Вперед, вперед. По лестнице, шаркая в прыжке подошвами «Конверсов» по выщербленным ступенькам. Остановка, люди, спешащие домой, поток желтого и оранжевого цвета, текущий мимо в серой асфальтной струе. Что тут интересного?
Студентишка стоит, делает вид, что листает конспекты. А тень мечется, уворачиваясь от двух полицейских, которые хотят утянуть ее в сторону военкомата. Владельцы их, тех, чьи фуражки на асфальте вытянуты как у эсэсовцев, тоже присматриваются к парнишке. А ведь исключили, точно…
Чуть подпитый работяга, едущий с шабашки. Он-то еще стоит, прислонясь к железяке остановки, а вот тень… Размазало ее, бедную, по нагретой поверхности тротуара, вырубает.
Уставшая мама, держащая аж двоих малолетних хулигашек за руки. Они вырываются. Хотят еще побегать, несмотря на сутолоку и проносящиеся машины. Хорошо, что это крашеное в солнечный цвет очарование не видит, что творят их тени, уже залезшие на самый козырек, под которым прячутся от лучей закатного солнца их хозяева.
И еще. И еще. Великое множество и людей, и теней. У каждого – своя собственная жизнь. О! Вот и маршрутка. Прыг в нее, и надо же!!! Свободное сиденье, можно включить что-нибудь и смотреть за окно. Тень прижукливается рядом, сворачивается в комочек и довольно урчит. Ну да, дорогая, набегалась. Потерпи, скоро приедем домой. А за окном?..
О-о-о-о… там целый хоровод и калейдоскоп, смешивающийся в водовороте тех, чья жизнь зависит от света.
Вон какой-то кот, похоже, из японского мультфильма, носится за одной из героинь сказки про паренька с луковичной головой. А вот виднеется девушка, похожая на участницу боевика про пиратов. Ту, что была колдуньей Вуду. А это кто? Интересная тень, – то молодая девушка, то умная и пожившая женщина. Что-то большое и пушистое, с хвостом и торчащими ушами. Человек, чье тело мгновенно вытягивается в гибкое змеиное. Кто-то странный, перетекающий из образа в образ. Девушка с волной кудрей и почему-то с лютней. Кролик, снимающий цилиндр и извлекающий кувалду. Паренек, похожий силуэтом на Джонни, гуляющего по коробкам разного цвета. Миллионы, мириады, вселенные, живущие рядом…
Вечер. Тени успокаиваются и уходят. До утра. Спокойной ночи, подружка.
Ночь превращается в день. Вскипает раскаленным газовым облаком. Жжет непереносимым и все плавящим жаром. Убивает и людей, и их тени. Разрывает в клочья и уничтожает в топке ядерного огня.
Солнце ничего не может. Даже пробиться сквозь серые низкие тучи. Но и так знает, что все кончено. И что внизу нет никого и ничего. Ни людей. Ни теней.
* * *Морхольд вздрогнул и проснулся. Сглотнул, шмыгнул носом. Приснится же такое, а? И где он все-таки?
Судя по запахам, все еще в фургоне. Это не приснилось.
Пахло золой и углями от печи, находящейся рядом. Его, Морхольда, потом. Литрами мерить надо, наверное. Что за лекарство у Живы, кто знает, но сейчас он верил в свое выздоровление. Слабость? Ничего, пройдет.
Фургон поскрипывал, явно находясь в движении. А вот это не очень хорошо. Ему, может быть, вовсе и не по пути с ними, а? Морхольд решил встать. Не получилось.
Руки и ноги кто-то притянул к топчану. Стянул плотным, хотя и мягким. Вляпался все-таки, все-таки вляпался. Верить в это не хотелось. Совершенно.
Он дернул руки, надеясь как-то растянуть то ли веревки, то ли ремни. Но толку-то, толку? Сил осталось на еле заметные подергивания. Морхольд скрипнул зубами, злясь на самого себя и не понимая: зачем это? Лечить, ухаживать? И зачем он им вообще?
Неожиданно топчан еле заметно дрогнул. Что за хрень? Морхольд приподнял голову, уже чувствуя странные касания по ноге. Этого ему не хватало!
По овчине, замерев на мгновение и тут же прыгнув, шло – не кралось, а шло – нечто. Небольшое, вытянутое, с четырьмя сильными кривыми лапками, поверх чешуйчатой кожи покрытое чем-то вроде крохотных крапчатых перышек.
Нечто быстро оказалось у него на груди. Село, по-кошачьи скребанув когтями, нагнуло длинную шею. Мелькнул темный язык, и нечто зашипело, оскалившись. Мягко и сочно чвакнув, из верхней челюсти медленно выползли клыки. Блеснули прозрачным и жидким на загнутых кончиках. Морхольд судорожно вздохнул. Нечто еще раз зашипело.
Дом у дороги-5
Одноглазый слушал ветер и успокаивающийся дождь за окном. Да, уже не хлестало, не пыталось влезть внутрь ангара пахнущее водой и кислотой чудище. Это не очень хорошо. Здесь, в глуши, после дождя кто только не проснется, кто только не захочет покушать. А тут, смотрите, целый шведский стол. На выбор: от сухих жестких ребер до почти молочного младенца. Налетай не хочу.
Он поправил бушлат, поднял воротник. Вдали от полыхающей бочки холод ощущался очень сильно. Вспомнился детский теплый шарф. Такой мохнатый, бело-сине-желтый. Тогда он его страх как не любил. Сейчас сразу намотал бы на шею, прикрыл грудь. Да, именно так.
Люди за спиной спали. Вернее, как? Кто-то спал, кто-то неразборчиво бухтел под нос. Кто-то, если судить по тихому чавканью, жрал в одно рыло. Ну, каждому свое. Подумать о еде для человека, охранявшего их? Да ни за что. Так оно было всегда. Кто-то другой должен, а я нет.
А уж вот так, по ночам охранять… Точно кто-нибудь другой. Такой вот дурак, как он сам. И ведь просидит, если надо, всю ночь. Пусть и только из-за одного Сережки, который ему никто и зовут его никак. Ну, немного за девчонку Чолокяна, хотя тот и сам мог бы покараулить. Багира? Пусть тоже поспит. Дань уважения воина воину. Тем более, она точно придет его сменить.
Люди всегда остаются людьми. Большинство всегда боялось ремесла, выбранного одноглазым. Зато любило порубиться в компьютерные игры, выкашивая вражин батальонами и лишь изредка пользуясь аптечками. И не умирая.
А такие, как одноглазый? Когда-то, до того, как он попал в свою часть, воинов считали за идиотов. В девяностые не было профессии хуже, а призывники, как могли, бежали от армии. Боясь даже не боевиков, жаждущих отрезать им голову. Боясь получить люлей от таких же призывников.
Когда тем совсем молодым воинам приходилось воевать, защищая края обгрызенной империи, то, возвращаясь оттуда, они удивлялись. Парни, прошедшие боль, голод, холод, смерть и кровь, слышали странные мантры. От тех, кто твердил о своем призвании защищать их от страшного государства, кидающего ребят на бойню.
«Пушечное мясо! Необстрелянные мальчишки! Война за нефтедоллары!»
Воины слушали, молчали и уходили. Правозащитники продолжали орать дальше. Сами воины, как правило, были им совершенно не нужны.
Потом армия стала престижнее. Служили в ней с возрастающей охотой. Те, кто хотел служить. Они вопросов про «за что война?» не задавали. Солдатам намного проще. Не потому, что они глупые и выполняют приказы. Нет. Они просто видят врага на месте. И вопросы отпадают сами собой.
Одноглазый смотрел на серый бетон внизу, вспоминал ряды кроватей. Ночь, когда их подняли в первый раз. В очередной раз где-то случилась беда. И выручать выпало им.
* * *– Сержант, сержант, твою мать! Куда ты меня тащишь!!! Пусти! Пусти!!!
– Да держите его, дауны! – Сержант-медик торопливо сдергивал пластиковый колпачок одноразового инъектора. – ИПП доставайте быстрее, шевелитесь, гамадрилы беременные!
Лейтенант мутнеющим взглядом смотрел на высоту, с которой, тонко вскрикнув, полетел от пули снайпера коротышка Маугли. Тот самый коротышка Маугли, давно мечтавший попасть на войну и получить «крап», как у старшего брата.
Пули свистели, рассекая воздух и человеческую плоть. Хлопали, разлетаясь свистящими мелкими осколками ВОГи. Гулко бухали откуда-то с гребня минометы, сделанные из камазовских карданов. Хорошая штука мина, ей самое главное иметь трубу и иглу. Дальше она полетит куда направят. А у них минометов не было. И хорошие, крутящие в полете хвостовиками, штуки летели именно на них.
С трех точек били пулеметы. Не давали поднять головы, не давали подняться по сухой выжженной траве не самой высокой горки. Под кустами, на жестких острых кочках, лежало немало застывших ребят в «зеленке». Злые острые шмели, посылаемые пулеметами, косили людей.
Ахмед Ибн-Хафизи, получивший свое десять с лишним лет назад в Даге, вернулся. Вернулся чуть в другое место и чуть к другим людям. Вот только защищать их снова выпало самым обычным парням из необъятной страны, где правил Его Темнейшество.
Одноглазый спорить с приказами Его Темнейшества и не думал. Цену таким мысленным спорам он видел. Пара деревушек на равнине, с сожженными домами, женщинами, плачущими в голос, ничего не понимающими детьми. Этим, идущим за Ибн-Хафизи, явно чем-то не угодила их вера. Вера, казалось бы, не отличающаяся от их собственной. По утрам и у них, и у людей Ибн-Хафизи голосили муэдзины. Намазы совершались в одну сторону света. Разве что здесь женщины не кутались с ног до головы в плотную ткань. Возможно, это и не понравилось.
Самое главное недовольство пришедшие выразили мужчинам. Особенно сопротивляющимся. К моменту приезда первых машин из «ленточки», где ехал Одноглазый, плетень первого же дома живописно украшали головы. Уже со ссохшимися лицами, заляпанные пылью поверх бурой крови, смотрящие на русских бельмами мертвых глаз.
Вопросов по приказу, скорее всего пришедшего явно не от Господина Дракона, никто не задавал. Их дело – свинец, и они его знали хорошо. Ибн-Хафизи решил не прятаться.
Они нашли его на горушке неподалеку. Готового и ждущего. Его и его людей. Врывшихся в землю, пристрелявших оружие, приготовившихся принять бой и умереть во славу… Кого? Чего? Всем было все равно.
Кровь будоражит сразу же. Порох только подбавляет адреналина. Начав бой – не остановишь по щелчку пальцев. А русский солдат, пусть он же и татарин, чуваш или еще кто, записанный в паспорте хоть армянином, отступать не привык. Одноглазый сразу понял, что рубиться здесь будут все. До самого конечного конца. Так и вышло.
Сейчас, жадно глотая горячую воду из фляги, снятой с кого-то, кого не узнал, Одноглазый косился на затихающего капитана.
– Костя! – Сила, присевший за остов, когда-то давно бывший БТРом, водил биноклем. – Хорош отдыхать. Побежали дальше.
Побежали… Одноглазый вытер лоб. Посмотрел на руку, заляпанную темно-красным. Странно, он ж вроде целый? А, да, это не его. Срезало рядом паренька из новых. Как его звали? Черт знает. Был пацан – и нет пацана. Война.
Сила дернулся вперед, вжался в серую колкую пыль и желтые пучки травы. Извиваясь и дергая ледащим задом, пополз к неглубокой ячейке – видимо, кто-то не успел закончить. Одноглазый Константин, обладавший тогда обоими глазами, чуть выждал и пополз за ним.
Пули вжикали над головой, свистели и злились. Две, умиротворенно чавкнув, на глазах Одноглазого вошли прямо в грудь Батона, неосмотрительно выскочившего следом за ним. Батон широко раскрыл рот, силясь набрать больше воздуха, посмотрел вокруг мокрыми глазами и упал. Вперед лицом. Пальцами загреб серую пыль и подтащил к себе. Одноглазый сматерился и повернул назад.
Сила, доползший до ячейки, раскорячился, вытаскивая рывшего ее неудачника. Сипел, вжавшись лицом в крохотный бруствер, и тянул. А Одноглазый добрался до Батона, схватил за ремни разгрузки у лопаток и поволок назад, за БТР.
Батон еле слышно стонал и сопел, хлюпая то ли ртом, то ли носом. Как будто давился соплями от насморка. Одноглазого забила дрожь. Стало так страшно, как в детстве, когда он совсем маленьким шел на дно и видел обросший снизу илом буек. Тук-тук-туктуктутук, сердце скакало внутри как ошалевшее. Он все же полз. Полз, краем глаза цепляя все вокруг. И видел, видел, как:
…падал, скрюченными пальцами хватаясь на стремительно набухающую штанину, здоровяк Дизель, напоровшийся на «растяжку»;
…тащил на себе обмякшую громаду пулеметчика Бабачачи сержант Грек, совсем недавно получивший письмо от девушки, которая скоро должна была родить ему ребенка. У самого Грека левая сторона лица напоминала отбивную. Да и Бабачача глядел на мир совершенно снулыми, как у заснувшей рыбы, глазами. Но Грек, упорный и прямой, плевавший на пули, тащил его дальше;
…взяли пулеметную точку два брата Антоняна. Один, развернув ПК, грохотал очередями по ближайшему подъему, что-то кричал по-армянски, выл и хохотал. Второй споро подтаскивал бородатых мертвецов, сооружая дополнительный бруствер.
…подтягивались, прикрытые антоняновским огнем, взводники из третьего и четвертого. Ползком, от кочки до трупа, от трупа к минной воронке, от воронки к пулеметному гнезду, двигались пацаны. Мины все так же свистели вокруг, но взводники вошли в раж. Плевали на мелкие осколки, на цвикающие куски свинца, на крики и ор с гребня высотки. Лезли, перли вперед, шли на смерть, ломили и жаждали быть первым, кто доберется хотя бы до начала самой гряды.
Одноглазый оскалился, видя еще одного замолкнувшего стрелка на гребне. Захотел рассказать Батону, привалил его к БТРу. И заткнулся на половине слова. Замер, глядя на спокойное и ровное лицо товарища, смотревшего куда-то вдаль. На влажную дорожку, тянущуюся от уголка глаза к подбородку.
Над головой загрохотало и засвистело. Старлей, прижавший к уху рацию, округлил глаза и замахал свободной рукой. Одноглазый задрал голову и радостно завопил. Крик и свист, поднявшийся вокруг, перекрыл даже этот небесный грохот. Но ненадолго. Поспорить с авиационным двигателем тяжело. Не говоря про вооружение «грача». А они, «грачи», прилетели.
* * *– Твою мать… – Одноглазый потер лицо. – Заснул. Стыдно-то как.
– Стыдно когда видно, – Багира зевнула прямо над его ухом. – Сижу тут минуты полторы. А до этого ты не спал. Советую все же покемарить.
– Да ладно…
– Хоть заладно. Толку от тебя сейчас.
– Тоже верно.
– Чего ты там в атаку ходил-то?
– Да… Юность вспомнил. Как вот отсюда ездили на масштабные военные учения.
– На Кавказ?
– А куда еще-то? Маму жалко было. Но потом она как-то привыкла.
– Мамы – они такие, это да…
– Ладно. Пойду. Но скоро вернусь. Оставить ствол?
– Нет. Иди. У меня свой есть. Где прячу – не скажу. У женщин должны быть тайны.
Глава 5 Доказательства смерти
Самарская обл., с. Красный Яр
(координаты: 53°29′51″ с. ш. 50°23′20″ в. д.),
2033 год от РХ
– Вот ты где! – Шимун сгреб протестующее существо за шкирку, обхватил пальцами морду. – Тихо, жуть, тихо.
– Жуть? – Морхольд выдохнул.
– Жуть. И запомни, друг, – Шимун присел на топчан, почесывая существо под подбородком, – именно Жуть. Не Жутик, Жутька, Жутя или что-нибудь такое же зефирно-розовое в мимимишечных понях. Только Жуть. Так, смотрю, ты в себя пришел?
– Ну да, как бы пришел.
– Жива! – Шимун встал, придерживая рвущуюся куда-то Жуть. – Пациент проснулся. Пора отвязывать.
– А сам чего не отвяжешь?
– Так она врач, ее не обманешь.
– Чего?
Шимун усмехнулся и вышел. Жива появилась чуть позже. Не хмурая, а вовсе даже улыбчивая. Села, пощупала пульс на шее, заставила высунуть язык, пальцами подняла веко и долго рассматривала глаз.
– Меня же просто продуло? – Морхольд непонимающе посмотрел на женщину. – Нет?
– Просто продуло. А я просто сделала тебе что-то вроде прививки от разных гадостей и влила в тебя как можно больше иммунитета. Это легко не перенесешь.
– Помер бы…
Она пожала плечами.
– Похоронили бы, не переживай. Ты, если по лодке судить и прочему, далеко собрался?
– Не близко.
– Зима на носу. Надо быть здоровым. Так что радуйся, тетя Жива тебе помогла. Организм сильный, справился. А вот спиной сильно не помогу, тут уж извини. Сейчас отстегну.
Морхольд, растирая запястья и щиколотки, сел. Его даже качнуло в сторону.
– Одевайся. Только на улицу по делам и тут же назад, – Жива протянула сильно пахнущий травами комочек. – Нельзя тебе пока много ходить. Лежать надо. И на, рассоси пилюлю.
Он оделся в предложенные вещи. Ватные штаны, теплые ношеные сапоги и очередной овчинный кожух. Откуда они нашли столько овчины? Морхольд пошел вперед. Его качнуло, и пришлось хвататься за что придется. Но вроде устоял.
Жива мелко ступала следом, не мешала и не помогала. Кожаные галоши, надетые на вязаные высокие чулки, мягко шуршали за Морхольдом. Он двигался к двери, прислушиваясь к самому себе.
Шлось неплохо. Очень даже хорошо шлось, если честно. Конечно, смотря с чем сравнивать. Но с самим собой еще вчера… шлось великолепно и чудесно. Слабость? Ну, слабость, подумаешь. Пройдет. И, да, Жива точно была права. Надо будет полежать. И тогда, глядишь, дальше сложится куда удачнее задуманного.
Он спустился по лестничке, аккуратно и бережно. Оглянулся.
Фургон стоял. Хотя не так давно вроде бы катил себе и катил. Но… причину Морхольд понял сразу. Надвигалась буря. Сильная снежная буря. Шла с севера, закручивая штопором серые и обманчиво ленивые тучи. Такую погоду вряд ли стоит встречать в пути. А переждать надо с умом. Этим остальные и занимались.
Фургон стоял в небольшой рощице. Таких здесь, в лесостепи, хватало. Разве что не все были так удобны. Очень похожа на ту, где к Морхольду подбежал лосенок. С поляной посередине, не очень большой, но и не маленькой.
Деревья здесь росли раскидистые. Под самое-самое, прикрыв ветвями половину, фургон и подогнали. Оставшуюся часть транспорта вся странная компания старательно прикрывала тентом. Большие серые вьюки, крепившиеся по краям, оказались навощенным брезентом, свернутым и расположенным так, чтобы делать дополнительный навес. Большая его часть прикрывала лосей. Те сбились кучей, плотно прижимаясь друг к другу. Бурый, косясь на Морхольда, плечом остановил лосенка, сунувшегося было к знакомому человеку.