У Шарлотты де Сов перетягивали тканью спальню, потому Маргарита ожидала, что этим вечером любовница придет к Генриху, а не наоборот. Так и вышло. Сама королева появилась в покоях мужа через пять минут после прихода туда де Сов. Не слишком поздно, чтобы та успела раздеться, но и не слишком рано, чтобы можно было сделать вид, что мадам перепутала двери.
Не пустить королеву в покои короля нельзя, Генрих выскочил навстречу, видимо давая возможность любовнице спрятаться, но Маргарита твердым шагом прошла прямо в его спальню.
— Я ненадолго, хотела только поблагодарить за вчерашнее содействие (какая глупость, как потом Маргарита пожалеет об этих словах!) и попросить вас перед своим приходом, тем более с королем, предупреждать меня.
Смущенный тем, что за пологом кровати стоит, стараясь не дышать, любовница, Генрих промямлил нечто вроде согласия.
Веселый голосок королевы Наварры зазвенел колокольчиком:
— Я рада, что мы с вами понимаем друг дружку. Желаю бурной ночи и удаляюсь, чтобы не заставлять мадам так долго сдерживать дыхание!
Когда серебряный смех Маргариты раздавался уже из приемной, Шарлотта де Сов перевела дыхание. Обе женщины подумали об одном и том же: что было бы, останься королева Наварры сидеть в кресле на полчаса?
Через пару дней король осторожно поинтересовался у супруги:
— Я могу сегодня навестить вас?
Маргарита совершенно спокойно ответила:
— Нет, сегодня у меня другие планы.
Генрих почти обиделся:
— Вы забываете, что я ваш супруг.
— А позавчера им не были?
— Могли хотя бы поблагодарить за спасение своего Ла Моля…
— Я намеревалась это сделать, но бедная де Сов слишком старалась не пыхтеть, я испугалась, что она может задохнуться.
Ничего не оставалось, как признать правоту Маргариты, их ночные свидания с Генрихом Наваррским практически прекратились. Но королеву Наварры мало волновали отношения с мужем, она упивалась любовным приключением с красавцем Ла Молем.
Бонифас тоже влюбился, словно в последний раз. Когда в разговоре с Коконнасом он так и выразился, однако не упоминая имени любовницы, тот поежился:
— Я тоже…
Две мужские фигуры в темных плащах, чтобы не привлекать к себе внимания, скользнули прочь от ворот Лувра и, прячась в тени, поспешили к мосту Михаила Архангела. Дом, в который они собирались войти, днем никто не посещал вовсе, зато при наступлении темноты к нему каждую ночь спешили страждущие помощи. Дом принадлежал братьям Руджиери и имел недобрую славу, потому и скрывали посетители, что там бывают.
Дважды стукнув условным стуком, что выдавало по крайней мере в одном из них частого посетителя дома, мужчины быстро скрылись за дверью. Второй явно был здесь впервые, потому что он принялся с любопытством разглядывать внутреннее убранство дома, которое, впрочем, ничего особенного не представляло.
На обоих были полумаски, что, однако, не смутило слуг, сюда с открытыми лицами обычно не ходили, если понадобится, хозяин сам попросит снять маски. Почти сразу пришедших провели в большой кабинет и оставили ждать.
Стоило мужчинам войти внутрь странного дома, как в конце улицы показались носилки, явно принадлежащие знатной даме. Убедившись, что на улице никого нет, один из слуг, сопровождавших носилки, постучал в дверь, но совсем другим стуком. Увидев, что дверь открывается, слуга склонился к носилкам:
— На улице никого, мадам.
Полная женская фигура, чуть переваливаясь, прошествовала в дом.
В это время к первым посетителям уже вышел хозяин и, задав несколько вопросов, кивнул головой:
— Любовное зелье возможно, только подумайте, прежде чем на него решаться, вдруг ваша дама вам надоест, отделаться от нее будет сложно, это ведь приворот.
Один из мужчин толкнул локтем другого:
— Я же говорил, последняя любовь…
— Снимите маски, если хотите, чтобы я говорил с вами дальше. И я должен знать, для кого предназначен этот приворот. Кто вы?
— Я Аннибал де Коконнас. А это мой друг Бонифас де Ла Моль. Приворот для наших любовниц.
— У них есть мужья?
— О да, дамы замужем.
В эту минуту в кабинет бесшумно вошел молодой человек, что-то сказал на ухо хозяину. Козимо Руджиери усмехнулся:
— Извините, я должен вас покинуть на некоторое время. Пока подумайте над моими словами, как бы приворот не натворил беды…
С этими словами он вышел, в то время как его ученик остался стоять у двери, сложив руки на груди.
Влюбленным стало не по себе, может, и правда не стоило связываться? У Аннибала с герцогиней Неверской связь давно, и у Ла Моля с королевой Наварры все складывалось хорошо, во всяком случае, ключ для двух дверей потайной лестницы пригодился…
Козимо Руджиери плотно прикрыл за собой дверь и низко склонился перед своей покровительницей и постоянной клиенткой:
— Мадам, вы могли вызвать меня…
— Кто там? — кивнула Екатерина Медичи на дверь кабинета.
— Два влюбленных дурака, которым не терпится приворожить своих красоток так, чтобы о мужьях и думать забыли.
Королева-мать усмехнулась:
— Кого привораживают?
— Пока не знаю, но давать настоящее средство не намерен, достаточно подделки. Какие-то Коконнас и Ла Моль.
При втором имени Екатерина Медичи вскинула голову:
— Это не простые дворяне, совсем не простые. Это придворные моего младшего сына, за которым глаз да глаз, а Ла Моль любовник моей дочери Маргариты. Значит, хотят приворожить…
Выпуклые глаза королевы-матери никогда не становились узкими даже в момент раздумий, Руджиери казалось, что они, наоборот, еще больше вылезают из орбит. Она знаком подозвала мага ближе к себе. Их тихий разговор не услышал бы даже паук на стене, но подслушивать некому, дом Руджиери хранил свои тайны, тем более если они касались королевы Екатерины Медичи…
— А ты говоришь, не стоило приходить!
— Ну что, не передумали приваживать своих голубок?
Было видно, что почти передумали, однако Руджиери не мог позволить, чтобы два влюбленных кавалера ушли ни с чем.
— Если у вас все так серьезно, можно попробовать не зелье, а нечто более крепкое.
Коконнас, который уже приходил сюда за помощью, решил не рисковать, все же любовником Генриетты он был уже не первый месяц, пришел скорее вместе с Ла Молем, а вот приятелю посоветовал:
— Попробуй!
— Правда ли, что эта любовь для меня последняя?
Маг внимательно посмотрел в глаза красавца и вздохнул:
— Да. Но мне кажется, что вы много любили…
Руджиери увидел над Ла Молем ореол смерти, хотя мог бы сказать об этом с уверенностью без своих способностей, он слишком хорошо знал, что те, кто попал в орбиту интересов королевы-матери, выживали редко…
Дом Руджиери имел переход в соседний, стоявший с заколоченными ставнями, и из него выход на соседнюю улицу, не менее мрачную и пустынную. Если бы кто-то понаблюдал, то решил бы, что посетители в дом только входят, но не выходят. С важными посетителями так и было, их выпускали на другую улицу, при этом отсвет факелов, с которыми гостей вели по переходу к пустующему дому, принимался случайными прохожими за отблески адского огня. Руджиери боялись, они действительно были очень опытными магами и парфюмерами, но своими умениями не разбрасывались.
Но те, кто хоть раз попробовал средства, приготовленные братьями, приходили и приходили снова. Магия притягивает, воспользовавшись такой силой, отказаться от нее уже невозможно.
Обратно приятели не сразу выбрались к мосту, потому что не сразу сообразили, где находятся. Хорошо, что на этой улице даже грабители не обитали, иначе жизнь Коконнаса и Ла Моля прервалась бы в тот же вечер, настолько они были растеряны.
— Я пользовался приворотом.
— Действует?
— Ага. Только потом и правда трудно отвязаться.
— Не по душе мне все это, — вздохнул Ла Моль. — Мы ведь католики, мессы стоим, исповедуемся, причащаемся, а вот пошли булавками в восковые куклы тыкать.
Он невольно прижал свою куклу, спрятанную под камзол на груди, казалось, воск до сих пор горячий и жжет кожу даже сквозь ткань рубашки.
Коконнас испугался:
— Ты вот только не вздумай кому-нибудь сказать, даже исповеднику! Не то сожгут на костре или вообще четвертуют, вот и станет эта любовь последней.
Он уже жалел, что повел своего приятеля к магу, Ла Моль известен как истовый католик, мессы стоит не просто ежедневно, а по три-четыре в день, возьмет и скажет на исповеди… Какие после этого неприятности могут случиться, одному господу известно.
При мысли о последствиях Коконнас невольно перекрестился, попробовал сделать это и Ла Моль, но вспомнил о кукле на груди, и рука сама застыла.
Едва добравшись до своей комнаты, Ла Моль поспешил спрятать куклу в королевской мантии подальше, он не знал, что теперь делать с этим созданием Руджиери, но и просто выбросить тоже не решался, боясь, чтобы это не повлекло беду на саму королеву Наварры, которую кукла изображала.
Едва добравшись до своей комнаты, Ла Моль поспешил спрятать куклу в королевской мантии подальше, он не знал, что теперь делать с этим созданием Руджиери, но и просто выбросить тоже не решался, боясь, чтобы это не повлекло беду на саму королеву Наварры, которую кукла изображала.
Екатерина Медичи только хмуро поинтересовалась:
— Взяли?
— Один.
— Кто?
— Ла Моль. Кукла в королевской мантии.
— Не проболтается?
— Может и проболтаться, но это даже выгодней.
Ла Моль не проболтался, он не из болтливых, недаром герцог Алансон и Генрих Наваррский привлекли его к своему плану побега. На вопрос Бонифаса, будет ли вместе с ними королева Наварры, Генрих Наваррский насмешливо блеснул глазами:
— Нет, мадам останется дома.
Именно потому Ла Моль страдал куда сильней Коконнаса, он понимал, что как только побег удастся, путь к Маргарите для него будет отрезан, самого Бонифаса ко двору больше не допустят, а Маргариту не выпустят. Но попытка убедить герцога Алансона, что бежать вместе с мужем должна и королева Наварры, ни к чему не привела, Алансона мало интересовали супружеские связи своего друга и то, что сестра останется принимать все шишки на себя, Франсуа был занят только собственными мыслями.
Подумав, Ла Моль решил, что бежать вместе с сильными мужчинами — Генрихом Наваррским, Конде и Алансоном — Маргарите будет трудно, но не посвятить в эти планы возлюбленную не смог. На сей раз Маргарита решила молчать как рыба, что бы ни случилось, хватит с нее обвинений в предательстве. К тому же голова королевы была куда больше занята успешными визитами по потайной лестнице самого Ла Моля, чем намерениями его герцога и ее мужа. Хотят бежать? Да пусть бегут! Жаль только, что с ними вынужден будет бежать и Ла Моль.
Проболтался… Генрих Наваррский! Если его супруга переживала из-за предстоящей разлуки с Ла Молем, то сам король страдал из-за потери для себя стройных ножек и соблазнительной попки мадам де Сов. Он ничуть не сомневался, что его место в постели красотки тут же займет Генрих де Гиз, и эта потеря казалась невосполнимой.
Мадам де Сов была хорошо обучена своей наставницей королевой-матерью, она чутко уловила настроение любовника, и тот признался в планах побега в независимое княжество Седан, откуда можно было начать новые действия. Чтобы не вызвать подозрений, Шарлотта разыграла целый спектакль, рыдая якобы от горя, что они не смогут видеться.
Тот не выдержал:
— Я что-нибудь придумаю…
Ночной бабочке было абсолютно наплевать на выдумки короля Наварры, напротив, она не могла дождаться, когда его потные ноги перестанут пачкать ее постель, но и скрыть от королевы-матери столь важную информацию тоже не могла.
Стоило Генриху Наваррскому покинуть спальню красотки, как она тут же помчалась к Екатерине Медичи.
Королева-мать была еще в постели, но верную шпионку приняла: если Шарлотта де Сов так спешит, значит, что-то важное. Услышав новости, Екатерина Медичи сделала знак Шарлотте, что та свободна, а сама на некоторое время осталась лежать, пытаясь уловить какую-то мелькнувшую интересную мысль.
Неужели это то самое везение? Алансон, Конде и Наварра решили бежать, и супруг Маргариты сдуру выложил все любовнице, переживая, что не сможет тискать ее вволю? То, что эта троица против Карла, никого не удивляет, скорее, королю Наварры на Карла наплевать, он рвется в свое крошечное королевство, но отпускать его нельзя никак. Ни одного из заговорщиков отпускать нельзя.
Но теперь королеве-матери было мало простого затворничества беспокойных любителей побегать, нужно устрашение такое, чтобы мысли о побеге больше не возникало. Нет, не вторая Варфоломеевская ночь, хватит и одной, но казни нужны обязательно, пусть всего несколько, но показательно жестоких! Казнить каких-нибудь мелких дворянчиков вроде тех двух дурачков, что тычут булавками в восковых кукол у Руджиери…
От этой мысли королева-мать даже села на постели.
— Одеваться!
Генриха Наваррского удивил вид выходившей из покоев королевы-матери Шарлотты де Сов. Он оставил любовницу нежившейся в постели всего полчаса назад, почему она здесь? Еще не веря собственным подозрениям, поинтересовался:
— Мадам, что вы делали у королевы в столь ранний час?
Де Сов смутилась, что-то промямлила, что королева вызывала ее написать письмо…
— Письмо? Для этого есть секретари.
— Я так и ответила, но есть темы, которые королева не доверяет даже своим секретарям.
— А вам можно доверить все?
Шарлотта поспешила откланяться, сделав вид, что выполняет какое-то поручение королевы. Генрих понял, что его подозрения вовсе не беспочвенны, то, что он утром сказал любовнице о побеге, уже известно королеве-матери! Он метнулся к Маргарите:
— Что вам известно о готовящемся побеге? — Лучшая защита — это нападение. — Не вы ли рассказали королеве-матери о нем? Снова предали?
На сей раз Маргариту застать врасплох не удалось, она фыркнула, как кошка:
— Я не видела королеву уже несколько дней, потому что не выхожу из своей спальни по известным вам причинам. А вот вы вполне могли разболтать все своей любовнице! Разве вы не знаете, что она шпионка королевы?
Генрих почти беспомощно вздохнул:
— Что делать?
— Все отрицать, а если скажут про де Сов, заявите, что так проверяли ее на готовность помогать побегу. И надо предупредить Франсуа, чтобы он по наивности ничего не сболтнул.
Франсуа предупредили, оба заговорщика вели себя именно так, как посоветовала Маргарита, — все отрицали, делали вид, что не мечтают о другой доле, кроме как о жизни в Лувре, что лучше не жилось нигде и никогда.
Но до этого произошли события, которые оставили на сердце Маргариты неизгладимый след.
Пока Генрих Наваррский по мудрому совету своей жены предупреждал Алансона, королева-мать отправилась к сыну. Карл только встал и намеревался прослушать мессу, когда к нему почти бегом вошла мать.
— Сир, мне нужно поговорить с вами наедине. Отпустите всех.
Тон не терпел возражений, но король попытался отшутиться:
— Да, мадам. Что случилось, новый переворот?
— Почти.
Услышав о подготовке побега, Карл впал в бешенство, его руки вцепились в край стола так, что побелели костяшки пальцев, ноздри раздулись, дыхание перехватило. С криком: «Арестовать их всех!» — он рванул край стола вверх, тот перевернулся, опрокинув все стоящее на нем.
Началось не просто разбирательство, королева-мать инициировала обыски. Конечно, ни у Алансона, ни у Наварры ничего не нашли, да и что могло быть. Зато у придворных герцога Алансона Ла Моля и Коконнаса нашли фигурки из воска, проткнутые булавками. Причем кукла, обнаруженная у Ла Моля, была одета в королевскую мантию и на голове имела корону!
Дело дошло до суда, Маргарита попыталась помочь мужу, написав за него пространную и довольно эффектную защитную речь. А вот Ла Моля спасти не удалось. Ему вменили попытку нанести вред королю путем магических действий. Ла Моль и Коконнас были подвергнуты пыткам и осуждены на казнь. Когда Коконнас пытался объяснить, что эти фигурки обозначают не короля, а королеву, Ла Моль невесело усмехнулся:
— Молчите, неужели вы не видите, что им просто нужно с кем-то расправиться?
— Кто мог нас предать, неужели наши возлюбленные?
— Нет, они не знали об этих восковых куклах. Помните о том, что эта любовь последняя? Предчувствие не обмануло.
Друзья договорились не упоминать имен своих дам, потому что самим осужденным это не поможет, а вредить возлюбленным ни к чему.
Маргарита метнулась к брату:
— Франсуа, ты должен заступиться за своих придворных! Ты же прекрасно понимаешь, что они виноваты куда менее тебя самого! Спаси Ла Моля и Коконнаса!
Алансон даже шарахнулся от сестры:
— Это будет равносильно моей гибели. Ты этого хочешь?
— Конечно, нет, — расплакалась Маргарита.
В порыве отчаяния она попыталась поговорить с матерью, дав понять, что казнь невиновных ляжет пятном на и так уже запятнанную репутацию королевской семьи. Екатерина Медичи поморщилась:
— Это решаю не я, но могу посоветовать вам заботиться о собственной чести и ради нее не заступаться за осужденных преступников.
— Это фигурка королевы, а не короля!
— Почему вы так уверены? Тоже были с ними в заговоре?
Маргарита поняла, что еще немного и сама поплатится головой, но Ла Моля при этом не спасет.
— Вы казните невиновных, они не хотели ничего плохого королю.
— Откуда такая уверенность в любовнике? Научитесь выбирать любовников, мадам!
Ла Моля и Коконнаса жестоко пытали и казнили, отрубив голову. А затем расчленили тела на четыре части и повесили на четырех виселицах перед главными воротами Парижа. А головы бедолаг были выставлены на башне позора на Гревской площади.