— Нет, это не ты, — Олег схватился за голову и сам перешёл на глухой шёпот, — Тебя не существует, ты умер. Это всё ерунда какая-то.
— Дурак, говоришь, что понимаешь, а на самом деле.… То, что ты меня не видишь, не означает, что меня нет. Пододвинься к воде и посмотри на свое отражение.
Олег поджал ноги, пододвинул картонку ближе к воде, снова уселся на неё поудобнее, и склонился над водой. Солнце начинало заходить. Красно-жёлтый закат. Красно-жёлтая листва на деревьях. Конец сентября. Ещё тепло. Лето ещё не отпускает из своих объятий. Вода ещё довольно светлая, как и полагается воде летом.
Взгляд в воду. Ниже, ещё ниже надо склониться. Олег отчётливо различил себя. Вот он — волосы ёжиком, тёмная футболка, заношенная до дыр джинсовая куртка.
— Так ничего и не увидел?
Олег наклонился над водой так, что почти коснулся её носом, потом чуть отодвинулся и вскрикнул. За спиной у него стоял он, в грубом холщовом плаще, положив руку Олегу на плечо. Олег снова обернулся — за спиной никого не было.
— Так и не хочешь мне ничего сказать?
Олег молчал. Так прошёл ещё час или два. Подул ветер, небо заволокло. Поверхность озера перестала отражать свет — озеро стало одной большой массой воды. Стало совсем темно. Вкрадчиво, сначала легко, потом всё тяжелее и тяжелее, застучали по озеру, песку, осенней листве капли дождевой воды.
— Ты сейчас придёшь домой. А представь, каково мне? Ты знаешь, где сейчас я? Ты понимаешь, что я тебя не оставлю. Ты никогда не забудешь обо мне. Я буду всегда тебя преследовать, до тех пор, пока ты не…
Последние слова Олег не слышал. Он уже бежал по тропинке, через кусты, по которым хлестал дождь, карабкался на насыпь, чтобы выбраться затем к дороге. Где-то невдалеке что-то сверкнуло, и послышался раскат грома. На город шла последняя осенняя гроза. Олег бежал, и чувствовал, что бежит не один, что он бежит рядом, а позади, через шум дождя и все остальные звуки вот-вот начнут угадываться те жуткие, невыносимые аплодисменты, что он слышал тогда во сне.
Ливень бил по асфальту. Машины катились, сверкая включённым дальним светом, ползли, скользили, словно конькобежцы на хорошо подготовленном катке. Волосы Олега взмокли, порывы ветра надували футболку под курткой пузырем, который вытягивался как-то вбок, мешая бежать. Ноги были в воде, которая потоками текла по проезжей части по направлению к ямам, люкам и просто большим лужам. «А зачем я бегу? Испугался дождя?», — Олег постепенно начал осознавать нелепость своих действий и остановился. До домов оставалось совсем немного.
VI
Видела бы меня таким мама! Да что это вообще за одежда такая? Какой-то плащ из ткани, как у картофельных мешков. Когда мы с Мишкой подрабатывали летом на овощном складе, то укладывали в такие свёклу, а пару дней и картошку, когда её некому было укладывать.
Хотите знать, почему я здесь сейчас? Зачем сижу возле парадной и жду? Так классно — ведь мне и самому хотелось бы это знать. После того, как я почувствовал тогда боль, когда этот отморозок бил меня металлическим прутом, я думал, что я умру. Но нет, я живой. Я и сам удивляюсь. Хотя, я понимаю, что это не жизнь, когда тебя вот так вот бесцельно, за пустяки, сгоряча убили, и приходится почему-то скитаться.
Видите вон тех людей на противоположной стороне улицы? Впрочем, вы их, как и меня, видеть не можете. Так вот, они меня тогда вытащили из озера, одели, обогрели. Не верите? Лучше не верьте всем этим фильмам, всем этим книжкам, умным людишкам в телевизоре, которые утверждают, что души мёртвых бродят где-то среди живых. Мы и есть живые. Пока нас что-то связывает с вами, пока мы чего-то хотим, или вы нас храните в своей памяти, радостных или горестных воспоминаниях, и никак не можете отпустить.
Вот так и странствуют где-то вокруг озера те, кого когда-то в деревне неподалеку порубили — странствуют и ждут, что что-то изменится. Но не изменится. Они пытались что-то изменить, но ничего не получилось. Потом смирились, но всё равно существуют и надеются. Так, по крайней мере, кажется мне. Надеюсь, меня такая судьба не постигнет. Хотя мои родители до сих пор верят, что я жив. Ну, в привычном смысле жив.
Три дня прошло. Хотя у нас тут нет дней. Нет времени — оно остановилось, замерло. И мы тоже остановились, замерли. Это всё рассказали мне они. Ну да, я и сам не во всё верю, и что? Может, я вам нарочно рассказываю эти все байки, чтобы запутать окончательно и бесповоротно. Как смешно столкнуться с чем-то неизвестным, да? Но это мне смешно — вам же пока смеяться нечему.
А, ну вот он идет, извините, времени у меня нет с вами болтать — у меня важное дело… Я кое-кого вижу.
— Привет, Олег, как дела? Как вчера добрался до дома под дождем? Не простудился?
— Нет, как видишь. Ты уже знаешь, как меня зовут. Зараза. Надо было тебя замочить, как следует, мозги тебе выпустить.
— Ты уже не пугаешься, когда слышишь мой шёпот?
— А чего пугаться? И так иду и с тобой разговариваю. Блин, ты представляешь, как это выглядит со стороны?
— Олег, да мне насрать, как это выглядит со стороны — я же тебе говорил, что не оставлю тебя в покое, пока ты…
— Пока что я? Говори уже, раз начал — смотри, люди на нас, то есть на меня, оглядываются.
— Пока ты не признаешься, пока не понесёшь наказание, пока всё это не закончится. Ты меня убил — тебе отвечать. Мстить тебе было бы слишком просто.
— Ты представляешь, на сколько меня упекут? Столько такая мразь, как ты, не стоит, — интересно, Олег пристально посмотрел на какую-то женщину, которая рот открыла от удивления. Видимо, живёт здесь, знает его и думает, что он обнюханный по двору шатается и сам с собой разговаривает.
— Да, тётка, он нюхал клей… Беееее!
— Очень смешно!
— Ага. Знаешь, теперь ты мне не можешь ничего сделать. Не можешь меня убить. Теперь я в лицо тебе могу сказать, какое ты ничтожество. Что ты можешь сделать? Что можешь ответить? И представь, что каждую ночь, каждый день ты будешь слышать и видеть меня. Каждый день, слышишь? Слышишь…
VII
Олег вновь проснулся в поту. Мучительно болела шея. На кухне привычно свистел чайник, собака весело лаяла. Наступал новый день. Хотя время остановилось и для Олега — было что-то до тех событий на озере, а всё, что случилось после, сливалось в одну большую безумную медленную песню, с едва различимыми словами, без куплетов, припевов и всех других привычных атрибутов.
— Что же так болит голова? — Олег бормотал себе под нос, на ходу натягивая штаны. Он схватил футболку, висевшую на спинке стула, и направился к двери.
— Ты куда? — мать кричала ему вслед, — Позавтракай, зачем ты так? Что с тобой, в конце концов, случилось? Имею я право знать или нет? Олежа! С собакой погуляешь?
— Если меня будут искать из автосервиса — скажи, что меня нет, — сказал Олег и хлопнул дверью.
Отделение милиции было в соседнем дворе. Небольшое здание, вокруг которого стояли машины, разбитое крыльцо, российский флаг над входом. Олег остановился в замешательстве.
— Ну что же ты стоишь? Чего испугался? — Олег поймал себя на мысли, что говорит сам с собой, что никто ему не шепчет, и, тем не менее, он не хочет идти, а что-то тянет вперед.
Как часто мы делаем не то, что задумали, не то, что нам подсказывает наша внутренняя расчётливость. Как часто мы раскаиваемся в самих себе, и не только в своих поступках, но и в своих прежних мыслях. «Ну, вот если бы я догадался об этом раньше», — так часто мы себе говорим, когда уже дело сделано, решение принято и самое время задуматься о результатах содеянного. О, нет, та самая холодная расчётливость здесь не работает!
Как нам порой хочется вернуть всё назад и что-то изменить, сделать другой ход, повернуть в совершенно иную сторону! Но, в отличие от шашек или шахмат, где отыграться удастся в следующей партии, наша партия — жизнь — даёт нам исключительно одну попытку. И сколько бы у нас ни было сил, желания, если хотите — даже денег, но одна попытка есть она попытка.
— Одна попытка, — Олег сказал это сам себе и облокотился на перила крыльца отделения милиции. Перила зашатались, что-то внизу заскрипело.
— Эй, что делаешь здесь? — поднимаясь по крыльцу, бросил Олегу участковый, тот самый, что не раз гонял его с друзьями со скамеек и тот, самый, что показывал фотографию.
— Я к Вам, — Олег не знал, с чего начать.
— Если ты по делу — давай, рассказывай, — лейтенант был сыт по горло желающими поболтать, поделиться сплетнями, поэтому решил поскорее закончить этот почти и не завязавшийся разговор.
— А ну-ка останови его, расскажи ему всё как есть, — Олег услышал шёпот позади себя, но даже не обернулся, так как было ясно, что никого там не было и не могло быть.
— Расскажу, оставь меня, оставь меня, я сам всё расскажу, не надо мне говорить то, что я должен делать, я и так делаю, не знаю даже что, — Олег сказал это так громко, что участковый, уже зашедший в двери отделения, остановился и обернулся.
Два милиционера под руки вели пьяного, грязного, отвратительно одетого мужчину. Поднявшись с чужой помощью на крыльцо, в дверях он вдруг споткнулся, повис на руках конвоиров, широко улыбнулся и растёр блевотину рукавом по лицу.
— Палыч, ну чего смотришь — с твоей территории, между прочим. Иди и разбирайся, — один из милиционеров, совсем молодой, видимо, был сыт по горло подобной клиентурой, недовольно смотрел на участкового.
— Сейчас приду — глаза бы мои не видели этого чебурашку. Ну, так что ты хотел сказать? — участковый перевел разговор на Олега, теребя в нетерпении пуговицу на рукаве.
— Это я его убил. Но я его не убил, он жив. Он сейчас слышит нас, — быстро произнес Олег и только теперь обернулся назад, но, конечно, никого там не было.
— Кого? — впрочем, участковый уже догадывался, о чём говорит Олег. Он понял что-то ещё тогда, вечером у озера, но списал это на свою мнительность и усталость. Сейчас же всё становилось более или менее ясно.
— Ну, вот видишь, как просто это было сказать. Теперь ты уже не отвертишься. Видишь, как всё просто. Ты испугался меня — и всё сам рассказал, — Олега этот шёпот уже начал выводить из себя.
— Уйди, что тебе ещё надо? Я не тебя испугался! — Олег крутил головой, не зная, куда смотреть и к кому обращаться. Участковый всё воспринял на свой счет.
— Знаешь, парень, давай-ка или я вызываю наряд и мы работаем жёстко, или ты рассказываешь всё как есть, не придуриваясь. Идём, — участковый довольно грубо дёрнул Олега за плечо.
Еще через десять минут старший лейтенант милиции Алексей Павлович Зверев, которого все знали как Палыча, уже был в курсе всего в подробностях, достаточных для того, чтобы сделать некоторые бесспорные выводы. Олег сидел здесь же, в кабинете на старом стуле с разодранной красной обивкой — когда-то это был очень дорогой стул. Впрочем, когда-то и Олег с трудом мог представить, что он будет вот так вот сидеть и гадать о том, как всё сложилось глупо и непросто одновременно. Олега никто не задерживал, не сковывал в наручнике, не запирал в обезьяннике, однако чувство несвободы, скованности, виновности просыпалось где-то внутри и душило и изничтожало все остальные чувства. Рассказывая о том, что произошло несколько дней назад, он ни слова не сказал о своих друзьях, не обмолвился и о шёпоте, и о том, кого он видел тогда вечером в отражении в озере.
Вокруг суетились. Звонили телефоны. Люди приходили и уходили, садились рядом на такие же старые стулья с драной обивкой, потом вдруг вскакивали, куда-то исчезали, а потом прибегали вновь. Палыч куда-то звонил сам, ему передавали по рукам телефон из соседнего кабинета — тогда Палыч нагибался над столом, чтобы дотянуть голову до трубки, так как длины шнура не хватало. Потом появились бумаги, много бумаг, в которых Палыч со знанием дела копался, доставая то одну, то другую, то убирая их на место.
Олег не заметил, как прошли четыре часа. Так быстро время в его жизни ещё не летело никогда. Он не слышал слова, не замечал лиц, вообще забыл, где он находится и зачем. Никто не шептал больше. Пропала какая-то тревога. Перестала болеть голова.
— Вот тебе, — вбежавший в комнату мужчина в ярости ударил Олега коленом в лицо, кровь хлынула рекой из носа, — Это ты, я сейчас убью тебя!
Палыч схватил нападавшего за руку и строго сказал: «Хватит, не надо!». Он сел на стул рядом с Олегом и заплакал навзрыд. В дверях стояла молодая женщина. «Его родители», — догадался Олег.
— Вы должны его задержать как-то, это убийца моего сына», — она произнесла, пытаясь сдерживать себя.
— Так, всё, мне надоело. Я вам звонил не для того, чтобы вы приходили и устраивали здесь побоище. Всё, уже всё случилось! — Палыч не знал, что ещё можно сказать в такой нелепой ситуации. Убийца и родители жертвы находились одновременно в его малюсеньком кабинете с решёткой на единственном маленьком окне. Атмосфера была накалена, а он, Палыч, подумать только, защищал убийцу!
— Садитесь! — Палыч не просто сказал, а буквально приказал матери Саши. Женщина покорно села на такой же потёртый старый стул с красной рваной обивкой, на которых уже сидели её муж и Олег — убийца её сына.
— Я прошу, — мать Саши волновалась, — прошу задержать его.
— Он никуда не денется, — строго ответил Палыч.
— Но…
— Здесь распоряжаюсь я. Я сказал, что он никуда не денется, — Палыч снова рылся в бумагах, снова звонил в бешенстве телефон, снова бегали какие-то люди, снова время бежало вперёд с бешеной силой, отыгрываясь на Олеге за все те четыре дня, что прошли с момента убийства. На пол капала кровь из разбитого носа Олега. Каждая капля отдавалась в толще линолеума каким-то особенным, глухим звуком.
Через пять минут Палыч поднял глаза от папки, что-то записал на клочке бумаги простым карандашом, вложил этот клочок в папку и захлопнул её. «Всё», — произнес он.
— Где, где мой мальчик, скажите? — женщина едва сдерживала слезы.
— В озере, — тихо выдавил из себя Олег.
— Так я и знала.
Палыч тяжело вздохнул, пододвинул к себе телефон, снял трубку, быстро вращая диск, набрал номер. «Дежурный? Это Зверев. Мне конвой. Жду».
VIII
Озеро прочёсывали бреднем — длинной сетью, сплетённой из толстых верёвок, с крупной ячеей. Милиционер тяжёлыми шагами продвигался по песчаному берегу, карабкался на него, держа в руке веревку от сети. На озере стояла на якоре лодка — второй конец верёвки, удерживающий бредень, держал какой-то тип в плащ-палатке. Все торопились, работать осенью на открытом воздухе, да ещё и на водоёме — занятие не из приятных.
Олег смотрел на происходящее с берега. Его левая рука была прикована наручниками к двери милицейского уазика — поза неудобная, но что поделаешь. Рассмотрев лодку получше, он узнал её — она лежала на траве за кладбищенской оградой. Лишь изредка, по большим праздникам, кладбищенские сторожа спускали её на воду и за небольшую плату катали по озеру всех желающих.
— Ну, есть что-нибудь? — Палыч уже был в нетерпении, — Смотри, если ты меня обманул, — обращался он уже к Олегу.
— Нет, точно здесь, я уверен. Он мне сам говорил, — произнёс Олег и запнулся.
— Кто тебе говорил? Ты чего, парень? Ты что, не сам его убил или я чего-то недопонял? — три часа стояния на берегу в ожидании начинали раздражать Палыча, он курил сигареты одну за одной, обдавая Олега едким дымом дешёвого табака.
— Слышь, Палыч, мать твою, долго мы тут ещё будем играть комедию? Ни хрена нету! — терпение начало пропадать и у сидевшего в лодке, внешне казавшегося спокойным, — Ты-то там куришь, а у меня закончились!
— Ищи лучше. Найдёшь, вернёшься на берег и покуришь. Что, всё бросать, из-за того, что ты, сука, не можешь без сигареты пять минут прожить? — Палыч кричал так громко, что со стороны кладбища доносилось эхо.
— Ладно, понял, — лодка качнулась, по воде пошли круги.
— Знаешь, Олег, — Палыч немного успокоился, — Я у тебя не спрашивал пока, а вот интересно мне. Зачем ты его убил?
— Не знаю…
Палыч покачал головой:
— Вот так всегда. Все ходим под Богом. И если бы за что-то убивали, так половина — ни за что.
— Ага, — Олег совсем сник, засомневавшись на мгновение, убил ли он на самом деле того парня.
— Есть, Палыч, что-то нашли! Сейчас тянем — если не то, то уже до завтра. Я так не могу больше, — милиционер в лодке привязал верёвку от бредня к корме, поднял кирпич, привязанный в качестве якоря, и, скрипя вёслами, начал грести к берегу.
Палыч побежал по песку к берегу к милиционеру, тянувшему веревку с другой стороны, схватил за неё тоже, начал тянуть. Прошло несколько минут, пока сетку, привязанную к верёвкам, наконец удалось совместными усилиями подтянуть к берегу.
— Что это? — Палыч отскочил от бредня. Палыч за десять лет службы в милиции видел много трупов, криминальной мокрухи, разборок, убийств, удушений, но сейчас.… В бредне, среди травы и мусора, лежало тело подростка, одетого в тёмный то ли плащ, то ли накидку из грубой холщовой ткани с капюшоном. — Что это?
— Значит, это правда, — тихо сказал Олег.
IX
Когда я открыл глаза, уже светало. Через малюсенькое окошко с каким-то кривым желтоватым стеклом, похожим на слюду, пробивались первые лучи. Пахло свежим деревом и хлебом. Я пошевелил рукой. «Сено?», — удивился я сам себе.
— Ну, проснулся? Сейчас, обожди, иди, умойся, вон там, в кадке вода.
Холодная вода. Только сейчас я заметил, что на мне — рубаха, кажется льняная. Никогда я такого не надевал. Где моя футболка? Джинсы? Ладно, промолчу. Да, ещё, помнится, на мне был плащ как из мешка из-под картошки. Где он?
Женщина поставила на стол передо мной маленькую деревянную чашку — в ней было молоко. Молоко очень вкусно пахло. У меня сразу закружилась голова. Я быстро пододвинул чашку к себе и сделал два больших глотка. Перед глазами пошли круги, сразу захотелось лечь и спать дальше.