— Кого конкретно вы хотите допросить?
— Некоего пана Ежи Комаровского. Он в здании?
Лицо майора Пшевоньского исказилось от удивления
— Вы с ума сошли?
— Вы не ответили на мой вопрос, пан майор — решил надавить Гмежек — этот человек находится в здании?
— Я не имею права сообщать вам о том, кто находится в здании, тем более при таких обстоятельствах. И вы не имеете права проводить какие-либо следственные действия, это компетенция военной контрразведки.
— Это гражданское дело, совершено убийство гражданского лица. Здесь нет никакой военной компетенции.
— У вас есть какие-либо документы?
— Пан майор, чтобы побеседовать с человеком, полицейскому не нужны какие-либо документы. Это наше право — опросить пана Комаровского по поводу произошедших событий.
Майор какое-то время мялся, не зная, что предпринять.
— Я вынужден получить санкцию командующего. Прошу оставаться здесь.
На сей раз их пропустили за цепь казаков, двое казаков встали ряжом с ними — охранять. Майор смешно вскидывая ноги побежал к дверям здания штаба, придерживая бьющий по боку автомат.
— Не пустят… — сказал кто-то из полициянтов — Комаровский его отец.
Гмежек промолчал. По крайней месте казаки теперь защищали их от толпы.
Майор Пшевоньский вернулся минут через десять, вид его был растерянным, сбитым с толку
— Пан генерал примет вас. Кто из вас старший?
— Я, старший инспектор Гмежек.
— Вы пройдете в здание. Остальным придется подождать здесь.
Инспектор усмехнулся
— Пан майор, вам не кажется такое решение несколько… рискованным
Пан майор задумался
— Вероятно, да. Тогда остальные — подождут в помещении караульного взвода.
— То другое дело…
В здании было темно, освещение не работало, только аварийное, на дизель-генераторе. По опыту предыдущих рокошей — здание готовили к обороне, возможно даже к боям внутри здания. Все окна первого этажа были забраны решетками, и не внешними — а внутренними, за еще и закрывались накладными ставнями из стали, которые вешались прямо на решетки. Внизу строили баррикаду — несколько офицеров штаба откуда-то выносили и крепили один к другому бронещиты, такие тяжелые, что каждую секцию приходилось тащить вдвоем. Все эти щиты скрепляли между собой через специальные замки и пазы, а крайние — крепили к стенам через специальные пазы в самой стене, в кирпичной кладке. Часовые теперь стояли не перед дверьми — а за ними, и вместо парадных "федоровок" с начищенными до блеска, сверкающими на солнце штыками — у них были автоматы АК и бронежилеты. На площадке между первым и вторыми этажом двое казаков сидели около уже установленного станкового пулемета. Дверь запиралась теперь на массивный засов, внутрь пускали только после того, как ты просовывал пропуск в специальную щель, закрываемую заслонкой. Для того, чтобы взять такую крепость, учитывая еще, что стены были построены на старый манер, в три кирпича толщины — нужны были значительные силы с хорошим вооружением, в том числе с гранатометами и огнеметами.
Их пустили внутрь без обыска, провели в находившуюся по правую руку караулку. Там было пусто, не звонили телефоны, и только один из офицеров сидел в углу на стуле, положив на колени автомат и спал.
— Квятковский!
— А… Господин майор! — офицер безуспешно сделал вид, что не спал.
— Это паны полициянты… — объяснил майор Пшевоньский — они остаются здесь, по зданию шляться не должны. Свари себе кофе… и им, что ли тоже…
— Нам бы еще умыться… — мрачно сказал один из полициянтов, в которого попал презерватив наполненный мочой.
— Туалет, рукомойники, мыло — вон за той дверью. Прошу. А вы, пан…
— Гмежек.
— Пан Гмежек — прошу за мной.
Документы проверяли на каждом этаже, проверяли даже у майора Пшевоньского — порядок есть порядок. По коридорам почти не ходили, людей было мало, кто попадался — все с автоматическим оружием, многие в бронежилетах. Сверху, прямо по лестничным маршам тянули какой-то толстый кабель. Третий этаж перекрывали баррикадами, на этот раз из мебели, четвертый, судя по всему — тоже…
Генерал Тадеуш Комаровский оказался высоким, сухим, прямым как палка стариком, до сих пор предпочитающим старого фасона, темно-зеленого цвета мундир со всеми регалиями. Серый от усталости, он сидел в своем кабинете, охраняемом двумя казаками с автоматами, еще один автомат с подсумком магазином был брошен на ряд стульев у стены, которая была обклеена картой округа в масштабе 1:1000. Он просто сидел и смотрел куда-то вдаль, в окно, он даже не пытался командовать — да пока командовать и не было нужно, судя по кипевшей в штабе деятельности, каждый знал, что он должен делать.
— Пан генерал…
— Вы свободны пан майор — прервал доклад генерал
Щелкнув каблуками по паркету, майор вышел из кабинета, аккуратно затворив за собой дверь…
А генерал продолжал смотреть в окно. И пан Гмежек, хоть он недолюбливал и армию и Комаровского — не знал, куда ему деваться.
— Вы пришли за моим сыном? — прервал молчание генерал.
— Старший инспектор полиции Гмежек, Сыскная полиция Варшавы, отдел убийств. Да, пан генерал, я пришел побеседовать с вашим сыном.
Генерал снова какое-то время молчал, глядя в окно.
— Что он натворил? — наконец спросил он
— Не далее как три дня назад…
— Что он натворил, пан полицейский?
Гмежек решил говорить правду, хотя и не должен был. Просто — чувствовал, что так надо.
— Мы считаем, что он причастен к убийству. Возможно, причастен — мы не можем сказать этого точно.
— Вот как? Это из-за этого начинается рокош?
— Возможно, да — осторожно ответил пан Гмежек
— Интересно… И кем же был убитый, что из-за него выходят на улицы?
— Пан Ковальчек, профессор Варшавского университета, из эмигрантов… — полицейский замялся
— Говорите, говорите, пан полицейский…
— К тому же — диссидент и содомит.
— Диссидент и содомит — медленно, будто пробуя эти слова на вкус, произнес их генерал — достойный подданный Его Величества, ничего не могу сказать. Он имел какое-то отношение к наркотикам?
Пан Гмежек снова не стал лгать.
— Да. Наркотики обнаружены и в его крови, и на квартире рассыпанными. Судя по всему, он был не только потребителем наркотиков — но и наркоторговцем.
Генерал внезапно поднял руки и закрыл ими лицо, будто плача — но все это происходило в абсолютной тишине. Так он просидел какое-то время — старший инспектор боялся даже слова сказать — потом вдруг повернулся в кресле. Гмежек увидел глаза генерала — больные, красные от недосыпа, какие-то обреченные как у загнанного зверя.
— Я предупреждал… что добром не кончится… — надтреснутым голосом сказал он
— О чем вы, пан генерал? — спросил полицейский
— О своем сыне, пан полицейский. О своем сыне. Он сам вам расскажет, я не имею права говорить о чужих секретах. У вас есть дети, пан полицейский?
— Да, есть, пан генерал. Двое. Сын и дочь. Сын в этом году заканчивает гимназию.
Пан Гмежек не стал упоминать, что дети жили с женой. Бывшей. Как и большая часть полицейских, пан Гмежек был в разводе, мало какая семья выдерживала испытание работой полицейского. Тем более — семья старшего инспектора убойного отдела, которого могли выдернуть на происшествие в любое время дня и ночи.
— А у меня Ежи единственный. Даже супруги нет… погибла…
Впервые за все время службы старший инспектор Гмежек не знал, что ему сказать. Он был циничен, как и все полицейские и за время службы повидал немало. Как и все полицейские он имел дело с отбросами общества: убийцами, грабителями, разбойниками, наркоманами. Он смотрел в глаза семнадцатилетнему поддонку, который убил старую пани чтобы поживиться содержимым ее сумочки, он входил в состав оперативно-следственной группы в ставшем основной для ленты синематографа розыскном деле "Березовая роща", когда им удалось-таки изобличить маньяка, тихого почтового служащего, на руках которого была кровь тридцати двух человек[15]. Он всякое видел. Он видел и самых разных полицейских, честных и не очень, и совсем не честных, он мог даже подложить улику в карман виновного, если видел что тот и в самом деле виновен. Но он никогда не арестовывал человека, никогда не привлекал его к ответственности, если видел что тот — невиновен. А сейчас получалось так, что он отнимал сына у старого генерала, который был опорой порядка в Варшаве в эти трудные минуты — и при этом искреннее считал молодого человека невиновным.
Он впервые узнал, что это такое — арестовывать невиновного человека, человека которого ты считаешь невиновным. И ему это — не нравилось.
— Пан генерал, я могу вам пообещать только одно, что я лично прослежу за тем, чтобы при производстве следствия закон соблюдался до последней запятой. Кроме того — я лично прослежу за тем, чтобы все данные об убитом, о том кем он был — были внесены в дело и представлены на рассмотрение судье.
— Закон… — генерал снова повернулся к окну — кому сейчас нужен закон, кто помнит о нем? Вон эти?
— О нем помню я. Надеюсь, что и вы, пан генерал. Закон нужен нам.
Генерал покачал головой.
— Что есть закон вот для них? — он показал рукой в окно — им не нужен закон. Им нужна свобода. Они выходят на улицы и кричат — нам мало свободы! Дайте нам ее… Знаете, пан полицейский, когда то давно… я и несколько других офицеров удостоились личной аудиенции монарха… тогда еще царствовал отец ныне правящего монарха, да продлит Иезус его дни. Он тогда сказал одну фразу, которую, да наверное и другие офицеры запомнили на всю жизнь. У моего подданного нет права быть скотом — вот что он сказал. И в России — никогда такого права у подданных не будет. Те, кто выходят на площадь и кричат что им мало свободы — им нужна именно эта свобода. Свобода быть содомитом, наркоманом, диссидентом. Нас, которые не дают им эту свободу — они называют иродами и сатрапами…
Генерал снова замолчал
— Пан генерал, вы знаете, где ваш сын был в ночь на двадцать шестое июня сего года? — осторожно спросил пан Гмежек
— Об этом он расскажет вам сам. Если захочет. Думаю, захочет, потому что нечего стыдиться. Раньше, таких как этот пан… сжигали на кострах. Сейчас — у нас есть закон.
Генерал нажал на кнопку звонка, он зазвенел так резко, что старший инспектор Гмежек непроизвольно вздрогнул.
— Еще один вопрос, пан генерал. Я так понимаю, что ваш сын мстил за кого-то. Вы знаете — за кого?
— Об этом он тоже расскажет вам сам.
Хлопнула дверь, на пороге вырос майор Пшевоньский
— Пан генерал?
— Проводи — коротко сказал генерал, показывая на Гмежека — пусть полицейские выполняют свою работу.
— Прошу меня простить, пан генерал — сказал Гмежек
Генерал ничего не ответил.
Вместе с паном майором они проследовали на другой этаж, уже перекрытый. Здесь было шумно, голосили рации.
— Как вы выведете его из здания, пан полицейский — негромко спросил майор Пшевоньский — демонстранты его разорвут и вас заодно?
— Кто сказал, что я кого-то собираюсь выводить из здания?! — раздраженно ответил старший инспектор — мне нужно просто поговорить!
Майор остановился около одной из дверей, постучал. Потом еще раз.
— Странно…
Еще стук, громкий — без ответа
— Когда вы его последний раз видели?
— Полчаса назад.
Майор навалился с силой на ручку двери, добротную, сделанную из настоящей стали. Та не поддалась.
— Есть еще ключи?
— Да, в дежурке.
— Неси — распорядился полицейский — и прихвати с собой еще кого-нибудь.
— Кого именно? — недоуменно переспросил майор
— Неважно кого! Любого, только не полицейского.
— Понял…
Майор вернулся минут через семь — пришлось обходить баррикады. Вместе с ним был казак, невысокий, вооруженный автоматом крепыш.
— Вот! — майор протянул ключ
— Откройте сами — отстранился от двери старший инспектор
Майор пошерудил ключом в замке, нажал на ручку — и дверь открылась.
— Теперь заходите и ни к чему не прикасайтесь.
В кабинете было темно — из-за грязных, немытых стекол, на столе была пыль — но с разводами, показывающими что тут кто-то был и совсем недавно. Старший инспектор натянул на руки тонкие нитяные перчатки, которые всегда имел с собой, потом достал небольшой цифровой фотоаппарат и начал фотографировать. Сначала от двери он сделал несколько фотографий общего плана кабинета, потом подошел ближе к столу и сфотографировал несколько раз столешницу и оба стула. Потом сфотографировал стекла. Потом он достал небольшой цифровой диктофон, включил его и осторожно положил на поверхность стола. Лучше было бы — учитывая резонансный характер дела — производить съемку следственного действия на видеокамеру — но видеокамеру они на выезд не взяли. Придется довольствоваться этим.
— Сегодня тридцатое июня две тысячи второго года…
Он посмотрел на часы
— Одиннадцать — семнадцать по варшавскому часовому поясу. Я, старший инспектор отдела убийств сыскной полиции Варшавы Бронислав Гмежек в связи с возбужденным уголовным делом о причинении смерти провожу обыск кабинета номер…
Полицейский повернулся к военным
— Двести семнадцать — подсказал майор Пшевоньский
— Номер двести семнадцать в здании штаба Виленского военного округа. Кабинет перед осмотром был заперт на штатный замок и был открыт по моей просьбе дежурным офицером, использовавшим запасной ключ, находившийся в дежурной части. Хозяином этого кабинета является поручик Ежи Комаровский, Его Императорского Величества лейб-гвардии Польского Гусарского полка. Я прав?
— Не совсем. Это временный кабинет, в нем сидят командированные офицеры.
— Хорошо. С какого времени его занимает поручик Комаровский?
— Причем два месяца, нужно посмотреть по журналу — ответил майор.
— В журнале отмечается, кому выданы ключи от кабинета?
— Да, обязательно
— Сколько всего существует ключей от кабинета?
— Два ключа.
— Где они находятся?
— Один обязательно в дежурной части. Второй — на руках у офицера, которому предоставлен кабинет.
— Передача ключей фиксируется?
— Обязательно. Сдающий и принимающий расписываются в журнале.
— А если один офицер передает ключи другому офицеру?
— Тогда они должны подойти к дежурному и расписаться в журнале — кто сдал и кто принял.
— Спасибо. Получается, что теми ключами, которые должны быть в дежурке вы открыли дверь. Вторые ключи от кабинета — у пана Ежи Комаровскому, которому он предоставлен.
— Так точно.
— Пан Комаровский мог передать кому-то ключи от кабинета, не регистрируя это в журнале?
Майор задумался
— Если он сделал это — это является должностным проступком — изобрел наиболее приемлемую формулировку майор
— А дежурный офицер мог выдать ключ, который находится у дежурной смены кому-нибудь?
— Мог, но не каждому. Только старшему офицеру с особыми полномочиями и с отражением этого в журнале.
— То есть если дежурный офицер выдавал кому-либо второй ключ — то это будет отражено в журнале?
— Да, безусловно. Без записи ключ не выдадут даже командующему.
— Хорошо, с записями в журнале мы ознакомимся потом…
Если бы старший инспектор Гмежек прервал обыск, спустился вниз и проверил по журналу, кому выдавался второй ключ — то сразу узнал бы имя настоящего убийцы. Убийца получал второй ключ сегодня, а до этого второй ключ брали несколько месяцев назад. Он имел полномочия, чтобы получить второй ключ, и знал, что его имя и номер удостоверения запишут в журнал учета — но пошел на этот тщательно просчитанный риск разоблачения. Потому что знал — ровно через три часа это не будет иметь никакого значения.
— Продолжаем. Обыск проводится в присутствии двух понятых, как того требует Уложение о следственных действиях в уголовном процессе. Так же, процесс обыска фиксируется на цифровую фотографическую камеру марки Ладога и цифровой диктофон этой же марки, протокол будет составлен по окончании обыска, каждое действие, совершаемое в процессе обыска, комментируется мною вслух и снимается на фотографическую камеру. Понятые, пожалуйста, по очереди назовите свое имя, фамилию и должность.
— Майор Рышард Пшевоньский, офицер штаба Виленского военного округа.
— Казак Алексей Подгородний, урядник. Прикомандирован к штабу, заместитель командира роты охраны
— Хорошо. Понятые, внимательно слушайте ваши права. Согласно уложению о следственных действиях в уголовном процессе вы имеете право присутствовать при производстве обыска, наблюдать за действиями производящих его офицеров не мешая им, указывать устно и позднее в протоколе если одно из лиц производящих обыск возьмет и скроет что-либо при производстве обыска или наоборот — подложит что-либо в помещение где производится обыск. При подписании протокола вы имеете право вписать информацию обо всем, что вы увидели и услышали при производстве обыска без ограничений, если она не вписана там при составлении протокола. Вам понятны ваши права, отвечайте по очереди?
— Да. Понятны.
— Так точно.
— Хорошо. Подойдите ближе к столу, пожалуйста.
Майор и казак подошли ближе.
— Я собираюсь открыть все ящики стола, какие смогу. Каждый раз, открыв ящик, я буду фотографировать, что в нем находится. Вы должны наблюдать за мной, чтобы я не подложил в ящики что либо. Будьте внимательны, вам придется подписывать протокол и возможно — свидетельствовать в суде. Вам все понятно?
— Так точно — ответил за обоих майор.
В первом ящике была какая-то тетрадь, прошитая и скрепленная печатью
— Пан полицейский, это секретная тетрадь. Не имея допуска к секретному делопроизводству, ее нельзя трогать.