А Джина вышла в сад, а там вишни цветут белыми цветами, пчелы жужжат — хорошо. Мне самому нравится, я бы и сам тут остался. «Ну что? — говорю я своей Джине. — Нравится тебе тут? Будешь тут жить?» Молчит моя кошка, не отвечает, а молчание, как вы знаете, знак согласия. Да я по глазам вижу, что уже хочется и ей свой дом иметь — чтоб и кухня была своя, и столовая, и спальня, и сад, чтобы все, как у людей, а не то что какая-то комнатенка в Доме творчества у писателей!
«Ладно, — говорю, — Джина ты моя Лоллобриджида! Живи тут с миром! А я поеду в эмиграцию, посмотрю, как там люди живут, в других странах…»
И — поехал. Только не сразу, не на другой день, конечно. А осенью, в октябре. И вот перед самым отъездом были у меня дела в Болшево, под Москвой. То ли мне нужно было там сувениры купить, то ли чемодан я искал в дорогу, не помню.
Только думаю, дай-ка я заеду посмотрю, как там моя Джина живет, попрощаюсь. И заехал. Спрашиваю у хозяйки: «Здравствуйте, как тут моя Джина поживает?» — «А вон она, — говорит, — в углу с котятами. Нужен вам котенок?»
А я смотрю — действительно, в углу, в старой кошелке, три черных уголька-котенка и один беленький, а рядом Джина сидит и облизывает каждого. Посмотрела на меня и опять стала их облизывать, будто и нет ей до меня никакого дела. Но я и не обиделся — вон у нее сколько хлопот, четверо котят! А хозяйка опять спрашивает:
— Вы уже назад приехали? Нужен вам котенок?
— Нет, — говорю. — Я уезжаю. Ненадолго.
— Жалко, — говорит. — Нужно этих в хорошие руки отдать.
— Правильно, — отвечаю. — Только артисткам не отдавайте! Знаю я их!
Так я и уехал. И живу теперь в Америке, в Нью-Йорке, и думаю: у кого там эти котята живут, у хороших ли людей?
1979–1980 гг.Про моих воронят
Как-то весной был в Подмосковье ураган! То есть вдруг налетел такой сильный ветер, что деревья трещали, провода рвались и на землю падали, и даже с какого-то дома крышу сорвало. Вот какой был ураган!
Я в это время жил под Москвой в Доме творчества писателей, в деревянном коттедже, посреди парка над рекой. И когда налетел ураган, деревья у меня за окном прямо до земли наклонялись, ветер рвал с них молодые листья, и даже на речке волны поднялись — такой был сильный ветер! А потом сразу — раз, и тихо стало. Улетел ураган дальше, в другие страны. А я пошел посмотреть, что же он натворил в нашем парке.
Только вышел из коттеджа, слышу, в парке вороны кричат. Ну, так кричат, сил нет, как будто что-то ужасное случилось!
«Ка-ар! Ка-ар!!» — громко, будто по репродуктору. Пошел я на этот крик, думаю: что там такое случилось? И вот вижу: две вороны ныряют сверху к земле, к одному месту и кричат там: «Кар!!» Взлетят от земли и опять к этому же месту спускаются и опять там кричат: «Ка-арр!» Думаю: что там такое? Подхожу и вижу: два крохотных вороненка сидят в траве, к земле прижались, головками во все стороны испуганно ворочают, а две вороны — папа и мама — подлетают к ним, прямо в лицо им свое «кар!» — требуют, чтобы они с ними взлетели. Я сразу понял, что это ветер выбросил воронят из гнезда, да только, думаю, как же они теперь в гнездо вернутся, они ведь такие крохотные — прямо как спичечный коробок, куда до гнезда долететь! А тут вижу: и гнездо рядом в траве валяется, и его ветер с дерева сорвал. Совсем беда.
И пока я стоял да смотрел на эту беду, вдруг вижу — вороны мои взрослые отлетели куда-то в сторону и там такой крик подняли, еще громче прежнего! Прямо над самой травой вьются и кричат, вьются и кричат: «Кккар! Кккар!» Я все ближе к воронятам, ближе, и вдруг смотрю — а это из травы кот выглядывает, здоровый такой котяра. Вороны над ним вьются, кричат, хотят клюнуть, а он от них лапой отмахивается и к воронятам крадется.
«Ах, ты, — думаю, — сукин кот! Нет, не достанутся тебе воронята, ишь чего захотел — маленьких воронят съесть? Дудки!» Взял я этих воронят и отнес в свой коттедж, на веранду.
Вороны — папа и мама — до самого коттеджа меня провожали, кричали над головой: «Кар, кар!» Мол, отдай, отдай! А как я им этих воронят отдам, они же не могут их на руки взять и в новое гнездо отнести. Так что зря они на меня кричали, я их воронят от кота спас. Ну, в общем, стали эти воронята у меня на веранде жить. Такая большая веранда, стеклянная, светлая, два дивана там стояли и столик, мы там вечерами чай пили. И вот посадил я там воронят и говорю им: «Будете тут жить. Тут вас никто не обидит».
Закрыл дверь на веранду и окна закрыл, чтобы кот сюда не забрался, и пошел в общую столовую обедать. Только вышел из коттеджа — опять эти вороны — папа и мама — на меня налетели, опять кричат: «Кар, кар!» Вот, думаю, привязались, сейчас я покормлю ваших воронят, не беспокойтесь. Взял в столовой свою котлету и отнес воронятам, накрошил перед ними и котлету и хлеб и говорю: «Ешьте». А они не понимают. Сидят под диваном, съежились, только красными глазенками хлопают. Ладно, думаю, ничего, проголодаетесь — скушаете. Оставил им эту еду, сам ушел в свою комнату.
До самого ужина я в своей комнате работал, даже забыл про воронят, а когда пошел ужинать, зажег свет на веранде, смотрю — ничего не съели мои воронята, сидят себе, как сиротиночки, под диваном. Думаю, что же это такое, чем же мне их кормить? Ни червей, ни мух у меня нет. Пошел в столовую на кухню к повару: дай мне свежего мяса кусочек, может, воронята свежее мясо будут кушать. Ну, повар дал мне маленький кусочек. А этот маленький кусочек я еще на маленькие кусочки порвал и принес воронятам, положил перед ними и говорю: «Кушайте». А они не едят. Вот, думаю, негодяи — я им свою котлету отдал, даже свежее мясо им принес, а они не едят! Нет уж, думаю, я вас заставлю кушать.
Взял я кусочек мяса в щепотку, а другой рукой пробую воронятам клювы открыть, а они ни в какую, не открывают клювы — и все тут! Пробую дать им котлету — то же самое. Совсем я разозлился на них. Стал одним пальцем даже так легонько бить их по клювам и ругать при этом:
— А ну-ка, открывайте клювы! Ну-ка, открывайте, негодники! Я кому сказал?!
И вдруг один вороненок ка-ак разозлился, ка-ак открыл клюв, «ка-ар!» — говорит. И даже хотел меня клюнуть.
А я — не тут-то было! Я как увидел, что он клюв открыл — раз! — и бросил ему в клюв кусочек котлеты.
И так я научился этих воронят кормить. Возьму в щепотку кусочек котлеты, или мяса, или хлеба, а другим пальцем бью их по клювам, ругаю всякими словами, чтобы они поскорее разозлились, а как они разозлятся — «Ка-ар!» — тут я им — раз! — и заталкиваю каждому кусочек еды.
Правда, должен честно сказать, пачкуны они были ужасные! В туалет ходить не умели, прямо у меня на веранде пачкали. Не успеют поесть — сразу напачкают, я за ними убирать не успевал.
Весь диван перепачкали, и вообще у меня из-за них с нашей уборщицей тетей Дорой постоянно были скандалы. Тетя Дора обычно приходила по утрам убирать коттедж. А если я спал допоздна, она меня не будила, сидела себе тихо на веранде, на диванчике, отдыхала, чай пила с конфетами и печеньем и ждала, когда я проснусь. А тут вдруг на веранде мои воронята поселились, весь диван перепачкали — негде тете Доре даже чаю попить и посидеть утречком. Очень она на воронят злилась, я даже боялся, как бы она их на улицу не выбросила — там бы их, конечно, кот в две минуты сцапал. Поэтому я стал веранду на ключ запирать — на всякий случай.
А тетя Дора, конечно, еще больше разозлилась: «Не буду, — говорит, — я за этими воронятами убирать, это в мои обязанности не входит! Мне, говорит, за это не платят! Мне, говорит, платят, чтобы я за писателями убирала и артистами, а не за воронятами!»
— Ах, так? — говорю. — Не хотите за моими воронятами убирать, тогда нечего и мои конфеты кушать!
В общем, поссорились мы с тетей Дорой, и стал я сам свой коттедж убирать — и за собой, и за воронятами. Вот какие хлопоты были. Накормить их нужно — раз, убрать за ними — два, а тут еще эти вороны — папа и мама — проходу мне не давали. Стоит мне выйти из коттеджа — тут же налетают, прямо перед лицом кружат и кричат: «Ка-ар! Ка-ар!!» Требуют своих воронят. А то еще совсем черт знает что выдумали: я иду по тропе между деревьев из коттеджа в столовую, а они летят надо мной с ветки на ветку, кричат, отламывают всякие сухие сучки, ветки и шишки и бросают на меня сверху за то, что я их воронят от кошки спас, что кормлю их целыми днями и даже с уборщицей из-за них поссорился. И так я однажды на них разозлился из-за этого (они мне прямо по голове тяжелой шишкой угодили), что схватил воронят, вынес на крыльцо своего домика, положил на ступеньки и говорю: «Нате, забирайте своих воронят!»
Ой, что тут началось! Вы бы видели! Стали эти вороны к детям своим подлетать, толкают их крыльями, кричат им «Кар! Кар!» и взлетают на соседнее дерево — показывают, мол, летите за нами, летите за нами! Воронята крылышки раскрывают, а полететь не могут, падают. А папа с мамой еще больше кричат и опять к ним подлетают, опять их толкают с крыльца — летите, мол. Вижу: совсем воронят затолкали, те уже и крылышки не раскрывают, лежат в траве, а тут на этот крик опять наш кот пришел и стоит поодаль, наблюдает.
Ой, что тут началось! Вы бы видели! Стали эти вороны к детям своим подлетать, толкают их крыльями, кричат им «Кар! Кар!» и взлетают на соседнее дерево — показывают, мол, летите за нами, летите за нами! Воронята крылышки раскрывают, а полететь не могут, падают. А папа с мамой еще больше кричат и опять к ним подлетают, опять их толкают с крыльца — летите, мол. Вижу: совсем воронят затолкали, те уже и крылышки не раскрывают, лежат в траве, а тут на этот крик опять наш кот пришел и стоит поодаль, наблюдает.
— Ну? — говорю я воронам — папе и маме. — Что будем делать? Или, — говорю, — вы забираете своих воронят в гнездо или их сейчас кот съест. Решайте!
А что они могут решить, у них же нет рук отнести воронят в гнездо. Пришлось мне опять забрать воронят к себе на веранду — не отдавать же их коту на съедение!
Стал я дальше с ними мучиться. Прожорливые они стали: сколько ни принесешь из столовой, все съедят, а потом напачкают. Прямо беда мне с ними, уже ко мне и гости перестали приходить. А не кормить их тоже не могу — они уже подросли, ходят по веранде и, как увидят, что я из столовой иду, сразу: «Кар! Кар!» Мол, есть хотим. А повар мне больше одной котлеты не дает, и вот вижу я, что нам с ними на троих одной котлеты мало. Решил их простым хлебом кормить. А они хлеба не хотят, им, видишь ли, мясо подавай! А где я его возьму? За мясом нужно в Москву в магазин ехать.
В общем, так я с этими воронятами завозился и замучился, что уже вообще про всех своих знакомых забыл. И вот сижу я как-то на веранде перед моими воронятами, бью их пальцем по клюву, хочу хлебом накормить, а они, конечно, клювы не раскрывают, не хотят простой хлеб есть. А я ругаю их всякими нехорошими словами, даже повторять тут стыдно.
И вдруг слышу — кто-то хохочет у меня за спиной. Поворачиваюсь: Боже мой, Аня! Моя знакомая приехала ко мне в гости из Москвы, стоит у меня за спиной, шоколадное мороженое на палочке облизывает и слушает, как я воронят ругаю.
Стыдно мне стало — ужасно! Говорю ей:
— Что ты хохочешь? Лучше дай им кусочек шоколада от своего мороженого, а то они хлеб не хотят есть!
Она отломила шоколадную корочку от мороженого, и тут как раз один вороненок на меня разозлился и говорит: «Ка-ар!» А я — раз и сунул ему в горлышко кусочек шоколада. Он — бум, и уснул в ту же минуту — голову прямо набок уронил, глаза закрыл — я думал, он умер! И так я на эту свою знакомую рассердился! «Ты, — говорю, — отравила моего вороненка своим шоколадом!» Чуть мы с ней всерьез не поссорились из-за этих воронят, но — слава Богу! — вороненок через минуту проснулся, просто этот шоколад такой питательный и сытный, что он сразу уснул. Со мной, между прочим, тоже так бывает: стоит мне что-нибудь сытное съесть, я почти в ту же минуту засыпаю, ничего с собой не могу поделать…
Короче говоря, сколько у меня хлопот было с этими воронятами — не могу передать! И от кошки их стереги, и корми по три раза на день, и убирай за ними веранду, и еще родители вороны проходу мне не дают, не могу из коттеджа никуда выйти, налетают на меня, кричат, сухие ветки и шишки бросают сверху. Надоела мне эта жизнь, прямо вам скажу. Думаю, хватит с меня! Открыл однажды дверь с веранды на улицу и говорю своим воронятам:
— Все! Хватит с меня! Идите на все четыре стороны! Вы уже вон какие здоровые вымахали! Идите и сами себе корм добывайте! Нечего тут тунеядцами жить! Ну-ка, марш! Марш на улицу, в парк!
А они не идут. Сидят возле двери, снизу так на меня смотрят, а в парк не идут.
— Ну, ваше дело, — говорю. — Я вас больше сторожить не намерен. Вот дверь открыта, где хотите — там живите. А я спать пошел.
И пошел спать действительно.
А утром, в самую рань, в пять часов утра, наверно, едва солнце взошло, слышу у меня за окном: «Ка-ар!» Нет, думаю, не встану, хватит с меня этих вороньих карканий. А за окном опять: «Ка-ар! Ка-ар!» И так требовательно, и голос незнакомый — не тех ворон, папы и мамы, а какой-то тонкий, молодой: «Ка-а-ар!» Ладно, думаю, придется встать. Встал, выглянул в окно. А у меня прямо под окном была цветочная клумба, я там ромашки разводил и настурции. И вот я вижу — в моей клумбе посреди ромашек сидит один из моих воронят.
— Чего тебе? — говорю.
А он меня увидел и сразу так радостно:
— Ка-а-ар!
И вдруг открывает крылья и взлетает мне на окно, на раму. И смотрит на меня сверху своим черно-красным глазочком и опять:
— Ка-а-ар!
И с оконной рамы на ветку дерева перелетает, и опять на меня оглядывается: «Ка-а-ар!» — мол, видишь, я уже летаю, я просто тебя разбудил, чтобы спасибо сказать за все, что ты для нас сделал. Честное слово, именно так я его понял в то солнечное утро, да и как иначе можно было это понять? Мы с ним посмотрели друг другу в глаза, поняли друг друга, и у меня даже теплый комочек под горло подкатил: «Вот, — думаю, — ничего в мире зря не пропадает, никакое доброе дело, даже маленький вороненок придумал, как мне спасибо сказать за то, что я его с братом от кошки спас и выкормил».
— Ладно, — говорю я ему. — Не стоит благодарности. Лети с Богом!
И вижу, он с ветки на другую ветку перелетает, а там его уже второй вороненок ждет, и вот они оба полетели по парку, с дерева на дерево, с дерево на дерево и издали мне еще на прощание так весело кричали: «Ка-ар! Ка-ар!», — что я сам не удержался и крикнул им тоже вдогонку:
— Ка-а-ар?!
И засмеялся, счастливый.
1979–1980 гг.Мои любимые собаки
У меня никогда не было собаки. Хотя собак я люблю больше всех других зверей и животных. Потому что с собакой можно разговаривать, как с лучшим другом. Собаки все понимают. С ними можно дружить, играть, ходить на охоту и даже петь песни на два голоса. Честное слово! Я знаю одну собаку, она живет в Вашингтоне и зовут ее Ричи — так она умеет петь все песни Людмилы Зыкиной. Какую песню ни начинаешь петь, она подпевает, и как точно, знаете! А еще одну собаку я знал в Советском Союзе — она, наоборот, совершенно не терпела музыки и особенно ненавидела почему-то Гимн Советского Союза. Каждое утро, ровно в шесть утра, когда где-нибудь в нашем доме радио начинало играть Гимн Советского Союза, Яшка — так звали эту собаку — начинал выть совершенно невыносимым голосом. Он выл так громко и так тоскливо, что его хозяева боялись, как бы их не арестовали за то, что их собака не любит Гимн Советского Союза. Поэтому они прятали Яшку в спальню, на кухню, в туалет, лишь бы он не слышал, что где-то играют Гимн Советского Союза. Но Яшка все равно слышал — у него был настоящий собачий слух. Причем когда играла какая-нибудь другая музыка, он не реагировал, молчал, но стоило где-то зазвучать первым тактам Гимна Советского Союза — Яшка начинал выть так, что слышал весь дом. Вот какие бывают музыкальные собаки! Что-то его в этом гимне не устраивало, наверно…
Но я не собираюсь рассказывать вам обо всех собаках, которых я знал. Их слишком много. Я хочу рассказать только о моих самых любимых собаках.
Вообще некоторые дети собак боятся. Например, моя племянница Ася, которая сейчас живет в Израиле и которой я посвящаю эти рассказы, — она всегда боялась собак. Особенно — больших. Как увидит большую собаку, остановится, сожмется, хнычет и просится на руки. Но я должен вам сказать, что бояться больших собак — это большая ошибка. Честное слово. Я тоже в детстве боялся больших собак, и вот какая из этого вышла история.
Мне было шесть лет, когда меня приняли в школу. И я очень гордился этим и не разрешил ни бабушке, ни маме провожать меня до школы.
— Я сам, — сказал я им, — буду в школу ходить! — И пошел. Прямо с первого дня надел ранец и пошел в школу. Пешком. Правда, идти было недалеко — всего три квартала.
Ну вот, иду я по тротуару, весь такой гордый и самостоятельный, размахиваю какой-то палочкой и вдруг вижу — прямо мне навстречу идет большая собака. Может быть, сейчас бы я решил, что это не очень большая собака, а так себе — средняя. Но тогда! Я ведь был маленький — шесть лет, и мне эта собака показалась громадной, потому что она была выше меня ростом. И она шла мне навстречу по тротуару, одна, без хозяина. И я струсил. Испугался, сжался весь. Я даже глаза ее до сих пор помню — обыкновенные и, по-моему, даже добрые глаза, но я тогда почему-то подумал, что лучше мне с этой собакой не встречаться. И вот я решил, что лучше-ка я перейду на другую сторону улицы. И я пошел. Прямо поперек мостовой. И как раз в эту минуту по улице ехал грузовик, и я просто чудом не попал под колеса, но зато со всей силы стукнулся головой о борт машины. А там как раз торчал какой-то железный крючок, и вот я стукнулся головой прямо об этот крючок, и — хорошо, что я был маленького роста — удар пришелся выше виска, почти по макушке. Как я орал! Ведь кровь хлынула на мою новую белую рубашку, на мой новый ранец, и вообще я думал, что у меня теперь в голове на всю жизнь останется большая дырка. Я лежал на мостовой, орал благим матом, держался за голову, а надо мной стояла большая собака, из-за которой я боялся встать. Хорошо, что подбежали прохожие, подняли меня и отнесли домой.