– А что? Все хозяйки дарят горничным старье.
– А то, что ты с обновками от нее заработаешь хорошую трепку от меня.
Я бросаю все смешки, упираю руки в бока и отвечаю нагло, что мне один черт, что мне хозяйка вчера уже устроила лупку и что от кого-нибудь все равно получать, и хорошо, если не от двоих сразу, а то и от троих.
– А при чем тут старая лоханка?
– А при хлысте; я его уже пробовала и не скажу, что сладко.
Выругался еще раз сквозь зубы: бордель, бабья команда, – и мне:
– Вот что: если она тебя спросит, скажи, спать с тобой я не перестану, потому что ты красавица, умница и ведьма, а она постылая жена. Если она устроит что-нибудь в следующий раз – я скажу ей об этом сам. Я с тобой буду спать, я тебя и буду драть… если, конечно, замечу что-нибудь. А обноски, детка, сними сейчас же и больше не одевай. Раз уж дело дошло до скандала – я одену тебя, как куколку, и плевать мне на все. Я тут хозяин!
С тем и ушел: панталоны эти испортили ему аппетит не хуже того порошка, что обещал приготовить Мухаммед со дня на день.
На другой день Давид с утра ездил в Карденас и вернулся оттуда с объемистым тюком. Он позвал меня со двора и вручил этот тюк, ничего не объяснив. Я же ничего не заподозрила и, водрузив груз на голову, понесла в дом, полагая, что это какие-то вещи по хозяйству.
Вошла и поняла, что не вовремя: хозяйская чета пребывала в гостиной в неурочный час. Обычно супруги виделись лишь за столом, намеренно или ненамеренно избегая друг друга. Сейчас они сидели в креслах один напротив другого, – сеньора, – выпрямившись с видом воительницы, и сеньор с сердито встопорщенными усами. Что угодно могу прозакладывать, что говорили они обо мне; но отступать было поздно.
– А, милочка, что это такое у тебя? – медово спросила донья Белен. – Ах, как ты все это несешь и даже не придерживаешь руками! Наверное, тяжело?
– Прошу прощения, сеньора, – отвечала я, – сеньор майораль дал мне мешок и не сказал, что в нем. Это, наверно, вам.
Дон Фернандо недовольно морщился и покусывал усы. Я вскрыла тюк и высыпала содержимое прямо на диван. Оттуда хлынули отрезы тканей, свертки кружев, ленты, шали, – все ярких, броских расцветок; цветастый ситец, полосатый и клетчатый фуляр, красная шуршащая тафта; низки бисера, гребни, пуговицы, тесьма – похоже, Давид скупил в Карденасе целую галантерейную лавку. В самом низу лежало тончайшее льняное полотно, из которого шили нижнее белье. Я так и ахнула при виде всего этого великолепия. В чем, в чем, а в тряпках я знала толк.
Сеньора из-за моей спины, наклонившись, поворошила эту пестроту, вытянула двумя пальцами какую-то ажурную накидку:
– Сандра, тебе приходилось раньше носить валансьенские кружева?
– Ах, сеньора, моя прежняя хозяйка, миссис Александрина, одевала меня очень нарядно. Были у меня кружевные воротнички и наколки, были платья самого тонкого крепа – все сплыло!
– Ну так теперь ты снова можешь одеться с шиком. Это все для тебя. Не делай, пожалуйста, испуганное лицо, все очень просто. Моему мужу противно ложиться с женщиной, на которой он видел белье своей жены, вот он и решил приодеть тебя получше. Право, я его понимаю.
– Белен! Как ты можешь говорить такие вещи! Это неприлично, в конце концов!
– Вот как? Ты считаешь, что сказать – это неприличнее, чем сделать? Помня наш предыдущий разговор, я не поверю, если ты скажешь, что все это купил для меня, и уж тем более ничего не возьму. И, пожалуйста, никаких разговоров о приличиях.
Пусть девочка потешится. Сандра, ты, кажется, недурно умеешь обращаться с иголкой? Я не стану сильно загружать тебя работой, и, думаю, с твоим вкусом и знанием дела ты сумеешь одеться как королева.
Шутить, похоже, никто не думал. Дон Фернандо нервно посвистывал, донья Белен разворачивала и сворачивала веер. Они ждали, что я скажу.
– Простите, сеньоры, мне это не нужно. Не хватало вам из-за меня, дуры, ссориться.
– Не-ет, детка, – потянула хозяйка, – ты отнюдь не дура, иначе бы мой кабальеро… Хм! Возьми, и пусть это вознаградит тебя хотя бы отчасти за то, к чему он тебя принуждает, когда ловит где-нибудь в уголочке. Бедняжка, тебе, наверно, хочется помыться всякие раз, когда ты возвращаешься к себе в каморку.
Лицо дона Фернандо пошло пятнами. Донья Белен продолжала язвить:
– Вся прислуга только и делает, что перемывает ваши косточки… Так что теперь все прежние пассии полопаются от зависти.
– Замолчи, или я тебя убью, – прорычал сеньор.
Но его жена сделала вид, что не заметила, и обращалась по-прежнему ко мне:
– Бери, Сандра, это твое. Если хозяин решил вознаградить служанку за усердие – что ж поднимать скандал?
– Скорей собирая тряпки и вон отсюда! – звенящим от бешенства голосом сказал дон Фернандо. Бысто-быстро я засунула все обратно в мешок, схватила его в охапку и пулей вылетела из гостиной. К себе, конечно, не пошла. Быстренько сунула злополучную ношу в какой-то шкаф и вернулась за укромную портьеру.
– Дура безмозглая! Что ты позволяешь себе?
– Я позволяю себе сказать ничуть не больше того, что ты, сеньор умник, позволяешь себе сделать.
– Ты выставила меня дураком!
– А кем выставил ты меня?
– Я мужчина!
– Но я порядочная женщина и терпела до тех пор, пока твоя мужская наглость не перешла все границы. Я не спрашиваю, что ты делаешь во время всех своих отлучек – ради бога! Но под боком у меня, в самом доме – это уже чересчур.
– В этом доме я определяю, что чересчур, а что нет, – заявил сеньор самоуверенно.
– Да, а также на всем острове и во всем мире. Конечно, я понимаю: нет ангелов на земле и все грешны. Но разве кто-нибудь ведет себя по отношению к супруге так нагло и бессовестно, как ты?
– Ты мне просто надоела, – сказал дон Фернандо с деланным безразличием.
– Тогда скажи это во всеуслышание. Почему ты этого не делаешь? Хорошо, молчи, скажу я сама. Если муж злоупотребляет своей властью, женщине приходится искать других защитников. Ты молчишь и делаешь гадости исподтишка, потому что знаешь: моя семья не оставит меня без помощи.
Дон Фернандо понял намек и скривился:
– Тебе не удастся избавиться от нее, как бы ты ни старалась. Я купил девчонку и не собираюсь ее продавать, что бы ни делали ты и вся твоя семья. Хотите испортить мне нервы? Вы испортите их в первую очередь себе.
– Безусловно, – кивнула головой донья Белен. – Но семья Суарес не привыкла спускать неуважения к своим членам, и уже доказывала это.
– Да уж, – фыркнул муж. – Эта старя ведьма, твоя, с позволения сказать, тетушка, бдит как аргус. Скажи проще: чего ты от меня хочешь?
– Уважения, сеньор. Уважения и спокойствия в собственном доме.
– Собственном? Мне казалось, что это мой дом.
– А мне казалось, что мы женаты уже пятнадцать лет. Или я ошибаюсь?
– Увы, нет. Хотел бы я, чтобы это было ошибкой.
– Ошибка за ошибкой, друг мой: сначала ты проиграл в карты столько, что это стало угрожать твоему состоянию – такому состоянию! Потом последовала вторая ошибка – вместо того чтобы бросить глупости, ты бросился искать невесту с приданым, чтобы заплатить карточные долги. Ты тогда был здорово напуган, дружок.
Этого урока хватило надолго, чтобы отучить тебя зарываться в игре. Сейчас у тебя другая игра, но я предупреждаю тебя – не зарывайся. Я этого так не спущу.
– Ты мне угрожаешь?
– Я предупреждаю.
– Мы еще посмотрим, чья возьмет. Пока, дорогая.
Я быстренько шмыгнула в сторонку. Сеньор, не заметив, прошел мимо, на второй этаж. И тут же раздался звон серебряного колокольчика – меня звали. Сеньора потребовала мятных капель. Я сбегала за склянкой и рюмочкой. Донья Белен перевела дух, хотя и выглядела бледной и удрученной.
– Ты, конечно, слышала все? Как же иначе!
– Сеньора, что мне делать мне делать с этим мешком? Я не могу его взять, воля ваша.
– Моя воля такая: не будь дурой. Возьми себе все и наряжайся в пух и прах. Мне это на руку.
– А сеньор?
– Что сеньор? Он же сам все это заказывал для тебя.
– Сеньора… – спросила я, – сеньора, неужели вы замужем столько лет – и все время вот так? Я бы сбежала.
– Дурочка, – ответила хозяйка, – ты бы сбежала… Куда я сбегу? В лес, что ли?
Разве что в монастырь, похоронить себя заживо. Иначе перестанут считать добропорядочной женщиной, а это тоже почти смерть, если не хуже смерти.
Видишь ли, благопристойность, хотя бы внешняя, все в нашей жизни. А мой муж не хочет соблюдать даже минимально необходимого, и требуется постоянно внушать ему это, как младенцу, и в этом меня поддерживает вся родня. Но вздумай я бежать или устроить другую глупую шутку, все так же дружно ополчились бы против меня, все, и родня и не родня, все, с кем я знакома и не знакома. Я видела такие вещи, когда женщина решалась на что-либо с отчаяния. По мне, лучше умереть… или жить, сражаясь с собственным мужем. Любовь? Кровь господня, при чем тут это? Если мой муж нарушает благопристойность слишком явно, с ним тоже не захотят знаться многие, чьим расположением он дорожит. Вот, собственно, и все, что движет интригу. Ладно, иди, распаковывай тюк и принимайся за работу.
Я ушла с ощущением, что сказано было не все. Нет, конечно, интрига двигалась не только силой общественного порицания. Для чего тогда эти фокусы с одеванием, стремление уязвить? Тут было пребольно задето женское самолюбие.
С этим злосчастным мешком я устроилась на задней веранде первого этажа. Как раз с этой стороны просвечивало сквозь вьюнки низкое солнце. Я выкладывала вещи на сверкавший чистотой каменный пол и разбирала, что к чему.
Вдруг прямо перед глазами у меня выросли две ноги в щегольских туфлях на каблуках… конечно, дон Фернандо. Что ему от меня потребовалось белым днем в открытом месте? А хозяин принес качалку из другого угла веранды и устраивался поудобнее, приказав лакею подать сигару и кофе.
Я сидела, закрыв рот, и он тоже долго молчал, глядя, как я работаю. Наконец спросил:
– Сандрита, тебе действительно все это нравится?
– Чудные вещи, сеньор, – отвечала я, не поднимая глаз. – Слишком хорошие для меня.
– Для тебя ничто не может быть слишком хорошо, – ответил он. – Я давно не видел среди черных девчонок таких плутовок… таких отважных и хитрых плутовок.
Ты можешь делать с этим все, что захочешь.
– С вашего позволения, я подарю кое-что Ирме… и Саломе.
Не видя его лица, почувствовала, как он поморщился. Королевский подарок не оценили – ах, как это было кабальеро не по шерсти. Кабальеро был чем-то смущен и задет, но дело было не только в пренебрежении подарку. Он еще что-то хотел сказать и собирался с духом, и это так было не похоже на самоуверенного мужчину, недавно без капли сомнения затащившего меня на свой диван!
– Ты обиделась на мою жену?
– С какой стати? Она не со зла, а от обиды сердита.
– Она злится, кажется, больше на меня, чем на тебя. Она наговорила мне кучу обидных вещей. Как ты думаешь, она права?
– Мое ли дело это разбирать?
– Каким-то странным образом ты сумела ее умаслить… А разве ты не являешься яблоком раздора?
– Я не хотела им быть, сеньор.
– Она сказала, что я тебе противен и ты мне не отказываешь только потому, что я хозяин.
Я смолчала.
– Отвечай же! Ты сказала это жене, чтобы остудить ее ревность, или это на самом деле так?
Я отложила ножницы и стала глядеть куда-то вбок. Там за сеткой плюща убегали вдаль апельсиновые рощи, а за ними струилось раскаленное марево над холмами Мадруга Колисео. Там, в глубине холмов, паслись рыжие кони, и где-то там… Нет, об этом лучше не думать.
– Вы не спросили меня, когда положили в свою постель, и не спросите, когда прогоните. Зачем вам что-то знать? Я делаю все, что вы скажете – разве мало?
И посмотрела на него. Он был готов меня съесть глазами. Как будто ему плюнули в лицо или показали кукиш: вот она я, шесть футов роста, и все, что при этом – твое, а душу – поди возьми! Он не настолько был глуп, чтобы не понять: битьем тут ничего не добьешься.
– Значит, не был бы я твоим хозяином, ты бы выбрала не меня, а оставалась бы со своим черным?
– Выбирают ровню, сеньор, – а какая я вам ровня?
– Милая, в постели все равны.
– Постель – на час, а сутках их двадцать четыре.
– Многие темнокожие женщины счастливы быть подругами белых мужчин.
– Наверно, так оно и есть.
– Разве ты не можешь меня полюбить? Разве я зол, жесток или скуп?
– Вы прекрасный хозяин, сеньор.
Он молчал, но я хорошо различала его внутреннее рычание. Дон Фернандо сердился.
– Послушай, а если я дам тебе вольную?
Так и впился в меня глазами.
– Вы этого не сделали и не сделаете, сеньор.
– Почему ты так думаешь?
На этот раз промолчала я. Я хотела сказать "Я не думаю, я знаю".
– Ты смогла бы полюбить меня, Сандра? Ты умнее, чем хочешь казаться. Ты меня очаровала. Я от тебя без ума, и ты это знаешь. Я терплю из-за этого в доме сущий ад. Ты могла бы меня полюбить не потому, что я хороший хозяин, а потому, что я влюбленный в тебя мужчина?
– Чтобы ревнивая сеньора меня замучила.
– Я буду оберегать тебя.
– Но кто будет оберегать от нее вас? Прискучив постоянными скандалами, вы охладеете ко мне и найдете другую. А мне придется поплакать.
– Ты подозреваешь меня в легкомыслии и боишься полюбить из страха, что я тебя оставлю?
– Сейчас у вас в мыслях нет ничего похожего. Но пройдет время, вы мною наиграетесь. Так всегда бывает.
– Разве я такой же, как прочие? Разве я не могу быть верным другом?
– Я не знаю вас хорошо, сеньор, но судя по тому, что слышу и вижу, не могу думать, что утешу вас надолго.
– А если я докажу тебе, что это не так?
Я опустила глаза, словно опять занялась шитьем. Это было крушение основ жизни кабальеро: добиваться душевного расположения черной рабыни! Похоже, я угадала, он уже зависел от меня больше, чем можно было предположить с самого начала. Если бы только это мне было для чего-нибудь нужно!
– Я завоюю тебя, моя африканская принцесса! – сказал он, поднимаясь с качалки и уходя. Но через несколько шагов повернулся на каблуках и произнес внушительно:
– Однако о конюшем Факундо я слышать не хочу ничего.
Хозяйке я все рассказала в тот же вечер.
Донья Белен слушала, устало покачивая головой.
– О, кровь господня! Я знала, что он дурак, но не знала, что настолько, и что дело так безнадежно.
Я деликатно промолчала.
– Он дурак не потому, что влюблен по уши. С кем не бывает, и с ним не впервые… хотя, кажется, впервые он заходит так далеко в глупостях. Он дурак потому, что совсем не знает людей и, самое главное, знать не хочет.
– Да, – отозвалась я, – иначе он давно бы вас оценил, сеньора. Вы намного умнее его.
– Дурочка, мужчины, наоборот, не терпят ума у женщин. Он думает, что я верю тебе не от ума, а от глупости… хотя, право, не знаю, почему я поверила, что ты мне говоришь правду.
И, переменив тему разговора, ставшего слишком тягостным, внезапно сказала:
– Ярмарка в Матансас через неделю. Завтра в усадьбу должен приехать конюший – обсуждать с хозяином дела.
Я думала, что при свете трехсвечников не будет заметно, как приливает кровь к щекам. Но хозяйка приложила мне руку к коже и обнаружила, что щеки горят огнем.
– Вот теперь, пожалуй, я точно убедилась, что ты не врешь. Не волнуйся, я найду возможность оставить вас наедине.
– Только чтобы об этом не узнала ваша тетушка, донья Умилиада.
– Почему? – хозяйка была изумлена. – Наша вдовушка воды не замутит.
– Это вы так думаете, сеньора. Она меня не любит и будет рада устроить неприятность.
– Почему?
– Уже поздно, сеньора, – может, расскажу в другой раз?
– Нет, сейчас, – потребовала хозяйка. – Все равно после сегодняшнего дня у меня будет бессонница. Принеси графин с кларетом и рюмочку, мне надо слегка успокоить нервы.
Быстренько я слетала в гостиную, осмотрев мимоходом закоулки на предмет наличия шпионов. Но в доме было тихо.
Донья Белен, уже в ночной рубашке, сидела в кресле за низеньким столиком. Взяла налитую рюмочку, поискала глазами и велела подать ее мензурку для капель. Налила в нее вина, протянула мне.
– Садись и давай выпьем.
– Не положено мне так запросто с вами.
– А, брось! Это пока никто не видит. Знаешь ли, многое делается, пока никто не видит. Все остальное шито-крыто, благопристойность соблюдена. Если хозяйка выпьет рюмку со служанкой, это будет еще не самое большое прегрешение на земле.
В конце концов мы обе женщины, обеим нам тошно по милости одного неумного мужчины, который делает нашу жизнь невыносимой. Выпьем за то, чтобы его угомонить – хоть я в это не очень-то верю. Вот так! А теперь выкладывай, что тебе известно про нашу смиренницу.
Тут я и выложила все, что знала. Сначала про Давида и про то, как почтенная дама взревновала. Я старалась передать суть дела как можно деликатнее, но оказалось, что в этом не было нужды. Сеньора хохотала до судорог.
– Ай да вдова! Ай да постница! Ну и ну!
Отдышавшись, велела налить еще.
– Спасибо, Сандра, вот ты меня потешила! Но, знаешь, помалкивай пока. Может, это когда-нибудь пригодится, а пока пусть потешится на склоне лет… пока все шито-крыто.
А, кстати, я вспомнила, как она взъелась на тебя из-за красного платка. Ты, кажется, умнее, чем прочая чернота, не пристало бы верить в эти глупости.
Но я в пять минут убедила сеньору в том, что это не глупости, по крайней мере не совсем глупости. Для этого хватило одного освоенного фокуса со шнурком.
– Так, значит, ты колдунья?
– Ах, если бы! Я еще ничему не успела научиться. Вот Обдулия – думаете, зря ее так уважают и боятся?
– А что может сама старуха?
– Не могу сказать, сеньора. Спросите ее сами, она решит, можно ли вам что-то сказать.
Сеньора долго в задумчивости вертела в руках пустую рюмку. Наконец сказала:
– В конце концов, я не слишком набожна, чтобы видеть в этом что-то ужасное.
Послушай, детка, мне кажется, в этом может заключаться наш шанс – образумить одного скверного мужа… Поговори завтра с Обдулией, скажи, что нам надо бы увидеться.