«Ах, как жаль, что вас не было на этом роскошном празднике! Хотя боюсь, что вы не утерпели и высказали бы что-нибудь ехидное по поводу новобрачного или других миньонов короля. Поверьте, новые ничуть не лучше прежних, они так же белятся и румянятся, так же напомажены и завиты, так же обожают дамские украшения и, кажется, наряды, хотя смеют называть себя мужчинами…»
Вообще королева Наварры вовсе не жалела, что живет не в Париже, ей все больше нравилось свое маленькое королевство, тем более общество, собравшееся при ее дворе, было великолепным, один Мишель Монтень, задержавшийся после путешествия по Европе на пути в свой Бордо, чего стоил! Беседы с Монтенем вносили в жизнь и ум Маргариты какое-то спокойствие. Мишель уже издал первый том своих «Опытов»… Они часами вели философские споры, Маргарита с удовольствием училась спокойному, уравновешенному мировосприятию Монтеня. Именно его мысли помогут королеве позже, когда спокойствия и мужества понадобится немало. Жизнь в Нераке выглядела большими каникулами, но не все оказалось так гладко. Любвеобильность Генриха не давала покоя не только неприятными болезнями, но и выходками любовниц.
Королевская чета спала в одной спальне, но в разных кроватях, так Маргарита могла не страдать от неприятного запаха, сопутствующего королю. Сам он даже жаловался, что жена требует сменить простыни, даже если он провел в ее постели не больше четверти часа.
Однажды ночью Генрих вдруг забрался под полог кровати Маргариты, но вовсе не ради исполнения супружеского долга. Королева с изумлением услышала:
— Мадам, прошу прощенья, но мне нужна ваша помощь. Кажется, наша девочка рожает…
Маргарита, с трудом подавив желание послать к черту мужа с его «девочкой», со вздохом поднялась и отправилась организовывать роды любовнице короля. Фоссе перенесли в дальнее крыло дворца, а короля отправили на охоту. Когда тот вернулся, то получил известие, что Фоссез родила мертвую девочку…
Королева, которая провела бессонную ночь, решила поспать, но тут же получила еще один урок бестактности от супруга. Генрих согласился с требованием любовницы, что королева обязана навестить ее при всех, как обычно делала, когда ее фрейлины болели.
— Это поможет избежать слухов…
Маргарита просто разозлилась, требования любовницы становились просто наглыми!
Потому, когда король Франции стал настаивать на приезде сестры в Париж, Маргарита, несмотря на все прелести неракского двора, все же собралась туда. Фоссез она мстительно забирала с собой. Король не возражал, у него уже была другая любовница.
Но жизнь в Париже не оказалась ни легкой, ни спокойной. Королю была нужна не столько Маргарита, сколько Генрих Наваррский, они с королевой-матерью очень надеялись, что муж последует за женой, однако Генрих, хорошо помнивший прелести луврского заключения, наступать на те же грабли не желал. Он никуда не поехал, лишь проводил супругу до границы Наварры, мотивируя это тем, что дела не позволяют оставлять королевство надолго. Маргарита не страдала, ведь ее обожаемый Шамваллонн был в Париже. Ему пришлось, как когда-то герцогу де Гизу, жениться, но довольно быстро Маргарита поняла, что сделал это любовник вовсе не только для отвода глаз. Но влюблялась она всегда без памяти и отказать себе в удовольствии видеться даже с женатым любовником не могла. Романтические встречи продолжились.
Похоже, проблема бесплодия была не только у Маргариты, Луиза тоже не могла родить Генриху наследника. То, ради чего Генрих женился, никак не случалось. Король злился, все чаще срывая злость на ком попало. Маргарита с ужасом наблюдала, как ее красивый, умный брат превращается в дерганого психа, на глазах стареет, как это случилось с Карлом, становится непереносимым и все чаще невменяемым. Бывали минуты, когда она откровенно жалела, что согласилась вернуться в Париж. Генрих Наваррский приезжать за супругой отказывался категорически. Обстановка снова накалялась, и Маргарита вспоминала неракский двор с тоской.
Королева была на водах, она все еще пыталась забеременеть от супруга. Упорство Луизы граничило с тупостью, всем уже было ясно, что у Генриха не будет детей, но она все лечилась и лечилась, а король молился.
Перед отъездом королевы Маргарита допустила страшную оплошность: находясь в приподнятом состоянии из-за столь романтичных встреч с Шамваллонном, она, забыв осторожность, взяла да и посоветовала Луизе ради блага и спокойствия Франции не быть столь примерной и верной супругой! Бесцветные глаза тихони вылезли из орбит:
— Как можно?!
Спросила шепотом, словно уехавший на охоту король мог ее услышать. Маргарита уже сообразила, что зря затеяла с верной супругой такой разговор, эта дурочка вполне способна обо всем рассказать супругу, тогда крика не оберешься. Если бы Маргарита знала, чем обернется этот совет, она действительно прикусила бы язык, но слово не воробей, пришлось срочно исправлять положение:
— Может, любовник научил бы вас быть более горячей со своим мужем? Это очень помогает зачатию…
Сказала и подумала о себе, она еще какая горячая любовница, а вот зачать не удалось. Правда, горячая вовсе не со своим пахнущим чесноком и лошадьми Генрихом…
Следующие три дня Маргарита жила словно на углях, она с тревогой ожидала вызова к королю, но ничего не происходило, Луиза уехала, явно не нажаловавшись на распутные советы золовки королю.
Королева Наварры уже расслабилась, и тут…
— Мадам, поскольку королевы нет в Париже, я попросил бы вас стать хозяйкой предстоящего маскарада. Маски необязательны, а вот костюмы да.
Нужно ли долго уговаривать ту, которая обожала развлечения? Маргарита присела перед королем:
— Конечно, сир.
Тем более у нее новый охотничий костюм, который ей так идет. Как жаль, что Шамваллонн не сможет быть на балу! Но она постарается непременно показать наряд возлюбленному. Бал обещал удаться на славу.
Сначала все так и шло, Маргарита уже продемонстрировала свой наряд придворным, получила свою порцию восхищенных возгласов, потому что действительно была хороша в мужском платье, и теперь уселась подле трона короля в ожидании самого Генриха. Брат почему-то задерживался. Толпа придворных привычно гудела, передавая свежие сплетни и обсуждая, а чаще осуждая новые фасоны и наряды, музыканты старались развлечь присутствующих игрой…
Наконец вошел церемониймейстер, ударил в пол жезлом, объявляя появление короля. Вмиг в зале все затихло. Но Генрих повел себя странно, он прошел прямо к помосту, где присела в реверансе Маргарита, однако подниматься на ступеньки не стал, остановился, сделав знак музыкантам, чтобы замолчали, и вдруг громко объявил:
— Мадам!
По тону, которым король произнес свое обращение, стало ясно, что пахнет скандалом, потому толпа придворных мгновенно подвинулась возможно ближе, умудрившись не издать при этом и шороха, что свидетельствовало, что в случае необходимости женщины могут не шелестеть даже шелковыми юбками. Нельзя пропустить ни слова…
Того, что произошло дальше, не ожидал никто, и уж тем более Маргарита. Король принялся почти кричать, что она погрязла в пороке, что она развратна и спит с кем попало, что с ней не желает знаться даже собственный муж… А еще Генрих достал из рукава список любовных побед, который Маргарита вела с ранней юности и держала запертым в ящичке стола, но который недавно пропал. Королева искала его, решив, что по ошибке положила среди других бумаг, но не нашла, решив хорошенько порыться именно после бала. Теперь стало ясно, куда пропал этот список. Король смел обыскивать ее кабинет?!
— Вы не способны хранить верность супругу и даже советовали подобное поведение моей королеве!
Ясно, откуда ветер дует, дура Луиза все же нажаловалась.
Придворные ожидали чего угодно, только не такой тирады короля и не молчания Маргариты.
А та действительно молчала, потому что обомлела. Кто обвинял ее в разврате? Человек, погрязший в содомии, о котором весь Париж распевает похабные песенки, для которого зад миньона самое привлекательное зрелище? Кому она должна хранить верность, тому, кто с первых же дней предпочитал постель всеобщей шлюхи супружеской постели, кто и в Нераке не пропускает ни одной юбки, чтобы не задрать?!
Но это оказалось не все, видя, что сестра не отвечает, и возбудившись от собственного крика, Генрих добавил:
— Вы до сих пор имеете связь с Шамваллонном и тайно родили от него ребенка!
Это доконало Маргариту окончательно. Родила ребенка… И это говорит Генрих, прекрасно знающий о беде сестры, знающий, что после того избиения ее Карлом детей вообще быть не может!
Только не заплакать, только не показать своего бессилия… Маргарита понимала, что если скажет хоть слово, то слезы хлынут из глаз ручьями, а голос будет хрипеть. И все это на радость придворным. Нет, она не доставит такого удовольствия, а значит, будет молчать. К тому же оправдываться бесполезно, если король счел возможным рыться в ее бумагах и воровать их, если способен обвинить в том, о невозможности чего прекрасно знает, то оправданиями она только повеселит и без того довольных придворных.
Даже не присев перед королем, ни на кого не глядя, Маргарита спустилась по ступенькам и пошла прочь из зала.
Вслед неслось:
— Уезжайте вон из Парижа! Шлюха!
Это словечко часто использовалось в придворном лексиконе, бывали и куда более забористые, но ведь не на балу же и не в полный голос!
Она шла по залу Кариатид, прямая и невозможно красивая в своем охотничьем наряде, придворные расступались, сочувствующие быстро опускали глаза, чтобы это сочувствие никто не заметил, остальные смотрели насмешливо, ожидая встретиться с опальной королевой взглядом.
Но Маргарита не думала ни о ком из них, она не замечала эти ехидные лица, очень довольные ее позором и ждущие чего-то большего. Мысли Маргариты были о Шамваллонне, если король все знает, то он может поручить выследить любовника сестры, если уже не выследил. С нее хватит головы Ла Моля, Шамваллонна надо спасти даже ценой собственного позора!
Наверное, именно эти мысли о безопасности возлюбленного помогли Маргарите достойно перенести всю экзекуцию и не выдать себя ни словом, ни взглядом. К разочарованию недоброжелателей, она оказалась на высоте, гордо пронеся свою красивую голову до самых своих комнат.
Но и там королева не бросилась с рыданиями на постель, напротив, уселась за стол писать белокурому красавцу. Правда, ей тут же сказали, что он уже удрал. Если у Маргариты в тот вечер и были слезы, то только из-за очередного предательства возлюбленного: если он удрал, значит, что-то знал? Но если знал, то почему же не предупредил ее?
Король, израсходовав свой гнев, удалился, оставив придворных гадать, продолжать им бал или удалиться. Столь невероятного скандала при дворе не помнили, вечно эта Маргарита де Валуа со своими любовными связями!
Нелепость королевской выходки почувствовали все, даже его миньоны. Можно было устроить Маргарите выволочку, даже прогнать ее из Парижа, но не так же. Сам Генрих тоже быстро понял оплошность, тем более миньоны не восхищались его грубостью, мать тоже выглядела крайне недовольной.
Масла в огонь подлил Шико, королевский шут невесело усмехнулся:
— Сдается, Генрих, ты обвинил сестрицу в той куче дерьма, которую наложил сам…
— Пошел вон!
— Я-то пойду, и она уедет, а ты останешься, и дерьмо будет страшно вонять…
Чуть пометавшись, король отправился… к опальной сестре.
Но дверь оказалась заперта.
— Пустите, это король.
Он хотел хотя бы немного загладить вину, объяснить Маргарите, что именно вывело его из себя, посоветовать отправиться с ним на богомолье, чтобы и впрямь замолить грехи, может, это поможем им обоим иметь детей? Генрих помнил разговор о том, что Карл тогда слишком сильно избил Маргариту, оставив ей мало шансов стать счастливой матерью. Это старший брат считал одним из самых страшных своих грехов и был прав, потому что роди Маргарита детей, возможно, она не стала бы столь любвеобильной.
Но что было, то было, плохо, что сегодня он упомянул ребенка Шамваллонна, это оскорбило Маргариту, и все же она должна понять королевскую ярость. Уже одно то, что король у ее двери, — великая честь, завтра придворные разнесут слух об этом происшествии по всему Лувру.
— Маргарита, это я, я хотел бы поговорить…
И вдруг из-за двери донеслось совершенно откровенное и громогласное:
— Пошел к черту!
Голос, несомненно, принадлежал сестре короля, и ярость в нем поражала.
Все сделали вид, что совершенно оглохли, и принялись разглядывать рисунки на гобеленах. Несколько мгновений Генрих молча сопел, потом фыркнул:
— Вон из Парижа!
Миньоны едва поспевали за королем, словно молния мчавшимся в свои покои. Под ноги Генриху попали его маленькие собачки, король со злостью пнул пару из них, раздался визг, приведший монарха в еще большее бешенство. Теперь пинки раздавались налево и направо, а вид Валуа был ужасен.
Утро Маргарита встретила уже в карете, она не хотела, чтобы кто-нибудь видел отъезд, вчерашнее событие показало, что при дворе друзей нет, есть только предатели, ведь никто, ни один человек не только не вступился за королеву Наварры, но и не поддержал взглядом. Шамваллонн удрал, брата и мать она теперь ненавидела, но и к мужу в Нерак ехать вовсе не хотелось, во-первых, у слухов быстрые крылья, раньше, чем она доберется до своего королевства, там уже будут знать об оскорблениях. Во-вторых, ей совсем не хотелось наблюдать, как муж ухлестывает за кем попало, да и принимать его в спальне тоже не хотелось. Вспомнив запах чеснока, Маргарита почувствовала тошноту.
Тут же стало страшно: а вдруг это признак беременности?! Но тогда надо не просто ехать, а мчаться к мужу, иначе дело плохо…
Срочно уехав из Парижа, Маргарита тащилась в Нерак со скоростью черепахи, останавливаясь где только можно. Тревога оказалась ложной, никакой беременности, конечно, не было, но радости это не прибавляло. Она понимала, какое любопытство вызовет у придворных дам одним своим появлением, прошлое было куда более эффектным. И зачем только она послушала мать и брата и вернулась в Париж? Получалось, что только ради оскорблений.
Никто не позорил мадам де Сов, которую королева подстилала под всех, причем одновременно под нескольких. Как вообще мог осуждать ее за непристойное поведение Генрих, открыто живший с миньонами, устраивавший немыслимо развратные праздники в Плесси-де-Тур или Шенонсо?!
Откинувшись на подушки своей кареты, Маргарита делала вид, что спит, ни с кем не хотелось разговаривать. Она вспоминала тот самый праздник в Шенонсо. Его устроила королева-мать, пригласив на обед помирившихся сыновей и их друзей. Сам праздник проходил в саду за башней Маркеса, месте столь же очаровательном, сколь и страшноватом. Всех поразил король, который появился… в женском наряде. Шею и грудь монарха украшали три ряда жемчугов, глубокое декольте открывало грудь, в ушах, как всегда, серьги, на пальцах многочисленные перстни, завитые волосы уложены в замысловатую прическу, также обильно украшенную бриллиантами, лицо напудрено, щеки нарумянены, губы накрашены кармином.
Рядом с ним королева Луиза выглядела бледной тенью, она к тому же носила траур по своего отцу Никола Лотарингскому, была в темном и без следов румян.
Подобны королю, хотя и в мужском платье, были его миньоны — огромные воротники-фрезы, румяна, помада, пудра белая на лице и сиреневая на волосах…
Не менее разряженно выглядел и герцог Алансонский со своими миньонами. Казалось, мужчины твердо решили затмить дам своими нарядами и украшениями.
Распорядительницей праздника была Катрин де Клермон, прислуживали гостям полуголые (для удобства общения) и вполне доступные красавицы — Шарлотта де Сов, мадам Шатонеф, мадам де Гершевий, мадам де Монсоро… Даже для видавшего виды двора вольности казались переходящими границы, правда, никто не протестовал, лишь поначалу немного смущались…
Луиза и королева-мать сидели, спокойно улыбаясь и невозмутимо глядя на вакхическое пиршество и на то, как король, опьянев, целовался то с одним, то с другим миньоном, изображая даму и позволяя задирать себе юбки, как та же де Сов исчезала с очередным почитателем ее красоты и доступности в кустах и немного погодя возвращалась слегка потрепанной, как мадам де Монсоро, словно забыв о своем ревнивом супруге, вовсю обнималась с Жуайезом, тогда ей еще был безразличен Бюсси, позже погибший по ее вине…
Бюсси завоевывала в те дни сама Маргарита, но, несмотря на отсутствие мужа, позволить себе вот такие вольности она не могла, а потому лишь вела пикантные беседы и заигрывала. Вовсю старались королевские шуты — Шико и Сибилло.
Почему же никто не вспоминает эту веселую вакханалию, когда она (пусть и невольно) вела себя приличней всех, кроме разве королевы Луизы и королевы-матери? Кто настроил брата против сестры, неужели мать? Даже если не настроила, то не остановила и не защитила дочь от дурной, нелепой ярости сына. Почему мать позволяла ее позорить?
Но это оказались не все беды несчастного августа, через некоторое время Маргариту со свитой догнал отряд под командованием капитана Лоршана, и именем короля были арестованы две дамы из свиты королевы Наварры — мадам де Дюрас и мадемуазель де Бетюн. Прямо посреди дороги были проверены сундуки и экипажи — искали Шамваллонна, со свитой Маргариты обращались крайне грубо.
Не выдержав, Маргарита обратилась к офицеру:
— Не угодно ли вам проверить и среди моих вещей? Кого вы ищете, ребенка, которого я якобы родила?
Наконец их оставили в покое, но с собой увезли конюшего, секретаря и врача Маргариты. Она была оскорблена до глубины души. Генрих совсем сошел с ума, если позволяет себе такое! Неужели король Франции не понимал, что нажил себе настоящего врага в лице далеко не глупой сестры? Позже, когда Маргарита восстала против всей семьи, он не раз пожалел об этой вражде, но сделанного не вернешь.