Торговля кипит в проходных городах; впрочем, и в тупиках бурно растут базары. В Казани рынок перехлестнул через прежние границы и яростно торгуется прямо на проезжей части соседних улиц, прямо на трамвайных путях. Ящики, прилавки, мешки с товаром – просто на рельсах. В Ярославле и в Костроме – бурное вращение толп вокруг торговых рядов. В Нижнем рынок занимает большой квартал в самом центре, между Кремлём и Покровской улицей, и весь переливается народом; вокруг – плотное кольцо магазинов. Новая мода в процветающих проходных городах – пешеходные торговые улицы. Таковы Покровская улица в Нижнем и улица Кирова в Саратове, в двух городах-соперниках в борьбе за первенство в Поволжье. Надо сказать, это производит сильное впечатление.
Когда я приехал в Нижний и с автовокзала попал на Покровскую улицу, я подумал, что ошибся городом. В последний раз я был здесь лет двадцать назад; тогда на этом месте было что-то вполне советское, официальное, обыденное. Теперь – вся улица пешеходна до самых ворот Кремля; линия её домов – сплошная цепь магазинов, бистро, кафе, распивочных и ресторанчиков, перемежающаяся иногда массивными вкраплениями банковских зданий. Тротуары как грибами проросли яркой сыпью зонтиков над столиками летних закусочных, палатками бесчисленных торговцев. Всё празднично, оживлённо, многолюдно и недёшево. Всюду чувствуется круговращение денег, и это чувство усиливается, когда с прогулочной Покровской сворачиваешь на другие, повседневные, деловые, проезжие улицы города. Словом, всё как в Москве, только как-то компактнее, аккуратнее, целенаправленнее, что ли. В масштабе губернской архитектуры.
Однако после нескольких часов внимательных блужданий по деловым и прогулочным улицам Нижнего начинаешь проникаться другим чувством. Уж больно всё это оживление и даже богатство – на поверхности, как краска, штукатурка, макияж. Даже массивные туши солидных банков начинают казаться какой-то декорацией. Во всём проступает что-то временное. Характерны эти палаточные, как у кочевников или цыган, городки закусочных и торговых точек. Подует ветер очередного кризиса – и сдует их с лица земли, и не будет их, будто и не было никогда. Исчезнут надписи «Ресторан» и «Бистро», облупятся свежевыкрашенные стены, зарастут бурьяном недостроенные небоскрёбы… Что останется тогда? Несколько десятков старинных домов имперской архитектуры, окружённых морем вечно покосившихся, но вечно живых полутораэтажных домиков с палисадниками, заборами и огородами. И Кремль на высоком холме посередине.
Ещё отчётливее двойное чувство восторга и беспокойства в Саратове. Когда выходишь из нового, стеклобетонного, здания вокзала или поднимаешься с пристани на главную улицу Саратова – Московскую, когда идёшь по ней, то думаешь: «Какой прекрасный, благородный, чистый и процветающий город этот Саратов! С такими городами мы, пожалуй, не уступим Европе». Свернув с Московской по одному из главных перпендикуляров и внезапно оказавшись на пешеходной улице Кирова, едва не теряешь сознание. Здесь меня на секунду одолело сомнение: в какую страну я попал? То ли Германия, то ли Австрия; на самый худой конец – Чехия. Фонари, плитка, деревья, холёные фасады даже с псевдоготикой, фланирующая публика… Немудрено, что здесь же, посреди толпы блестящих и прилизанных магазинов, ресторанов и кафе, в здании дорогой гостиницы стиля модерн, помещается (единственное в Поволжье) германское консульство.
Дома выше, магазины просторнее и импозантнее, кафе – многочисленнее и масштабнее, чем в Нижнем. И – дороже. Улица упирается в рынок, огромный, наполняющий собой монументальное модерновое здание, растекающийся вокруг него по улицам и площади – и неожиданно дешёвый. Дёшевы, впрочем, только местные товары, но их – изобилие.
Живём мы от кризиса к кризису. Может быть (хотя и маловероятно), что будущим летом не расцветут на улице Кирова зонтики летних кафе. Может, и германское консульство закроется, когда нога последнего саратовского немца-колониста перешагнёт в западном направлении черту восстановленного железного занавеса. Но что уж точно осталось, и останется в нетронутом виде при всех кризисах – так это полутораэтажный Саратов (в отличие от Нижнего, преимущественно не деревянный, а кирпичный), начинающийся тут же, где-то между улицами Московской и Кирова, окружающий их штукатурные сталактиты и сталагмиты, подпирающий их своим невысоким, но устойчивым плечом.
Нижний и Саратов – лидеры. Саратов серьёзно именует себя столицей Поволжья («Температура воздуха в столице Поволжья – плюс тридцать шесть градусов»). Нижний, впрочем, кажется, тоже. На третьем месте в этой гонке – Самара. Где-то рядом с ней держится Волгоград. Эти два города в наибольшей степени сохранили советский, даже в чём-то сталинский облик. Внешне это выглядит внушительно. В Самаре не видно такого откровенно-«мелкобуржуазного» торгашества, как на пешеходных улицах и базарах Нижнего и Саратова. Впрочем, роль прогулочного центра здесь играет набережная Волги, вся сплошь покрытая шатрами переносных кафе. Магазины в Самаре едва ли не самые дорогие в Поволжье, и цены Нижнего здесь вспоминаются как сказка. Обширный центр города – сеть перпендикулярно-параллельных улиц, и все они застроены многозначительными домами вполне столичной (и хорошей) архитектуры. Полутораэтажность оттеснена дальше, в стороны. На площади у спуска к набережной – знаменитый памятник Чапаевской дивизии, но – как веянье времени – Чапай машет рукой без шашки: шашку спёрли. Зато напротив обезоруженного комдива выстроился великолепный особняк современного стиля под модерн. Вокруг не чувствуется того денежно-делового кипения, которое свойственно Нижнему, но видно, что все люди ходят на работу и получают там какие-то деньги. Торговые точки, при их солидных ценах, кишат покупателями. Отчасти это объясняется тем, что магазинов в Самаре немного и сосредоточены они на двух-трёх главных улицах.
В общем, Самара живёт, и, я бы сказал, как-то по-прежнему. Понятно, за счёт чего такая стабильность: АвтоВАЗ, бандиты, космос (институты и предприятия космической отрасли). Понятно, за счёт чего крутится Нижний (транзит, автозавод, банки). Понятно и про Саратов: нефтегазовые месторождения. Сложнее с Волгоградом: когда-то гигант промышленности и энергетики, теперь он начинает явно сдавать позиции, отступать на второй план.
Честно сказать, не люблю я Волгоград. По мне – тяжёлый это город. Какой-то безблагодатный. Над его центром не круглятся купола церквей и не высятся головы колоколен. Сталинский стиль архитектуры имперски-помпезен, но и нечеловечески-грузен. Здесь и жара тяжелее, чем где бы то ни было, тяжелее, чем в Астрахани. Я попал в Волгоград как раз в разгар жуткой жары и засухи 1998 года. Уже в восемь утра табло на здании почтамта показывало тридцать пять градусов. Не знаю, сколько было днём. И из степи, и с воды дул горячий ветер, как из печи. И невольно всё время вспоминалось, что происходило здесь вот в такую же жару летом 1942 года. Здесь как-то всё время чувствуешь, что ходишь по многометровому слою металла и костей, по телам миллиона человек, улегшихся в эту растрескавшуюся, выгоревшую, бесплодную землю; что давит их тяжесть свинцовых сталинских домов; и сами дома эти выглядят как огромные надгробные плиты.
В Волгограде хочешь не хочешь, а думаешь о смерти. И о том, что будет, когда пятна тления, проступающие сквозь монументальный лик главных улиц, разрастутся, когда растрескается штукатурка ложных колонн, отвалится облицовка фасадов, рухнет монумент Матери-Родины, замахивающийся мечом с запада на восток, как раз на тот пропитанный кровью склон Мамаева кургана, по которому проходила последняя линия обороны России…
«Что будет?» – главный вопрос эпохи.
Города – гвозди Державы. А ось её, к которой крепится всё – Москва, Центр. Нужен ли Центр? Нужна ли сейчас Москва городам? И да, и нет. Да – потому что все дороги русского мира сходятся в Москве, и города, как вёрсты на этих дорогах, сами имеют смысл, пока есть откуда вёрсты считать. В прямом смысле: связь между городами Поволжья зачастую проще осуществляется через Москву, чем напрямик. Когда я на вокзале в Костроме спросил в справочном, как можно отсюда добраться до Чебоксар, на меня посмотрели, как на безумца, и ответили:
– Только через Москву.
От Костромы до Чебоксар по прямой – четыреста двадцать километров, по воде – шестьсот, через Москву – больше тысячи. Но – расстояния в России измеряются не километрами. По воде из Костромы в Чебоксары добраться можно на теплоходе, но ходил он в тот лето не каждый день, и билеты на него заранее не продавали: ежели нет мест – оставайся ждать несколько суток. Прямой автодороги вдоль Волги на этом участке не существует, поэтому автобус ходит кругом, долго и редко. В итоге поехал по следующему замысловатому маршруту (следите по карте): Кострома – Нерехта (электричка), Нерехта – Иваново – Ковров – Нижний (поезд), Нижний – Чебоксары (автобус). Путь этот занимает минимум сутки. Через Москву – тоже сутки, но – удобнее. Ясно, что дороги, например, из Ярославля в Волгоград или из Астрахани в Нижний тоже лежат через Москву.
Итак, Москва нужна городам Поволжья как связующий узел, начало дорог. Сами города эти, особенно относящиеся к разряду проходных, особенно их многоэтажная часть – во многом продолжение Москвы. В них одеваются, как в Москве, тратят деньги, как в Москве, развешивают рекламу и вывески, как в Москве, даже стараются говорить и думать, как в Москве. Однако во всём остальном, в главных и глубинных аспектах местной жизни, Москва уже давно не помощник, а помеха; она не даёт, а тянет на себя; не решает проблемы, а, скорее, мешает их решать. Как и в селе Покровском, спрашиваешь: выгоден ли этим провинциям Центр? Вопрос повисает в воздухе. И это значит, что связующая роль Центра под вопросом, а следовательно, под вопросом и смысл существования Державы. И вот главный и болезненный парадокс жизни поволжских губернских городов: распад Державы, с их стороны глядя, естественен и даже в чём-то желанен, но само их многоэтажное существование на развилках державных дорог возможно и осмысленно, только пока существует Держава. Иначе – вывески полиняют, штукатурка осыплется, колонны рухнут, стройки и мостовые зарастут травой, многоэтажная ипостась России вымрет – и останется полутораэтажная, уходящая в землю, в направление уездной Нерехты или Чухломы, в направление деревни, и всё сравняется в образе вечного села Покровского.
Четыреста километров по прямой
Процессы разрушения и процессы жизни по-разному идут в тупиковых городах и в проходных. То, что происходит в тупиковых – особенно интересно, потому что они, как и село Покровское, в каком-то смысле изоляты. В них больше природного начала и меньше Москвы. Меньше кроны, но глубже и разветвлённее корни. Чем дальше от центра и чем ближе к дебрям и заводям нашего Отечества, тем труднее проникнуться столичным предчувствием скорого и всеобщего конца.
Когда я приехал в Чувашию, я попал в царство устойчивости и покоя. Это как-то стало чувствоваться уже по дороге, как только за окном автобуса промелькнула стела с надписью «Республика Чувашия». Это стало чувствоваться в облике аккуратных, чистых деревень, в зелени ухоженных лесов, в самих людях. Вид Чебоксар, столицы Чувашии, укрепил во мне эти чувства. Спокойные улицы, приличные дома, с которых не валится штукатурка и не облезает краска; методично действующий транспорт. Даже новостройки благопристойные. Словом – тишина и порядок.
Чебоксары – самый провинциальный среди административных центров Поволжья. Провинции в прежнем смысле теперь в России нет, но если что и можно назвать этим словом, так Чувашию и Чебоксары. При этом именно Чебоксары – наиболее чистый, благоустроенный, упорядоченный и устойчивый город Поволжья. Богатство здесь не выпирает ниоткуда, зато и нищих нет. И криминогенная, как теперь говорят, обстановка – спокойная. И вообще здесь тихо. По будням тихо, а по праздникам хотя и шумно, но тоже как-то тихо: без драк, поножовщины, воя сирен и бандитских разборок.
Уравновешенная тишина Чебоксар в некоторых своих проявлениях трогательна до умиления. Вот, скажем, набережная, ограда с выбеленными бетонными балясинами; как и положено, она расписана надписями. И – ни одного матерного слова! Всё – признания в любви: «Вася, я навеки твоя», «Вика, никогда тебя не забуду», и так далее. Некоторые тексты даже в стихах. Тут же гуляют и авторы этих надписей, девушки русско-чувашского вида и парни, широкоскулые и, к сожалению, почти все бритоголовые. Удивительная мода на бритьё голов распространилась в Поволжье и особенно в Чебоксарах; это вызывает ощущение зоны, но ощущение обманчиво: носители зэковских причёсок грубоваты, но безобидны.
Ухоженные, мирные Чебоксары производят впечатление какого-то социал-демократического рая на европейский манер: без имущественных контрастов и выпендрёжа «новых русских». Магазины Чебоксар несколько скудноваты, но зато всюду, в кафе и у палаток, чебоксарский люд пьёт дешёвое пиво, закусывая недорогими пирожками. Этот чебоксарский люд вообще-то очень любит попить, пообщаться, даже и пошуметь за столиком. Одно из самых популярных в городе кафе расположено на стрелке набережной, и (забавно) прямо под стеной недавно восстановленного монастыря, у ворот которого читается надпись, тоже по-своему трогательная: «Просьба в купальниках и шортах на территорию монастыря не заходить». Я сидел в этом кафе ночью, дожидаясь теплохода, и наблюдал, как монахи постепенно гасили свет в своих кельях и смиренно отходили ко сну… А в это время под их окнами, в кафе и вокруг него, буянила музыка, подвыпившие пары азартно отплясывали нечто, сляпанное из «русского» и рок-н-ролла, а за сдвинутыми столиками компания из восьми – десяти пьяноватых дам почтенного возраста горланила непристойные частушки. Ей-богу, во всём этом не было ничего жлобского; всё было уравновешенно и органично.
В этом самом кафе случилась одна прелюбопытная встреча. Дело было так.
В Чебоксарах я остановился у знакомых. Известно, чем заканчиваются наши «с приездом». Хозяин достал трёхлитровую банку самогона, и… На следующее утро мне случилось гулять по городу. Все дороги в столице Чувашии ведут на Стрелку, высокое, красивое место над берегом Волги. Место популярное у чебоксарцев: рядом пристань, вдоль берега – парк и набережная, вдоль набережной – пляж; вид во все стороны изумительный. Очень хотелось выпить кофе.
Сейчас по всей стране растут кофейни. Но ещё несколько лет назад привычка к этому напитку была мучительна в России: его нигде не пили. В тупиках и проходных дворах Поволжья мечта о нём воплощалась в жидком и горьком растворимом «Нескафе» из жестяной банки, поданном в одноразовом стаканчике. Вот в поисках этого счастья я и забрёл в то самое кафе под монастырской стеной. Взял, расплатился и сел за столик – отдыхать с похмелья и любоваться заволжскими далями.
Смотрю – шевеление пролетело по кафе. Засуетились официантки, пробежали туда-сюда какие-то молодые люди в белых рубашках. Подъехали две-три машины, из них вышли и проследовали за столик несколько солидных мужчин. И в одном из них я узнал президента Чувашии, бывшего министра юстиции России, Николая Фёдорова. Сели. Было принесено пиво с закуской, не значившейся в меню. Потянулся между солидными мужчинами солидный разговор. Ни мордатой охраны кругом, ни почтительного страха на лицах многочисленной публики в кафе. Обыденно. Органично. Как-то по-домашнему. Тут уж я не вытерпел и, стараясь не думать о перегаре, подошёл, представился. И президент в грязь лицом не ударил, представил своих спутников: мэр Чебоксар, министр внутренних дел республики и кто-то ещё. Меня усадили за столик.
– Пива ему! – лаконично распорядился Фёдоров. И добавил, махнув рукой над икрой и осетриной: – Угощайтесь.
Поговорили весьма дружелюбно. Господа начальники были в благодушном настроении – судя по красноте лиц, после баньки. Узнав, что я пишу в журналы, наперебой стали хвастаться Чебоксарами.
Представьте себе такую картину в Москве, Питере, в любом крупном и проходном городе! Например: мэр Москвы – Лужков ли, Собянин ли – без свиты и охраны просто входит в наполненное посетителями уличное кафе и пьёт там пиво! И просто общается с неизвестным путешественником, размахивающим корреспондентским удостоверением!
В этой чебоксарской встрече есть что-то патриархальное. Что-то от нравов швейцарской республики или княжества Баден-Вюртемберг. Даже что-то андерсеновское: король-папа в ночном колпаке. Хотя чувашская раскосо-скуластая патриархальность внешне не вяжется с лощёной патриархальностью малых городов Европы. Причём «патриархальное» – не значит «застойное». Фёдоров амбициозен, динамичен и как человек, и как политик. Республика и её столица при его правлении действительно изменились к лучшему.
Разумеется, проблем в княжестве Фёдорова в те годы было выше головы. Вот пример – быт одной знакомой семьи. Отец семейства – большой инженер на заводе; его жена, учительница на пенсии; тёща лет восьмидесяти; сын-инвалид; приезжает ещё дочь из Петербурга, преподавательница физики. Хозяин получал тогда зарплату натурой, или, как принято теперь говорить, по бартеру. Или, ещё точнее – чем Бог пошлёт. То молоком выдадут, то картошкой, то штанами, то кастрюлями. Деньги в этом доме были понятием абстрактным: три пенсии на всех. А кормились с двух огородных участков. Огурцы, помидоры, ягоды, капуста, пареная репа…