Он помолчал немного, опустив свои нестерпимо голубые, на загорелом лице, глаза.
— Мне рассказали потом, что таким у него лицо уже после смерти стало… — сказал Володя. — Получается, что с таким вот помолодевшим лицом и предстал он перед Господом…
Володя перекрестился…
Перекрестился и я.
Далеко от Валаама
Лес, озеро, трава над водой — все здесь складывается в молитву, которую слышал отец Мефодий душой, когда оглядывался вокруг…
Но порою стлался над озерной водою туман, неразличимо заглатывая в себя Валаам, и редкое судно могло рискнуть тогда подойти к островам…
Как раз в такую погоду и раздался на островах телефонный звонок.
Звонила мать из Новосибирска.
— Беда у нас, сыночек… — сказала она. — С папой плохо.
С трудом Мефодий разобрал ее рассказ, что лег отец в больницу, думал подлечиться немного, но в больнице выяснилось, что у него рак горла и уже в той стадии, когда и оперировать поздно.
Чтобы лучше было слышно, отец Мефодий вышел на озерный берег, смотрел сейчас на клубящийся над озером туман, на выглядывающие из белесой пелены верхушки деревьев…
— Приезжай, Паша… — повторила мать. — Очень тебя отец ждет…
— Дай мне его… — попросил Мефодий. — Папа?
— С-с-с-ыночек… — только и разобрал он из звуков, заполнивших трубку.
Сдавило горло. Защекотало в носу.
— Я приеду, — стараясь не заплакать, проговорил Мефодий. — Ты… Ты только дождись меня, папа…
Тяжело выбираться с острова в туманы…
Тяжело и с билетами в середине августа…
Но все устроилось. Денег в монастыре на дорогу собрали, хотя и пришлось ехать поездом.
И все три дня пути молился Мефодий и думал об отце, вздыхая, что совсем неверующий он. Отец конструктором был, всю жизнь провел в итээровских компаниях и к церкви всегда относился с насмешкой. Когда Мефодий, бывший тогда еще Павлом, в монастырь уходил, поругались они. Отец кричал, что Павел не сын ему, и вот теперь получается, что все…
Отец встретил Мефодия на удивление тихо…
В доме было тепло, но все кутались — мертвым холодом несло из глубоко запавших отцовских глаз.
Глядя в эти заполненные страданием глаза, и понял Мефодий, что если что еще и держало отца на этой земле, то только страх, что там будет еще хуже.
Вчера навещали товарищи из КБ, и встреча эта не давала покоя отцу.
— А-а… — рассказывал он Мефодию, взяв его за руку. — А… Пришли…
Слова трудно выходили из отца, он пытался что-то рассказать, но ничего не получалось.
— Поговорил с товарищами! — подсказала мать, стоявшая рядом.
— Ага… И ни хрена! — отец сдавленно засмеялся.
Потом пришел врач, он долго мыл руки, наконец подсел к постели больного.
— Как себя чувствуете? — спросил он, пряча глаза.
— Хорошо… — заученно отвечал отец.
— Ну-ну… — сказал врач. — Я пропишу обезболивающее.
Он выписал рецепт и ушел.
Вечером Мефодий сидел с отцом и показывал ему фотографии Валаама.
Отец внимательно смотрел снимки…
Потом погладил сына по руке.
— Хороший монастырь! — вздохнул он. — Отпустили ко мне… Денег дали…
— Да что деньги?! — сказал Мефодий. — Давай, папа, лучше помолимся вместе…
— А… Не… Не умею…
— Ну ничего, ничего! Я молиться буду, а ты слушай… А лучше я кассету поставлю с нашими монастырскими молитвами! Ты только внимательно слушай…
Он поставил кассету с монастырскими песнопениями и включил магнитофон…
Под эти молитвы и заснул отец.
На следующий день был праздник Преображения.
С утра Мефодий ушел в городскую церковь и привел священника, чтобы он соборовал и причастил отца.
— Не… — сказал отец. — Не надо!
Вначале Мефодий подумал, что отец опять взялся за свое, опять в нем, после того когда вкололи ему лошадиную дозу обезболивающего, пробудилось итээровское брюзжание, но оказалось, что отец говорит про сон.
Приснилось ему, будто он на Валааме побывал…
Стоял на службе в Преображенском храме, а потом причастился…
— С тобой и были…
То ли от обезболивающего, то ли от приснившегося сна, но говорил отец сегодня лучше и подробно описал, как шли они с Мефодием из монастырской гостиницы в храм, как остановились у гробницы преподобных Сергия и Германа, как прошли и встали на левой стороне собора…
И все так точно рассказывал, что Мефодию и в самом деле показалось, будто отец был в монастыре…
— Ну и ладно, раз там причастился! — сказал священник, приготовив все для соборования. — А теперь соборуем тебя, и у нас причастишься…
«Отче Святый, Врачу душ и телес, пославый Единородного Твоего Сына, Господа нашего Иисуса Христа, всякий недуг исцеляющего и от смерти избавляющего: исцели и раба Твоего Петра от одержащие его телесные и душевные немощи и ожитвори его благодатию Христа Твоего: молитвами Пресвятыя Владычицы нашея Богородицы, и Приснодевы Марии, предстательствы честных небесных сил бесплодных: силою честнаго и житворящего креста…» — зазвучали слова молитвы.
И как будто меньше холода стало в глубоко запавших отцовских глазах.
После причастия отец заснул, а когда проснулся, отказался от укола и, попросив прощения у жены и Мефодия, сам перекрестился.
Потом попросил почитать ему о празднике.
Мефодий взял Евангелие, и оно сразу раскрылось на девятой главе Евангелия от Луки…
«Глаголю же вам воистину: суть нецыи от зде стоящих, иже не имут вкусити смерти, дондеже видят царствие Божие». «Бысть же по словесех сих яко дний осмь, и поем Петра, и Иоанна, и Иакова, взыде на гору помолитися. И бысть егда моляшеся, видение лица его ино и одеяние его бело блистаяся…»
Мефодий читал текст, который мог бы повторить, закрыв глаза, и перед глазами его не буквы вставали, а плывущие с озера клочья тумана, явственно различал он шум набегающих на прибрежные скалы волн…
«Петр же и сущии с ним, бяху отягчении сном: убуждшеся же видеша славу Его, и оба мужа стояща с Ним. И бысть егда разлучистася от Него, рече Петр ко Иисусу: Наставниче, добро есть нам зде бытии: и сотворим сени три, едину Тебе, и едину Моисеови, и едину Илии: не ведый еже глаголаше…»
Мефодий помотал головой, отгоняя видение озерного берега, и, прервав чтение, взглянул на отца…
Глаза отца были закрыты, а лицо — отстраненно-далеким.
Мефодий отложил Евангелие и осторожно потрогал руку отца — она была уже холодной.
— И егда бысть глас, обретеся Иисус един… — сжимая мертвую руку, проговорил Мефодий. — И тии умолчаша, и никому же возвестиша в тыя дни ничесоже о тех, яже видеша…
23 декабря 2011 г.
Услышанные голоса
Во тьме
Вера весь вечер просидела в квартире одна. Время от времени смотрела на телефон, но телефон молчал.
Вере стало грустно.
Совсем, совсем одна жила она после смерти сына. Никого не было и не будет уже. Даже подруги, и те подевались неведомо куда.
Вера вдруг подумала, что вот умрет она, а никого нет рядом.
И так страшно стало, когда она представила себя мертвую в своей отдельной двухкомнатной квартире, где ее найдут неизвестно когда, что она позвонила брату.
— Я помру, наверное… — сказала она.
— Брось глупости говорить, — сказал брат. — Ты же еще не старая.
— Не старая… — вздохнула Вера. — Но знаешь, так страшно стало, когда я представила себе, что умерла, лежу в своей квартире и никого, никого нет! Никто не знает, что я умерла…
— Ой, не придумывай ты глупостей, — сказал брат. — Не отвлекай меня… Я футбол смотрю!
И он повесил трубку.
А Вера, слушая гудки в трубке, заплакала, так ей стало обидно.
Потом ей захотелось попить чаю, и она встала. И только положила трубку, как телефон тут же взорвался звонком.
Звонил брат.
— Ты чего? — спросила Вера. — Футбол закончился, что ли?
— Не… — сказал брат. — Перерыв между таймами… А ты что, серьезно это?
— Что это?
— Ну, что умрешь…
— Умру, конечно, — вздохнула Вера. — Еще ни одному человеку не удавалось остаться жить вечно. Или у тебя другая информация есть?
— Ну, да… Конечно… — сказал брат. — Но я так понял, что ты не вообще про свою смерть говорила, а конкретно.
— Может быть, и конкретно, — сказала Вера. — Ощущения у меня, Борис, последнее время какие-то тревожные… А что? Неужто ты обо мне заволновался?
— Ну а о ком мне еще волноваться? Ты не поверишь… Ты позвонила, а я даже футбол смотреть не могу! Все сижу и о твоих словах думаю…
— Спасибо! — растроганно сказала Вера. — И на том спасибо… Мне сочувствие сейчас очень важно. Такое, понимаешь, одиночество, что кажется, никому ты не нужна. Совсем, совсем никому… Понимаешь?
— Ну а о ком мне еще волноваться? Ты не поверишь… Ты позвонила, а я даже футбол смотреть не могу! Все сижу и о твоих словах думаю…
— Спасибо! — растроганно сказала Вера. — И на том спасибо… Мне сочувствие сейчас очень важно. Такое, понимаешь, одиночество, что кажется, никому ты не нужна. Совсем, совсем никому… Понимаешь?
— Понимаю, конечно… — сказал брат. — Но ты извини… У меня футбол начинается. Ты мне вот что скажи… Квартира-то у тебя на кого записана?
И вроде и ничего не сказал, а темно в глазах стало…
Осторожно Вера повесила трубку.
Так темно было, что в такой темноте и сам не знаешь, куда забрести можно.
Время Иакова Боровичского
Икона святого праведного отрока Иакова Боровичского в храме Святой равноапостольной Ольги в Михайловке вставлена в киот и не сразу и разглядишь, что это — бывший футляр от настенных часов.
Перед киотом горит лампада, и кажется, что из этого огонечка и встает святой праведный отрок.
1Святой праведный Иаков Боровичский явился в 1543 году в селе Боровичи, во вторник на Светлой седмице.
Было половодье.
Шумела на Боровичском пороге Мста, со страшным грохотом ломались, наползая друг на друга, льдины…
И вдруг из ледового дыма и грохота выплыла льдина и, двигаясь встречь течению, уткнулась в берег саженей на сто выше Свято-Духова монастыря.
Густой туман поднимался от льдины, и когда он рассеялся, увидели жители темную, как будто опаленную огнем сосновую колоду…
Это был открытый гроб с телом нетленного отрока…
2Как отмечено в «Словаре историческом о русских святых»: «Кто был родом сей угодник, где жил и где скончался, достоверных сведений нет. Местное предание говорит, что он был простой и усердный судовщик, принял юродство Христа ради и убит громом».
Нет сомнения, что предание, на которое ссылается «Словарь», возникло много времени спустя, а тогда, когда Мста принесла в Боровичи льдину с темной, как будто опаленной огнем сосновой колодой, жители села не приняли мощей святого праведного Иакова и оттолкнули льдину назад на середину реки.
Но льдина с телом святого угодника Божия снова вернулась на прежнее место, и снова ее вытолкнули на речную стремнину.
И в третий раз вернулась льдина…
На этот раз блаженный чудотворец сам явился во сне сразу нескольким жителям Боровичей.
— Отчего, будучи христианами, немилосердно гоните меня, подобного вам христианина? — спросил он. — Если же вы это делаете лишь потому, что не знаете моего имени, то я открою его вам: я — Иаков, получивший имя сие в честь Иакова, брата Господня.
Только тогда и поняли земляки, что он пришел к ним на помощь…
3Слабого света лампады едва хватает, чтобы осветить изображенные на иконе боровичские церкви, но понять, какое время года изображено на иконе, уже трудно…
Впрочем, это и неважно.
Остановилось время в бывших настенных часах.
Прямо на святом праведном отроке, рожденном из наших слабых молитв, и остановилось…
Покаяние
Ребенок совсем больной родился и долго, очень долго не вставал на ноги.
Но Римма Ивановна, хотя и одна — муж совсем пьяницей стал! — растила Петю, не унывала.
Молилась она, каялась за грехи родни своей, и вот Господь услышал молитвы — встал Петенька и пошел.
С ним и пришла Римма Ивановна в церковь, чтобы рассказать о совершившемся чуде и почитать стихи, которые она стала писать, когда молилась.
— Слава Богу, что ребенок пошел… — сказал батюшка, перебирая листочки со стихами. — А про какой это прадедовский грех вы пишете, который отмолили?
— Так ведь там сказано, батюшка! Можно сказать, что самый страшный грех. Дед моего мужа солдатом был, когда митрополита Вениамина расстреливали в 1922 году… Вот его в эту расстрельную команду и назначили…
— Во как… А я читал, что мучеников наших даже переодели перед расстрелом в другую одежду и постригли, чтобы никто не знал, кого расстреливают… А вам дед сам о расстреле говорил? Не поминал, где это было?
— Нет, батюшка… Эту историю я от мужа знаю, а он от своей матери слышал.
— Так, может, напутали чего? Может, и не Вениамина он расстреливал?
— Кого же, если не Вениамина? Петенька-то мой, правнук его, сколько не ходил, пока я этот грех не отмолила!
— А других грехов у вас не было? — спросил священник, откладывая стихи.
— Не… — Римма Ивановна покачала головой. — Вроде больше я про расстрелы не слышала. Так чего вы решили?
— А что я должен решить? — удивился священник.
— Ну как чего? Книжку-то вы мне поможете издать? Я даже название придумала для сборника — «Покаяние»…
Лазарев
Воспитанник Вадим Лазарев пропал в конце октября…
Вначале его искали вокруг интерната, ездили на соседние станции, потом позвонили матери Лазарева в город, но мать вообще не сразу вспомнила, кто это такой, и сказала, что не видела сына больше года.
И так в поисках ноябрь прошел, декабрь…
Когда ударили рождественские морозы, стало понятно, что теперь можно и не искать Лазарева. Редко кому из убежавших воспитанников психоневрологического интерната удавалось выжить в такие морозы.
Перед Рождеством Мария Сергеевна, директор интерната, ездила причащаться к своему духовнику, отцу Иоанну.
Старенький, весь седой, отец Иоанн, не торопясь, исповедовал ее, и Марья Сергеевна обо всех своих грехах вспомнила.
Вспомнила и про Лазарева.
Рассказала, что сбежал воспитанник и не могут сыскать…
— Как домовая церковь ваша? — невпопад спросил отец Иоанн. — Литургию служите?
— Служим, — ответила Мария Сергеевна. — Осенью перерыв был, отец Игорь болел…
— А что с ним? — спросил отец Иоанн.
— На Святую землю, батюшка, отец Игорь ездил, тогда и заболел… А сейчас выздоровел. Недавно, слава Богу, служить приходил…
— Слава Богу, что служить стали… — сказал отец Иоанн. — Нельзя без церкви вам…
И, накрыв епитрахилью голову Марии Сергеевны, прочитал разрешительную молитву.
Уже благословившись, Мария Сергеевна спросила совета, как теперь молиться ей за Лазарева, как за живого или как за мертвого…
Помолчал отец Иоанн…
— Как за живого молись… — сказал.
— Слава Богу! — сказала Мария Сергеевна и перекрестилась.
— И передай отцу Игорю, чтобы поменьше по святым местам ездил, коли за такое дело взялся… — сказал отец Иоанн. — Служить надо.
Это перед Рождеством было, пятого числа, а через две недели позвонили и сказали, что можно прекратить поиски Лазарева.
— Почему? — спросила Мария Сергеевна.
— Погиб он…
— Погиб?!
— Замерз, бедолага… Мы тело нашли.
— Может, это не он? — спросила Мария Сергеевна.
— Как же не он? — усмехнулся милиционер. — Его и мать опознала. Уже похоронили вашего Лазарева…
С утра шел снег, а к обеду снегопад прекратился, выглянуло солнышко, весело засверкали искорки в чистом снегу. Празднично сделалось вокруг. Нарядно от солнца было и в домовой церкви школы-интерната. Даже темный крест на полу от стоявших здесь раньше скамеек, и тот казался не таким темным и печальным, как обычно… Поблескивали лучи солнца на окладах икон, в разноцветных лампадках. И хотя потушены были, но казалось, что горят.
Встав на колени перед иконой Богородицы, Мария Сергеевна осенила себя крестом.
— Пресвятая Богородица! — сказала она. — Спаси нас…
Мария Сергеевна любила свою церковь…
Она сама видела, как меняются, входя сюда, воспитанники. Нет-нет… Прежняя неподвижность оставалась на лицах, по-прежнему невозможно было определить: двенадцать лет ему или сорок… Но вместе с тем появлялось и то, что отец Игорь называл одухотворенностью…
Непостижимо, но совершенно явственно… Как этот крест на полу церкви…
Удивительно легко было молиться здесь.
Слезы наворачивались у Марии Сергеевны на глаза, когда слышала, как нестройно и вразнобой поют воспитанники Символ веры…
Чище и проще становилось на сердце в этой церкви…
А сегодня и плакала Мария Сергеевна, и молилась, и даже не заметила, как появилась в церкви Лариса Евгеньевна, работавшая социальным педагогом… Только тогда и увидела, когда Лариса Евгеньевна тоже встала на колени перед иконой.
Потом сидели в церкви и, глядя на оставленный скамейками для отдыха крест на полу, разговаривали.
— Что же такое отец Иоанн сказал, что молиться, как за живого? — сказала Мария Сергеевна. — Все эти дни думаю и понять не могу.
— Может, потому он сказал так, что у Господа все живые? — спросила Лариса Евгеньевна.