил? Кто?
– Ну я ж тебе говорю: Олег Карманов!..
У меня было ощущение, будто кто-то взял сердце холодной ладонью и тихонько прижал его.
– Фамилия Олега – Карманов? – спросил я негромко, чтобы не закричать от злобы и унижения.
– Да, конечно, ты же его видел у меня много раз… – Марат по моей реакции что-то заметил, но не мог сообразить детским умом своим, что происходит, и сияние счастья на его круглой мордочке быстро меркло.
– Я действительно его видел, но не знал фамилии, – стараясь говорить спокойно, ответил я. – А где работает его отец? Ты его знаешь?
– Знаю. Его дядя Валера зовут… Он, по-моему, какой-то начальник… Но веселый… У них фотография висит, он боксером был раньше…
Есть расхотелось совсем. Я отодвинул тарелку и мягко спросил Марата:
– Сынок, ты у Олега на дне рождения был?
– Да, был, у него в июне день рождения…
– А что ты ему подарил?
– Авторучку и красивую папку – мама дала. Там еще было написано: «Участнику республиканского съезда кардиологов».
– Тогда объясни мне, Маратик, почему же Олег приносит тебе в ответ такой дорогой подарок? – спросил я его, стараясь не пугать. – Ты понимаешь, сколько стоит японский магнитофон?
– Папа, но они же гораздо богаче нас! – чистосердечно воскликнул Марат.
Я переломил себя, засмеялся, взял из рук Марата магнитофон и пошел в комнату. На столе лежала шикарная коробка – упаковка от кассетника, пенопластовые уплотнители из нее, какие-то вспомогательные устройства и шнуры. Неторопливо, аккуратно укладывая магнитофон в его лежбище, я сказал сыну:
– Если хочешь, Маратик, спроси у бабушки Валентины, она тебе это наверняка подтвердит, что последние примерно тысячу лет есть у людей твердый обычай: порядочный человек принимает только такие подарки, которые может сделать сам. Заработать и подарить… Сколько зарабатывает в месяц твой друг?
– Нисколько он не зарабатывает! – рассердился Марат. – Ты же знаешь, он еще учится!
– Вот именно, – сказал я, засовывая в специальное гнездо коробки шнур. – Когда вы подрастете, выучитесь и начнете сами зарабатывать, тогда уж покупайте магнитофоны и дарите их друг другу на день рождения. А сейчас нехорошо получается: ты ему – авторучку и папку кардиолога, а он тебе – купленный отцом магнитофон. Это как-то странно выглядит…
Я заклеил крышку лентой-липучкой и протянул коробку Марату:
– Беги к Олегу домой, верни магнитофон и скажи: мы с тобой, мол, посоветовались и решили, что ты пока еще не заслужил такого дорогого подарка… Понял?
Марат, кусая губы, кивнул.
– Так и объясни: мы, мол, с отцом не по этому делу… – добавил я.
Марат взял коробку и вяло зашагал в прихожую за курткой, в глазах у него стыли слезы.
Глава 22
В коридоре я встретил Уколова. Долговязый лейтенант посмотрел на меня сочувственно, и в тоне его было участие: