— Раз ты сам это признаешь, значит, стремишься. Пришел с фактами в руках? Унесешь с собой нечто большее, чем факты. Кто из вас хоть раз видел комету вблизи?
— Никто, сэр, только вы.
— Кто дотрагивался до ее тела?
— Опять же никто, насколько нам известно.
— Что же в ней такого, что мы спешим ей навстречу с распростертыми объятиями?
— Вот вопрос, капитан.
— Вопрос! Мы забрасываем невод, как рыбаки. Мы спускаемся, подобно горнякам, в богатые, неистощимые, бездонные копи. Левиафан плывет сквозь космос, как стая рыб, сверкает, как ценнейшее сокровище всех времен. Забросим же наши сети и вытащим великое множество рыбы[27], незамутненные слитки энергии — перед этим уловом померкнут все богатства Галилеи[28]. Отомкнем необъятную сокровищницу и возьмем, что пожелаем. У нас будет десять миллиардов алмазных жил, слепящих взгляд своим блеском. Таких черных алмазов должно хватить на всю нашу жизнь: они еженощно сыплются из космоса, но сгорают дотла. А мы станем ловить этот дождь. Сбережем самые яркие слезинки, чтобы с выгодой продать на обычных рынках самым необычным способом. Кто от такого откажется?
— Как сейчас — я бы не отказался, — осторожно сказал Рэдли.
— Тогда выкачаем каждый вздох из этого огромного чудовища. Его дыхание — это водород и смеси горючих паров, которых хватит всем цивилизациям, на всю жизнь наших детей и внуков. Такая энергия, взнузданная, контролируемая, накапливаемая, хранимая, высвобождаемая, будет творить атомные чудеса для рода человеческого и принесет еще более сказочные прибыли. Едва ли банковский счет раньше времени столкнет кого-нибудь из нас в пучину безумия.
— Безумия?
— Безумия наслаждений, сытой жизни и сладкой праздности. Дыхание и тело Левиафана принадлежит вам — это будет ваш банковский вклад под проценты и кредиты. Что до меня — прошу лишь об одном: оставьте мне его душу. По рукам?
— Ну, если такой дождь сам падает с неба, — сказал Даунс, — я не прочь побегать под его струями.
— Да! Как дети бегают под весенними ливнями!
Про себя я подумал: его метафоры меня убеждают, а факты — нет.
Теперь капитан повернулся в сторону Квелла:
— Любезный Квелл, ты читаешь мои мысли. Видишь ли ты в них мягкую погодку, ласковый дождик и чеканные серебряные монеты, разбросанные среди свежей, высокой травы?
Квелл не нашелся с ответом.
— А ты, Рэдли?
— Да провалитесь вы, сэр.
— Как провалюсь, так и снова появлюсь, — парировал капитан. — Колокол спасения меня не оставит. Внимайте его звону. Смолл? Даунс? Слышите?
— Так точно, сэр! — выпалили оба.
— Квелл? Измаил? — Пауза. — Ваше молчание — знак согласия. — Капитан повернулся к Рэдли. — Ну, и где теперь твои бунтовщики?
— Вы их купили, сэр! — ответил Рэдли.
— А ты поторгуйся да выкупи обратно, — предложил капитан.
* * *Поздно вечером, лежа у себя в койке, я сделал такую запись в дневнике: «Мы бежали от старых радиоголосов, обошли стороной затерянные луны с затерянными городами, отказались разделить доброе вино и душевное веселье с истосковавшимися астронавтами, отмахнулись от достойных священников, что искали своих пропавших сынов. Длинен список грехов наших. О боже! Значит, надо слушать космос, чтобы предвидеть, какие встречи он сулит и какие еще преступления мы можем совершить по неведению».
Отложив тетрадь, я включил местную радиоточку. Вначале слышалось только равнодушное потрескивание, но потом зазвучала музыка — более удивительной симфонии я еще не слышал.
Я сделал погромче и, закрыв глаза, стал слушать.
От звуков музыки Квелл заворочался во сне. Я выключил радио, но до меня донесся настойчивый голос Квелла:
— Включи немедленно.
Еще раз нажав на кнопку, я вернул музыку. Она была невероятна — реквием по живым, которых оплакивают, как мертвых.
Я понял, что Квелл погрузился в эту мелодию с головой, потому что его сознание охватило мое.
— Только не выключай, — шептал он. — Слышишь? Музыка из моего далекого мира.
— Из твоего мира? — переспросил я. — За миллиарды миль отсюда? Уму непостижимо!
— И правда, уму непостижимо, — согласился Квелл. — Музыка, что создавалась в моей галактике, а то и в более далеких пределах. Повесть о страданиях и смерти отца моего отца.
Из динамика лились звуки, торжественные и скорбные.
Почему-то, без всякой причины, у меня защипало в глазах, а Квелл продолжал:
— Это погребальная песнь, которую мой дед сочинил для своих похорон, его великая элегия.
— Что же это получается? — размышлял я вслух. — Выходит, я слушаю и оплакиваю самого себя?
Тут Квелл протянул невидимую руку и коснулся невидимым разумом отсутствующего Даунса.
— Даунс, — позвал он, — можешь отложить на время свои дела и смастерить для меня особый скафандр?
— Всегда пожалуйста, только, боюсь, не справлюсь, — пришел ответ Даунса.
— А я тебе дам набросок, — сказал Квелл, — и чертежи сделаю. Иди сюда.
— Квелл! — встревожился я. — Это еще зачем?
Я приподнялся в койке и увидел, что Квелл сидит за компьютером, а его паучья рука выводит на мониторе замысловатые фигуры.
— Готово, — заговорил Квелл. — То, что надо: скафандр с символикой моего далекого мира.
— В нем тебя и хоронить будем? — спросил Даунс, входя к нам в каюту и глядя на творение Квелла.
— Любое существо, надев скафандр, уже ложится в будущий гроб, подогнанный по размерам и потребностям. Но мне нужен потемнее. Скроенный из ночи, запаянный тенями.
— Но зачем? — не унимался Даунс. — Зачем тебе понадобился костюм смерти?
— Вот послушай, — сказал я.
Я прибавил звук. Даунс слушал музыку других миров; у него дрогнули ресницы, беспокойно дернулись руки.
— Господи, что у меня с пальцами? Будто живут своим умом. Это все ваш реквием. Эх, Квелл, дружище Квелл, как я понимаю, другого выхода нет, придется мне скроить этот жуткий костюм.
— Квелл, — вмешался я, — эта музыка летает из конца в конец Вселенной. Почему она пришла к нам именно сейчас?
— Потому что настало время.
— Квелл!
Но он замер в молчании, уставившись в пустоту.
— Квелл! — Мне захотелось его растормошить. — Оглох, что ли?
Даунс положил руку мне на плечо:
— Он тебя не слышит.
— Да ведь он нутром чует мои мысли! — ответил я.
— Он не с нами, — сказал Даунс. — Я уже сталкивался с чем-то похожим. И на Земле, у туземцев-островитян, и на другом краю галактики я видел примерно то же самое. Сейчас с ним говорит Смерть.
— Не слушай, Квелл! — вскричал я и зажал ему уши ладонями.
Это была дурацкая затея; не зря же Даунс сказал:
— Он слушает всем телом. Как ты этому помешаешь?
— Вот так! — закричал я. — Вот так!
И, обняв Квелла, прижал его к себе что было сил.
Даунс шепнул:
— Отстань от него. Он сейчас как мраморный истукан.
— Не отстану! — упорствовал я. — Эй, Квелл, это я, Измаил! Твой друг. Черт возьми, Квелл, прошу тебя, нет, я требую — хватит! Прекрати немедленно! Не зли меня. А то дружба врозь! Я тебя… я буду… — тут у меня перехватило дыхание. — Я буду горевать.
Как ни странно, у меня увлажнились глаза; я отстранился, и несколько соленых капель упало мне на ладони. Тогда я протянул к нему руки, показывая свои слезы.
— Квелл, посмотри, ну пожалуйста, посмотри, — умолял я.
Но Квелл ничего не видел.
Нужно было придумать что-нибудь другое.
Я повернулся и с силой ударил по кнопке радио. Далекая погребальная музыка смолкла.
Не сводя глаз с Квелла, я ждал, что будет дальше. В каюте висело эхо погребальной песни.
— Его слух еще не здесь, — объяснил Даунс.
Внезапно тишину разрубил вой сирены, пронзительный звонок, удар колокола — и голос:
— Степень готовности «красная»! Команда, по местам! Степень готовности «красная»!
Я повернулся и вслед за Даунсом побежал коридорами на главную палубу.
Добежав до своего поста, я включил полную подсветку многоуровневого дисплея. У меня перед глазами замелькали многоцветные огоньки.
— Что происходит? — спросил я вслух.
Сзади подошел Рэдли, остановился у меня за спиной и произнес только одно слово:
— Левиафан?
Капитан тоже не заставил себя ждать — его приближение сопровождались, как обычно, неживым пульсирующим звуком.
— Нет. Огромная комета пока не здесь, до нее еще далеко. Но чтобы нас запугать, она шлет предупреждение. Она извергает шторм тяготений, атомные вихри, пыльные бури метеоров, ураганные космические дожди, солнечные протуберанцы. Не обращайте внимания. В сравнении с самим Левиафаном это жалкие песчинки.
Я настроил сенсорные датчики на своем пульте — все оказалось именно так, как сказал капитан. Где-то на границе радиуса действия в нашу сторону летел демон, космический бегемот[29] невообразимой величины и мощи.
Наш корабль содрогнулся.
Глава 9
Вибрация становилась все более судорожной, а свет на экранах мигал все чаще. Звук сделался громче, но мы знали, что это еще не тот всепоглощающий звук, что издал бы Левиафан при своем приближении.
— Капитан, — обратился Рэдли, — разрешите взять обратный курс. Нам грозит гибель.
— Отставить, Рэдли, — сказал капитан. — Нас просто испытывают на прочность.
Буря на дисплее то крепла, то стихала, то опять усиливалась. А потом вдруг наступила тишина.
— Как это? — спросил Рэдли.
— Да вот так! — бросил капитан.
— Пронесло. — Боясь поверить, я не сводил глаз с картинки. — Буря, летевшая перед кометой, улеглась. Но где сам Левиафан?
Я запустил еще несколько сканеров, обшаривая огромное пространство вокруг нашего корабля на предмет опасности.
— Комета — она тоже исчезла! Датчики не могут ее засечь.
— Не может быть! — возразил капитан.
— Это так, — сказал я. — По всем параметрам, окружающий нас космос пуст.
— Слава богу, — тихо, почти неслышно сказал Рэдли.
— Нет, я сказал, этого не может быть! — Капитан перешел на крик. — Мои глаза не зрячи. И все же она явно где-то здесь. Еще немного — и я до нее дотронусь. Я ее ощущаю. Она…
Вдруг его перебил знакомый голос.
— Ушла, — негромко произнес Квелл, уставившись в пустоту космоса на экране компьютера. — Ушла.
— Квелл! — закричал я. — Ты очнулся! Слава богу.
Квелл промолчал.
— Квелл, что там стряслось? — спросил я.
Тот медленно двигался вперед:
— Реквием — он исчез. Наш космический погост исчез. Комета, этот кошмар, все… все исчезло.
— Да, это так, — ответил я. — Но почему?
Квелл промолчал.
— Ну, выкладывай! — не выдержал капитан.
В конце концов Квелл оторвался от экрана и заговорил:
— Эта буря ранила Время. Мы свернули за угол Вечности. Сама сущность пустоты, эта пропасть была… вывернута наизнанку… атом за атомом… молекула за молекулой… частица за частицей… я чувствую это… именно так.
И Квелл выбросил вперед руку, как безумный.
— Не может этого быть! — услышал я свои слова.
— Вот и я говорю! — воскликнул, не веря, капитан.
— А космос говорит иначе, — невозмутимо продолжил Квелл. — Буря подхватила нас и отбросила на два тысячелетия. Прошлое стало нашим настоящим.
— Если мы сейчас в прошлом, — заговорил Рэдли, — то какой сейчас год?
Прежде чем ответить, Квелл задумался:
— До Колумба? Да, несомненно. До Рождества Христова? Скорее всего. До того, как Цезарь проложил свои римские дороги через британские торфяники, до того, как Аристотель стал учеником Платона? Возможно. Эта огромная звезда, эта тварь — она сжалилась над нами.
— Сжалилась? — переспросил капитан. — Ты соображаешь, что говоришь?
Глаза и разум Квелла обыскивали космос:
— У нее нет желания с нами сражаться. Предпочитает запрятать нас подальше, чтобы не обременять себя войной. Она дала нам шанс выжить, указала путь, по которому можно от нее спастись. Иначе говоря, сжалилась, сэр.
— Я не нуждаюсь в жалости! — отрезал капитан.
— Илия, — пробормотал я.
— Что такое? — Капитан повернулся на мой шепот.
— Илия. Накануне нашего старта. Илия сказал…
— Сказал что? — нетерпеливо спросил капитан.
— «В дальнем космосе наступит такой миг, когда вы увидите землю, но земли не будет; застанете время, когда времени не будет — когда древние цари обрастут новой плотью и вернутся на свои престолы».
— И этот миг сейчас наступил? — поразился Рэдли.
Квелл ему ответил:
— Да, только что. Ибо посмотри. И… почувствуй.
И я завершил пророчество Илии:
— Тогда, вот тогда и корабль, и капитан, и команда — все, все погибнут! Все, кроме одного.
Все, кроме одного, вертелось у меня в голове, а капитан разразился гневом.
— Глупцы, жалкие глупцы! — вскричал он. — Мы не поддадимся прошлому, не примем глухую древность. Не спрячемся в пирамидах, не подумаем спасаться бегством от нашествия саранчи, склоняться пред плащаницей Христовой! Мы выстоим.
Он повернулся и зашагал к лифту, ведущему в верхние отсеки:
— Открыть шлюз! Хоть я и слеп, выйду на поиски врага в одиночку!
Глава 10
Разум Квелла устремился вовне и отыскал капитана — в одиночку.
Мне не дано было этого видеть, но я слышал — капитан напоследок сказал:
— Что? Ничего? Все тихо, сгинуло, прошло? Это конец? Нет больше погони, странствий, цели? Вот что ужасает меня сильнее всего: нет больше цели! А зачем тогда нужен капитан? Какой от него прок, если время и случай сровняли все преграды с землей до унылой, плоской, бескрайней равнины, до одного долгого, по-зимнему холодного дня, не скрашенного ни чаем, ни простым хлебом? Господи Иисусе, думы о бессмысленных днях, которые не знают конца или оканчиваются разбродом; засохший спитой чай на дне чашки, по которому не нагадаешь убийств и крови, а значит, и жизни, — вот что для меня невыносимо. Шорох перелистываемой книжной страницы способен переломить мне хребет. Одна пылинка, горящая на залитом солнцем камине, способна расплавить мою душу. Но эти простые вещи нынче обитают во владениях слишком чистых, слишком укромных или покоятся на мягких ложах и улыбаются бессмысленными улыбками слабоумных! Не смотри в их сторону. Такой мир, словно давильный пресс, сокрушит твою душу. И все же… Заклинаю, почувствуй… как в этот миг сама Вселенная наполняет меня тихой радостью. Невидимый мною, один огонек погас, но уже зарождается другой, набирая силу. Это полночь моего сердца, но подкидыш-солнце спешит напомнить, что где-то в миллионе световых лет отсюда, невзирая на родниковый утренний холод, с кровати вскакивает мальчонка, потому что сегодня приезжает цирк, а с ним ученые звери, разноцветные флаги, яркие огни. Готов ли я лишить его этого права, этой радости — вскочить с кровати и побежать навстречу празднику? Готов, да, готов! Ан нет, Богом клянусь, конечно нет. У меня разрывается сердце, когда я думаю, что его ждет немощная старость; готов ли я сказать ему об этом, предупредить, чтобы он не переворачивал эту страницу и не вступал в жизнь? Да, готов! Ибо жизнь наша есть грех, преступление против самой себя! Ан нет, я бы придержал язык и не стал удерживать этого мальчонку. Беги, малыш, сказал бы я ему в том далеком мире. Взведи пружину дня, запусти радость на полную катушку. О, познай восторг. А на меня не оглядывайся. Мне жить в ночи.
Внезапно позади меня возник Смолл и потянулся через мое плечо, чтобы отрегулировать настройки. Экран слежения ожил, и мы воочию увидели капитана, привязанного к кораблю воздушным шлангом. Рэдли, в таком же скафандре и тоже привязанный шлангом к кораблю, парил в нескольких ярдах позади капитана. В руке он держал лазерный пистолет, но на его лице, за щитком шлема, читалась нерешительность. Разум Квелла ощупью продвинулся дальше, прикоснулся к мыслям нашего доброго Рэдли, и в них я прочел:
— Когда он так говорит, что я должен делать? Стрелять на поражение или не стрелять? Во время этих метаний между светом и тьмой его безумство становится переменчивым, а потому и мое здравомыслие колеблется. Надо стрелять. Нет, нельзя.
— Левиафан! — заорал капитан в окружавшую его черную бездну. — Выходи! Я знаю, ты здесь!
До моего мозга доносилось его тяжелое дыхание, сверлившее беззвучную пустоту: он ждал ответа, но ответа не было.
— Боже милосердный, — продолжал он, — даруй мне, о пошли мне всего лишь одну миллионную часть видений моей юности. Верни мне зрение. Только на одно мгновенье этой длинной ночи дай мне прозреть, чтобы я нашел силы довести дело до конца — увидеть мрак своими глазами, распознать смертоносную белизну, свершить правосудие вот этими руками! Верни — прошу, заклинаю, взываю, молю!
Тут капитана завертело, будто в невесомости космоса он падал под непосильной тяжестью собственных слов.
— Капитан! — вскричал Рэдли. — Осторожнее!
— О… вернулось. — Капитан барахтался, пытаясь остановиться. — Силы небесные, ко мне вернулось зрение! Мой взгляд незамутнен. Мне открыта Вселенная. Я вижу! Звезды! Бог мой, эти звезды, мириады звезд!
Тут капитан зарыдал.
Рэдли, наблюдавший те же звезды, заговорил сам с собой:
— О, благодарю Тебя, Господи, за чудеса, что преподают нам урок. Вот только усвоит ли он этот урок?
— Кто там? — спросил капитан. — Рэдли? Ты ли это? Неужто я вижу лицо друга?