ГЛАВА 2
Сознание медленно, но верно возвращалось. Избитое, превратившееся в сплошной синяк тело нещадно болело. Виталий медленно открыл глаза, поднял свесившуюся на грудь голову, огляделся. «Чтоб я еще когда с Васей Привокзальным связался!!! Втравил в историю, гад!» Смутная надежда, что он проснется дома в своей уютной постели, не оправдалась. Бред продолжался. Он висел на цепях, прикованный к стене в подземных казематах. Это была самая натуральная средневековая пыточная, освещенная только светом факелов. В углу камеры около жаровни что-то мурлыкал себе под нос, раздувая мехи, здоровенный, голый по пояс бородатый и лысый детина в черной маске.
— Надо же! Хрестоматийный палач, — хмыкнул Виталий.
— Почему хрестоматийный? — обиделся детина, — Я наш, исконно русский. — Решив, что жаровня набрала достаточную температуру, палач бросил качать мехи и начал засовывать в малиновые угли с мерцающими над ними синими огоньками пламени пыточные инструменты. — Так, тут порядок, скоро дозреют. Давненько я по профессии не работал, давненько… — Палач смахнул с лысины пот и приступил к настройке дыбы, — Слышь, малец, ты это… праздник мне не порть. Сразу не сознавайся. Покричи сначала чё нибудь по иноземному. Сатрапы там али еще чего ругательное скажи.
— Зачем? — Виталий хоть и пришел в себя, но явно не до конца, а потому немножко тупил.
— Струмент мне иноземный прислали, — пояснил палач, — все испытать хочу.
— Какой инструмент? — продолжал тупить корреспондент.
— Забавный, — оживился палач, — ножки злодея между хитрыми досочками зажимаются, клинышки в специальные пазы забиваются. Иноземцы говорят, безотказное средство, а царь-батюшка завсегда с каленого железа али с дыбы приказывает начинать. А народец-то хлипкий пошел. Лиходеи, ежели сразу не помрут, тут же виниться начинают. До испанских сапог дело не доходит. Одна надежа на тебя.
Ты уж не подведи, милый. Зубки стисни, слюну накопи, в морду мою поганую харкни, ну а я тут как тут с сапожками…
— Фигушки! Я еще до дыбы все скажу! Так что туши свои железки, они мне без надобности.
— Ну вот, — расстроился палач, — как тут повышать эту… как ее…
— Квалификацию, — подсказал Виталий.
— Ну да. Это слово.
Юноша обратил внимание, что обнаженный торс палача был в многочисленных подпалинах и ожогах.
— Я так понимаю, инструменты сначала на себе испытывал? — деликатно осведомился он.
— Не, это я по первости лиходеев неправильно к допросу готовил. Я их каленым железом, а они ножками сучить начинали. Железки на меня отбить норовили. И ведь отбивали! Такие все шустрые оказывались… — наивно удивился палач, — Хорошо, царь-батюшка подсказал, чё делать надо. Таперича злодеям сучить нечем.
Виталий опустил глаза. К стене были прикованы не только руки, но и ноги.
— Слышь, сынок, а может, это… все-таки помолчишь, а? — жалобно попросил палач. — Ну хотя бы минут двадцать.
— А какой мне смысл молчать?
— Так ежели ты сразу все скажешь, тебя раз-два — и на плаху, а так поживешь еще… минут двадцать. На дыбе повисишь, испанские сапожки примеришь. А уж я расстараюсь. Щипчики самые лучшие возьму. Ноготочки рвать буду — не почувствуешь! А как до плахи дело дойдет, топорик самый лучший подберу. Острый как бритва. Чик, и отмучился. Ну что? Договорились? — Нет, не договорились! — решительно мотнул головой Виталий, — Все будет очень просто. Без дыбы, без железа. Ты спрашиваешь, я отвечаю.
— Да если б я спрашивал… — мечтательно протянул палач.
Топот множества ног и приглушенные голоса за стеной камеры прервали их беседу.
— Ваше величество. Я ест заявлят протест!
— Я тебе заявлю! Ща вот как скипетром-то…
— Царь-батюшка, — запричитал кто-то, — это же не парадный прием, там обычный разбойник. Зачем вам скипетр и держава?
— Для солидности. Чтоб заранее трепетал. Пусть знает, собака, на чьих людей руку поднял!
Дверь с треском распахнулась, и в пыточную стремительным шагом вошел плотно сбитый, крепкий мужичок с державой под мышкой, на ходу размахивая скипетром, словно дубиной. За его спиной развевалась горностаевая мантия, на голове сидела лихо сбитая набекрень корона. Следом за царем в камеру просочился писарь с письменными принадлежностями в руках, высокий господин с лошадиным лицом в сером, явно иноземном кафтане и несколько стрельцов. Виталий с удовольствием освидетельствовал фингалы под глазами стражников, сообразив, чья это работа.
— Я буду жаловатца! — возмущался господин с лошадиным лицом. — Это ест произвол нат иноземный купец! Я как немецкий посол и глава купеческий гильтий…
— Слышь, Вилли Шварцович… — сморщился царь.
— Я ест Вилли Шварцкопф!
— Да мне до лампады, кого ты там ешь! Достал ты меня! Сказал же, все будет по закону! Сначала дыба, потом плаха. Чего тебе еще надо?
— Справетливый суд! Дыба — это ест произвол!
— Произвол — это то, что он на стражников моих напал.
— Это нато разобратца, кто ест на кого напал!
— Вот сейчас и разберемся. Малюта, дыбу готовь.
— А может, сначала сапожки, царь-батюшка? — с надеждой спросил палач.
— Дыба надежней.
Царь подошел вплотную к Виталию и начал рассматривать узника. Судя по недоуменному взгляду, державный увидел совсем не то, что ожидал.
— Федот!
К царю подбежал один из стражников. Красная шапка воина была оторочена дорогим собольим мехом, что говорило о том, что это был как минимум стрелецкий голова или сотник.
— Чего изволите, царь-батюшка?
— Это вот этот вот на вас напал? — ткнул скипетром в Виталий державный.
— Он самый, вражина! Не извольте сумлеваться! Лично ему рученьки-ноженьки вязал.
— Вот этот вот задохленький десяток моих лучших стрельцов… — Царь еще раз окинул взглядом юношу. По сравнению с мощными, массивными стрельцами Виталий и впрямь выглядел не очень представительно. — Да я вас всех… — Сбитая скипетром шапка стрельца полетела на пол, — Тоже мне сотник! Разжалую! Державу подержи, мешается.
Федот покорно принял из царских рук большой шар с крестом и бережно держал в руках, пока царь-батюшка скипетром охаживал его самого, как говорится, в хвост и в гриву.
— Царь-батюшка, — взмолился писарь, — вы бы скипетр пожалели. Он ить золотой. А вдруг погнется?
— Твое дело маленькое, — пропыхтел царь, — писарское. Садись и пиши. Сейчас допрос снимать будем. Ишь, учить меня вздумал.
Спустив пары, царь отнял у сотника свою державу, отвесил ему напоследок хорошего пинка и повернулся к Виталию. Писарь тем временем поспешил сесть за столик, разложил перед собой бумаги, поставил чернильницу-непроливайку, макнул в нее гусиное перо и застыл в ожидании начала допроса.
— Ну сам все расскажешь али сразу на дыбу? — грозно спросил царь.
Не успел юноша открыть рот, как палач за него тут же ответил:
— Ничё не скажет, царь-батюшка. Я тут с ним уже потолковал. Ни в какую! Пусть меня режут, говорит, пусть бьют, пусть на дыбе подвешивают, ничё не скажу! А вот ежели испанские сапоги на меня примерить…
— Да задолбал ты меня своими сапогами, Малюта! Я тебя спрашивал? — возмутился царь.
— Так я ж в интересах дела, — стушевался палач, — чтоб, значится, время ваше драгоценное зазря не тратить.
— Правду мой палач говорит? — уставился на Виталий царь.
— Врет, — лаконично ответил юноша. — Наоборот, это он меня уговаривал молчать, пока меня пытать будут. Вы бы его проверили. Может, засланный какой?
— Что? — ахнул палач, — Это я засланный? Да я верой — правдой… Царь-батюшка, — рухнул на колени Малюта, — не верь супостату! Я свой! Исконно русский! Вот истинный крест…
Царь внезапно рассмеялся.
— А ты ловок, шельма, — погрозил он пальцем Виталию. — В первый раз вижу, чтоб палач перед узником на коленях стоял.
— Я не перед ним, я перед тобой, царь-батюшка, на коленях стою, а этого изверга я сейчас лично на дыбу аль куда прикажете…
— Помолчи, Малюта, — отмахнулся царь, — с тобой все ясно. Все с иноземными новинками носишься. И чего ты к этим сапогам привязался?
— Так вещь-то какая! Да ты на себе испробуй!
— Чего сказал?! — изумился царь.
— Ну тогда на нем, — ткнул пальцем в немца палач.
— Найн!
— Вот видишь, — повернулся к Виталию Малюта, — только ты остался, больше не на ком испытывать.
— Ваше величество, — устало вздохнул юноша, — наденьте на него намордник, и давайте наконец с этим кончать. Спрашивайте, чего хотели, а то мне уже надоело тут висеть.
— Ишь какой нетерпеливый… — Царь почесал скипетром затылок, заставив корону съехать на лоб, — Ладно. Попробуем. Но отвечай как на духу. Кто таков? Чьих будешь?
— Так, давайте сразу определимся, — строго сказал юноша, привычно беря инициативу в свои руки, — что буду я ничьих. Я сам по себе. Свободный человек. Никому не принадлежу и никому не подчиняюсь. Это во-первых. Во-вторых, зовут меня Войко Виталий Алексеевич. Теперь ваша очередь.
— Я не перед ним, я перед тобой, царь-батюшка, на коленях стою, а этого изверга я сейчас лично на дыбу аль куда прикажете…
— Помолчи, Малюта, — отмахнулся царь, — с тобой все ясно. Все с иноземными новинками носишься. И чего ты к этим сапогам привязался?
— Так вещь-то какая! Да ты на себе испробуй!
— Чего сказал?! — изумился царь.
— Ну тогда на нем, — ткнул пальцем в немца палач.
— Найн!
— Вот видишь, — повернулся к Виталию Малюта, — только ты остался, больше не на ком испытывать.
— Ваше величество, — устало вздохнул юноша, — наденьте на него намордник, и давайте наконец с этим кончать. Спрашивайте, чего хотели, а то мне уже надоело тут висеть.
— Ишь какой нетерпеливый… — Царь почесал скипетром затылок, заставив корону съехать на лоб, — Ладно. Попробуем. Но отвечай как на духу. Кто таков? Чьих будешь?
— Так, давайте сразу определимся, — строго сказал юноша, привычно беря инициативу в свои руки, — что буду я ничьих. Я сам по себе. Свободный человек. Никому не принадлежу и никому не подчиняюсь. Это во-первых. Во-вторых, зовут меня Войко Виталий Алексеевич. Теперь ваша очередь.
— Какая еще очередь? — опешил царь.
— Культурные люди, — пояснил юноша, — прежде чем приступить к светской беседе, обычно сначала представляются друг другу. Я представился. Теперь ваша очередь.
— Я так и знат! — возликовал глава купеческой гильдии. — Он ест културный человек! Руссиш найн! Иностранный поттанный!
— Да помолчи ты, зубная боль! — сморщился царь. — Ладно. Так и быть, представлюсь: царь Гордон… стоп, а ты что, обо мне ни разу не слыхал?
— Не-а, — мотнул головой Виталий, — я не местный.
— Ну да… мои подданные так не одеваются, — Гордон окинул довольно необычный для этих мест наряд юноши, — Ну давай, иноземный гость не местный, рассказывай: кто ты такой, откуда, как сюда попал, зачем стрельцов моих побил?
— Вообще-то я не иноземный, — вздохнул Виталий, — Не местный, но и не иноземный. Русский я.
— Чем докажешь? — бодро спросил царь.
— Тебе что, паспорт, что ли, показать? — разозлившись, перешел на «ты» Виталий.
— А что это такое?
— Ну… удостоверение личности. Свидетельство о том, что я живу в России. Прописан в Рамодановске.
— Прописан? — заинтересовался Гордон. — Ты что, ЦПШ прошел?
— Если речь идет о церковно-приходской школе, то нет. Я академию заканчивал.
— О! Ви ест ученый? — оживился Вилли Шварцкопф, — Кельн? Оксфорд?
— Рамодановский филиал Московской академии. Журфак.
— О! Эр ист френч, француз! Все! Ваше величество, он не ест ваша юристикция.
— Любой иностранный шпион есть моя юрисдикция, — жестко сказал царь, и, почувствовав в его голосе металлические нотки, глава купеческой гильдии поспешил заткнуться. — Он только что сказал, что русский. Тогда при чем здесь франция?
— Я и есть русский, — подтвердил Виталий, — А журфак — это факультет журналистики. Обычная аббревиатура.
— Гм… говоришь вроде по-русски, — удивился царь, — а слова иноземные. Даже я таких не знаю. Шпрехен зи дойч? — внезапно рявкнул он.
— Найн! — чисто автоматически ответил юноша.
— Вот он и попался, шпиён иноземный!!! — радостно завопил палач, — Ну царь-батюшка, ты — голова! Можно теперь на него сапожки примерить?
— Что на это скажешь? — весело спросил Виталий царь.
— А то и скажу: найн! По-немецки я совсем ни бум-бум. Немножко читаю со словарем, и все. Вот если б ты спросил: ду ю спик инглиш? — был бы другой расклад. Английскому нас учили серьезно. Я же журналист. Без английского нам никак нельзя. Правда, его я тоже не знаю. Вернее, знаю на уровне: три пишем, два в уме. Чуть из академии из-за него не выгнали, — честно признался юноша, — Так что можно считать, читаю со словарем.
— Это как? — не понял царь.
— Это так. Берешь английский текст и за каждым словом ныряешь в англо-русский словарь. Языки мне никогда не давались. Но ничего, я ж на русском пишу. Читатели пока не жаловались.
— Хочешь сказать, что ты писарь?
— Ну да.
— Царь-батюшка! — заволновался писарь, — Не верю я ему! Ну какой он писарь? Ты на рожу его срамную синюшную посмотри! Да разве писарь одними ручками да ножками твою царскую охрану так бы раскидал? Как он стрельцов гонял! Человек двадцать с ним справиться не могли, пока он случайно Ваньку Левшу не зацепил да его штоф водки не разбил. Да если б Ванька нашим исконно русским оружием — дрыном — его по затылку не благословил, ни за что б не взяли. Так бы до сих пор городскую стражу и гонял.
— Да-а-а… — почесал затылок царь, — согласен. Подозрительный писарь. Ну-ка тащите сюда его суму.
Приказание было выполнено молниеносно. Царь Гордон сел на корточки и лично начал копаться в вещах Виталия. Видеокамеры и цифровой фотоаппарат поставили его в тупик.
— Это еще что такое? — Повертев фотоаппарат в руках, он случайно нажал кнопку съемки, — Ай! — Яркая вспышка осветила пыточную.
— Нападение на царя!!! — завопил сотник.
— Не ори, живой я, — осадил его Гордон, — Ух ты! — ахнул он, увидев на дисплее фотоаппарата свою изумленную физиономию. — Да ты еще и колдун, шпион. С тобой надо держать ухо востро.
— Дарю, — тут же среагировал Виталий.
— Благодарствую. А тут у нас что?
Царь извлек из сумки элегантный флакончик, откупорил крышку, и по пыточной разлился тончайший аромат французских духов.
— Я же говорил! — не удержался Вилли, — Он ест заморский купец!
— А вдруг тать? — усмехнулся Гордон, — Вдруг ограбил кого?
— Да никого я не грабил! — Виталию все это уже порядком надоело, — Это обычный рекламный коллаж. А духи и впрямь заморские. Я его читателям рекламирую, чтобы объем продаж увеличить. Работа у меня такая. Вообще-то нет. Работа у меня другая, а это не работа, а приработок. У меня другая специализация — криминальная хроника. Веду отдельную рубрику в еженедельнике «Рамодановский Вестник».
— Ну вот, опять словами непонятными говорить начал, — вздохнул царь. — Давай-ка по порядку. Откель ты все-таки будешь?
— Из Рамодановска, — сердито буркнул Виталий.
— Что такое Рамодановск?
— Город.
— Где он находится?
— В России.
— Я такого города в своем государстве не знаю, — покачал головой Гордон.
— Ну Русь-то, она большая, — удрученно вздохнул Виталий. — А у тебя, кстати, Русь большая?
— За десять ден верхом не обскачешь, — гордо сказал царь Гордон.
— Ну тогда можно сказать, что Рамодановск за рубежом.
— То ест иностранный поттанный, — опять не удержался от реплики Шварцкопф.
— Федот, гони его в шею, — не выдержал наконец Гордон.
Протестующего немца выволокли из пыточной.
— Я ест протестоват! Я буту жаловатса!
Как только его крики затихли вдали, царь продолжил допрос:
— Итак, ты из города Рамодановска, который находится за рубежом, но почему-то на Руси, то есть в моем государстве. И как же получилось, что я такого города не знаю, не объяснишь?
— Я ж говорю, Русь большая. Может, ты какой городишко и проглядел.
— Деревеньку мелкую еще могу проглядеть, но город… И много в этом городе жителей?
— Согласно последней переписи населения полтора миллиона.
— Издеваешься? — разозлился Гордон, — Да во всем моем государстве столько народу не наберется. Малюта, тебе сегодня повезло. Готовь испанские сапоги.
— Слушай, царь, — поморщился Виталий, — не помогут тут ни сапоги, ни дыба, ни каленое железо. Ничего не поможет.
— Это еще почему?
— Потому что, как бы складно я ни врал, ты все равно не поверишь, а если правду расскажу, и подавно. Я и сейчас вишу тут на цепях и не могу понять, во сне я или наяву? Такого со мной еще никогда не было. Рассказать кому — бред! Никто не поверит. Не, все равно ничего не получится.
Гордон взял видеокамеру, задумчиво повертел ее в руках.
— А ты попробуй, — предложил он, — может, и получится. Эй, табуретку сюда!
Палач тут же поставил перед державным табуретку с дыркой посередине. Царь заглянул в отверстие, увидел торчащий оттуда кол и кротко дал палачу в ухо.
— Идиот! Табуретку для меня, а не для узника!
Стрельцы поспешили подсунуть под седалище царю-батюшке кресло, он примостился на нем напротив Виталия и приготовился слушать.
Терять юноше все равно было нечего, и он начал рассказывать. Все без утайки. Все, что произошло с ним за эти сумасшедшие дни. И что интересно, Виталий видел по глазам державного, что он ему верит. А как только юноша дошел в своем рассказе до Вани Лешего, Гордон тут же приказал всем стрельцам, кроме сотника, покинуть камеру. Писарь едва успевал строчить, конспектируя исповедь корреспондента. Из-под гусиного пера во все стороны летели чернильные брызги.
— Да, забавную историю ты мне рассказал, Лексеич. Не все, правда, понял. Как, например, понять терем в русском стиле? Ну я про тот терем, где ты с чертями встретился? Что, есть еще какой-то стиль?