Беляков Сергей Ликвидатор (Части 1-2)
Сергей Беляков
Ликвидатор (Части 1,2)
Аннотация
Попытка отобразить на бумаге эмоции и мироощущения человека, выдернутого из кокона иллюзий Союза образца 1986-го и шарахнутого мордой о столб мировой ядерной катастрофы
"Forwarned is Forarmed" - "Кто предупрежден, тот вооружен"
Разъяснение словаря: Те, кто осведомлены
о надвигающейся опасности, лучше подготовлены
ко встрече с ней, чем те, кто о ней ничего не подозревает
(E. D. Hirsch, Jr., et al. "The New Dictionary of Cultural Literacy", 3rd Edition, Boston, 2002)
ПРОЛОГ
Я долго вынашивал идею написать о Чернобыле. О том Чернобыле, который я узнал сам.
Сначала было наплевать. Тема была до обидного избитой, ей пользовались кому не лень, как популярной путаной. Выбивали квартиры, награды, льготы, зарабатывали полит-популярность... Кто-то писал о Чернобыле от души, как мой "со-батальонник" Серега Мирный ("Хуже радиации", книга, включающая повесть и рассказы о Чернобыле 86-го) - и на фоне этих наполненных горечью и гордостью строк собственные воспоминания казались слишком блеклыми.
Потом было не до того - Союз разваливался, слишком весомыми казались каждодневные перемены, слишком заезженной выглядела тема Чернобыля. Хотя некоторые все еще взбирались на нее, скорее, по привычке.
Потом был занят пост-докторанством, работой.
Пару раз был очень близок к тому, чтобы действительно взяться и написать. Но как только мозг начинал выкачивать из глубины куски слежавшегося чернобыльского ила, становилось настолько не по себе, что я разом оставлял эту затею. Опускались руки. Я слишком хорошо помнил запахи Зоны и Станции, я опять ощущал кожей иссушающую радиоактивную пыль Промплощадки, я снова истекал потом неизвестности на "объекте Пикалова", я вновь метался по крыше 3-го блока... Мозг отказывался сотрудничать. Я сдавался.
На ЧАЭС у меня была небольшая записная книжка, в которой я держал данные об уровнях радиации на разных объектах, где работал и списки команд по дням. Те, кто ходил из 25-й бригады с командой на Станцию в лето 86-го, знают: текучка была такой, что редко когда удавалось признать по фамилии не в лицо, которое по большей части ты видел в "Лепестке" или в баночном респираторе, но по фамилии в реестре - признать человека, с которым ты работал вчера, позавчера, три дня назад...
Книжка осталась в зоне. Не хотелось тащить с собой лишние рентгены - ни в строчках, ни в пыли между страницами.
Очень жалею, что не взял ее с собой.
Потому что я могу восстановить в памяти географические названия, технические термины, слэнг. Но забываются-то по большей части имена, о чем сожалею несказанно. Восстановить их становится все труднее.
Я попробовал было ткнуться в Интернет, поискать что-либо написанное о лете 86-го на ЧАЭС. Нашел много всякого, но, к сожалению, больше документального характера, иногда рупорно-триумфального, что-то вроде "Из летописи боевого пути в\ч NХХХХХ". Встречались и воспоминания, но они носили по большей части эпизодический характер. Выдержки из книги Сереги Мирного стоят особняком - он написал о тяжкой работе разведчиков, за что ему низкий поклон.
И я решил, что смогу взяться и написать о моем Чернобыле.
Мне есть что рассказать. Я имею 23 ходки на ЧАЭС. Начиная с 6-го августа 86-го, я работал на Станции с командами численностью от 10 до 25 бойцов в течение 15 дней подряд. Волей фортуны и командования я был "воткнут" во все самые горячие точки ЧАЭС августа 86-го.
Я постараюсь описать то, что еще удерживается памятью. Не буду повторяться и освещать саму историю ЛПА - ее знают многие, по книгам, статьям, Интернету.
Не ищите здесь очередные мемуары мачо-ликвидатора. Часто-густо выходит, что автор мемуаров преследует цель либо заключить себя в рамки портрета героя (мученика, святого, и пр.), либо возвысить острием пера свое ущемленное самолюбие, либо попытаться привлечь к себе внимание (в лучшем варианте - привлечь внимание к проблеме), и т. д.
Мне не нужно ничего этого. Моя жизнь сложилась - плохо ли, хорошо ли, и насколько в этом сыграла свою роль Чернобыльская история - неважно, но по-моему, сложилась. Мне не нужно от Неньки-Украины ни почета, ни денег, ни признания. Поэтому я не буду писать стандартные мемуары.
Я попробую восстановить в памяти и отобразить на бумаге эмоции и мироощущения человека, по собственной воле выдернутого из кокона иллюзий и мира наносных ценностей Союза образца 1986-го и шарахнутого мордой о столб ядерной катастрофы.
Если это вам интересно - читайте дальше.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
"Сварщик зварю¤ метал"
30 апреля 1986 г.
Дальние Озера, Днепр
...Вовик прищуривает правый глаз. Сизый дым от "Примы" выедает мозги, но он мужественно старается докурить "до ногтя". Надо экономить, впереди еще два дня. Курева у нас не много.
Вовик лежит на боку у костра и цитирует избранное, "в?рш голови колгоспу "В?рний шлях" Миколи Iвановича Паська" на животрепещущую тему о необходимости обеспечения спец-молоком лиц, работающих с газовой сваркой:
Сварщик зварю¤ метал.
Втома напада¤,
Бо йому той вредний газ
В лJгк? попада¤.
Треба випить молока
Дв? л?три одразу,
Щоб очистить легк? вс?
Од вредного газу!
Вовик утверждает, что это придумано не им, а было действительно прислано на Киевское радио, но мы с Димой в этом сомневаемся.
Мы выбрались на рыбалку на Дальние Озера. Никого, кроме нас троих, на расстоянии пушечного выстрела. Природа. Чистая родниковая вода. Хороший клев. Достаточное количество закуски и того, к чему она прилагается. Впереди длинный первомайский выходной - "что еще нужно джигиту, чтобы спокойно встретить старость?"
Я передергиваю плечами. Холодает. Перед закатом мы искупались в протоке, и сейчас греемся у костра. Вода в протоке темная, с едва уловимым привкусом тины, и холоднющая до зуболома. Природа в этих местах всегда удивляла первозданной нетронутостью. Но в нашем государстве такое непорядок; неча площадям гулять... Скрипнуло державное перо, и вот в пределах двух десятков километров отсюда воздвигнут форпост отечественной химпромышленности, Днепродзержинское ПО "Азот". И уж где-то совсем рядом, выше по течению, находятся отстойники и могильники химических отходов форпоста.
Мы - химики. Ежедневная работа с ядами, мутагенами и прочей прелестью загрубляет планку восприимчивости химика к проблемам окружающей среды. Примерно так же, как хирург в отделении "скорой помощи" со временем перестает содрогаться при виде берцовой кости, торчащей сквозь мякоть из открытого перелома. Но когда химик-синтетик попадает в такую вот пасторальную благодать, что-то шевелится в его зачерствевшей душе... Вспоминается история с "органическими отходами" нашей кафедры, которые раньше находили тихую пристань в сливной яме во дворе института, рядом с навечно угасшим фонтаном. В один прекрасный день орлы из отдела техники безопасности института, очнувшись, круто взялись за эту самую безопасность; маятник качнулся, и вот уже мы с Вовиком лихо катим на грузовике из АХЧ, затаренном бутылями с крепким коктейлем из разномастных химикатов... Шефская помощь - великое дело: "Азот" великодушно позволил нам опорожниться в своих золотаревых тайниках. Скажу одно: апокалиптическая картина гор из дымящихся твердых отходов, ненавязчиво окружающих "отстойник" жидких сливов размером с добрый сельский ставок, на берегу которого прел каркас дохлой лошади, запомнилась мне навсегда... Заблукавшая сивка решила утолить жажду. А может, цыгане отвели ее в это проклятое место, как масаи в Африке заботливо сопровождают старого больного слона на вечное успокоение на слоновьем кладбище?
Каждый раз, когда мы с Вовиком вспоминаем эту поездку на свалку, история выглядит все более гротескной, все новые и новые фантасмагоричные предположения о судьбе бедняжки лошади высказываются шокированной аудиторией. В данном случае наша аудитория - Дима, который слышал эту историю много раз и уже "истощил фонтан".
Мы переключаемся на "цитатник Мао" - крылатые изречения одного из наших коллег, чье косноязычие рождало легенды у студентов, восхищавшихся его колоритной речью. Вовик блистает перлами доцентской мудрости, имитируя не только голос, но и выражение лица автора. "Кратость - вежливость королей", он важно раздувает щеки, делая упор на слове "кратость". "Чего ты расселся, как король Бурбос на Канарейских островах?!" - одна из последних жемчужин коллекции. Мы некоторое время упражняемся в поисках этиологии этого выражения. "Канарейские" явно замещает "Канарские", "Бурбос" может происходить от "Бурбон", но вот "расселся"... Мы быстро выдыхаемся.
Разговор иссякает сам по себе. Костер изредка постреливает сырой веткой. От протоки все ощутимее тянет холодом. Комарье затягивает свою вечную песню, но у нас наготове мощное подспорье, самоварный ДЭТА, щедро размазанный по "частям тела".
Чай вскипел.
По-моему, Дима был первым, кто обратил внимание на неестественно быстро понижающийся уровень воды в протоке. Он пошел проверить донки, но вернулся почти сразу и сказал:
- Мужики, вода ушла...
Мы переглядываемся. Многим жителям Днепропетровска известно, что это означает: перекрыт сброс воды на Днепродзержинской плотине. Такое случалось и раньше, нечасто, но бывало. Главным образом тогда, когда один из славных гигантов тяжелой индустрии ненавязчиво ронял что-то в реку, от чего Днепр разом покрывался слоем дохлой рыбы, а жизнерадостно переливающася на солнце синтетическая пена заменяла зеленую ряску на поверхности воды...
Солнце садится в кровавой пене облаков. Наша непонятная тревога усиливается пропорционально сгущающейся темноте. Уровень воды упал уже более чем на метр. Корни растущих близко к берегу берез, раньше скрытые под водой, черными змеями хищно тянутся к нам по обрыву.
Я верчу настройку ВЭФа. Наши станции молотят традиционную предпразничную ерундятину. В какой-то момент далекий голос на одном из скандинавских языков - то ли шведском, то ли норвежском - впервые отчетливо произносит слово: "Чернобыль"...
Вечер скомкан. Мы укладываемся спать, предполагая самое плохое.
Чернобыльская действительность впервые прорезывается в рейсовом автобусе на пути домой: из разговора двух бабуль я узнаю, что на станции "вышла авария с пожаром". Двое погибло.
Меры приняты вовремя, населению угрозы нет.
Май-июль 1986 г.
Днепропетровск
Как мы жили в те невероятно знойные месяцы лета 86-го?
Слухами и надеждами.
В начале мая, когда уже состоялся парад на Крещатике, когда по дорогам Киевщины прокатилась разноцветная волна пелатона Велогонки мира, когда уже вывезли многострадальные семьи атомщиков из Припяти (и в том числе семью моего двоюродного брата Саши, электрика с ЧАЭС - его младший сын сильно пострадал от переоблучения...), когда Киев стоял перед лицом тотальной эвакуации, - поползли слухи, один страшнее другого. Мы работали в учреждении, по роду деятельности связанному с ГО области и республики, и наши под/полковники с военной кафедры знали безусловно больше, чем фильтровалось с верхов в СМИ. С военки и просачивалось понемногу то самое, что порождало кошмарное ощущение бессилия и обреченности. Отсутствие информации, помноженное на существенно больший уровень знаний об опасности радиоактивного заражения (пусть даже и в теоретическом объеме) приводило наших коллег и студентов в Институте в состояние шока. Вот наиболее запомнившиеся слухи и реалии тех дней.
В Киеве - повальное бегство, как во времена войны. За билет на поезд куда угодно, лишь бы долой из города - дают до тысячи рублей. На вокзале и в аэропортах - кордоны солдат с собаками. Матери буквально вкидывают своих детей в отходящие поезда, лишь бы увезти их из радиоактивного города. К столице стягиваются войска на случай бунтов.
Создалась реальная угроза прорыва радиоактивных веществ в Днепр (поэтому, собственно, и была полностью закрыта плотина). Необходимо запасаться питьевой водой, в максимально допустимых размерах, поскольку со дня на день закроют все три заборные станции города - на неизвестный срок.
Надо принимать иодид калия - на случай, если радиоактивное облако накроет город, и радиоактивный иод начнет накапливаться в щитовидке.
8 Мая выступил Минздрав Украины Романенко. Необходимые профилактические меры: мытье рук, ежедневная влажная уборка квартиры, протирание обуви, закрытые форточки. Ровным счетом ничего об истинном состянии радиологической обстановки в Киеве и республике - его доклад был тщательно причесан в Политбюро ЦК КПУ. Между тем на рынках города народ стихийно бойкотирует ранние овощи и фрукты, продаваемые с машин с киевскими областными номерами.
15 Мая выступил Горбачев. Гласность получает еще один, и солидный, пинок под зад: на фоне откатанных фраз о полном контроле ситуации, о роли Политбюро, о героизме советских людей - ни слова об истинном масштабе катастрофы, о том, чего ждать людям от происходящего в Чернобыле. Заканчивает МС агитикой о проблеме мировых ядерных арсеналов, хранящих потенциал в тысячи и тысячи раз страшнее Чернобыльской аварии...
В эти дни паника как результат инормационного голода достигла апогея. Слухи утверждают, что реактор продолжает гореть, что сотни людей облучены насмерть... Поступают первые сообщения от непосредственных ликвидаторов через телефонные звонки, через записки, через родственников. Новости не настолько страшны, как слухи, но все равно пугающе расходятся с ТВ и газетами.
Улицы города исправно поливаются по утрам, особенно в центральной и нагорной частях, где живет начальство. Как назло, раннее лето делает Днепропетровск неотразимо красивым, и его свежеумытые проспекты еще больше усиливают тоску неведения. Странным образом в голове крутится параллель с июнем 41-го, но я гоню эту мысль.
Двое полковников с военной кафедры были первыми призваны "на специальные сборы". В Институте все уже примерно представляли, какого рода сборы их ожидают. Но реальность, как оказалось, была далеко впереди предположений.
После выступления Горбачева информации стало больше.
Первые телевизионные кадры со станции я увидел где-то в конце мая-начале июня. Ничего существенного, какая-то машина, какие-то войсковые в странном обмундировании копошатся около нее - все это на фоне стены большого промздания. Гладкие фразы о высоком моральном духе в войсках. После этого кадры о фестивале искусств "Киевская весна". Уральский народный хор после успешного выступления на фестивале гастролирует в расположении армейских частей, задействованных в ликвидации (теперь участники тех многострадальных "гастролей" безуспешно пытаются добиться признания статуса пострадавших от аварии).
В конце мая начали "забривать в партизаны" - призывать солдат и офицеров-запасников "на специальные учебные сборы". Поскольку ДХТИ был единственным в республике специализированным ВУЗом с войсковой химической подготовкой, все с тревогой ожидали, что наших потянут сразу. По каким-то туманным соображениям - как понял я позднее, уже будучи в Чернобыле - первая волна призыва широкой сетью прошла по Харькову и Донбассу. Днепр - в основной массе - не трогали до осени. Тем не менее, первым из штатских в Институте был призван Ваня Кондрашов.
Вторым "дернули" меня.
В общем, я сдался сам.
До сих пор я не могу объяснить сам себе, что же явилось тем последним толчком, который послал меня навстречу Чернобылю.
В один из июньских вечеров в программе "Время" показали короткий репортаж о работе ИМР, инженерных машин разграждения, на Промплощадке. Мой отец, в те времена еще довольно крепкого здоровья отставник, вспомнил свое боевое танкистское прошлое, и, подхваченный угаром патриотической волны, двинул в райвоенкомат. Естественно, ему было отказано - возраст не тот. Пробурчав что-то вроде "Ни хрена они там не понимают...", он с затеей расстался, но его бравый выпад каким-то образом зацепил меня. Я вспомнил рассказ таксиста, подвозившего меня пару дней назад. Один водила из их гаража уже вернулся назад из Чернобыля, где был "в командировке" (в водителях уже тогда была острая нехватка, и засватывали всех, у кого были профессиональные водительские права и кому было 30 и более), весь в волдырях и с белокровием. Он ругал радиацию на чем свет стоит и утверждал, что если неделю беспросыпно алкать, то можно выработать своего рода иммунитет к облучению, а иначе - хана...
И мне подумалось, что как ни убого нас учили на "военке" премудростям защиты от ОМП, как ни издевались наши острословы над косноязычием полковников, часть несложных войсковых познаний о воздействии радиации на человека, о "порядке и методах индивидуальной и групповой защиты от ядерной угрозы" (во, слова какие припомнились!) все же осела где-то глубоко в мозгу. По меньшей мере, эта часть не давала мне повода для беспричинного, панического страха, как у того таксиста. Я помнил коэффициенты поглощения проникающей радиации для различных материалов - брони, цемента, освинцованного стекла. Я помнил старый добрый ДП-5А с его зловещим поддиапазоном до 200 р/ч - если бы я тогда знал, что мне придется пользоваться этим поддиапазоном, и часто... Я помнил многие вещи, как говорили раньше, я был кое-как "подкован" в этих вопросах. Лучше, чем многие, кого принудительно загребли на спец-сборы. Это давало мнимую уверенность в том, что черт не так страшен, а также рождало некое бравое ощущение потенциальной полезности. Знания, как оказалось, были малопригодны, но на момент похода в военкомат я был полон сознания собственной значимости и желания помочь стране и облучающемуся личному составу участников спец-сборов.
Где-то совсем неподалеку от этой филантропической идеи витала также идиотская уверенность в том, что "пронесет", "вывезет", и надежда на вечное наше "авось"...