Все, все безупречное, гладкое, свежее, с иголочки, красивое — идеальный город посреди идеального сочетания тишины и невидимых глазу хлопот и забот.
— Ну, что высмотрел? — спросил Элиас Калпеппер.
Не открывая глаз, Кардифф покачал головой, потому как ничего не высмотрел, а просто размечтался.
— Не могу объяснить, — прошептал в ответ Кардифф.
— А ты попробуй, — настаивал Элиас Калпеппер.
Кардифф еще раз покачал головой, переполняемый почти невыразимым счастьем.
Размотав носовой платок, он бросил в рот остаток сосульки, с хрустом разгрыз и стал подниматься по ступеням крыльца, гадая, что же будет дальше.
Глава 6
Джеймс Кардифф замер в молчаливом изумлении.
Никогда в жизни он не видел такой длинной веранды, какая тянулась вдоль стены «Герба египетских песков». Там уместилась целая шеренга белых плетеных кресел-качалок — он даже сбился со счету. В креслах отдыхали моложавые, еще не достигшие преклонных лет мужчины, щегольски одетые, свежие, будто только что из душа, с зачесанными назад волосами. Кое-где сидели и женщины, лет за тридцать, но еще не под сорок; их открытые платья были выкроены будто из одних и тех же обоев с розочками, орхидеями или гардениями. Стрижки всех мужчин выдавали руку одного парикмахера. Изящные укладки женщин, как блестящие шлемы парижской работы, были выполнены задолго до рождения Кардиффа. Все кресла дружно раскачивались вперед-назад, подобно легким волнам прибоя, которые беззвучно и безмятежно повинуются одному и тому же океанскому бризу.
Как только Кардифф ступил на веранду, все кресла-качалки разом замерли, все лица, сверкая улыбками, повернулись к нему, и множество рук взметнулось в молчаливом приветствии. Он кивнул, и белые летние кресла опять закачались под шелест тихой беседы.
Разглядывая это собрание элегантных людей, Кардифф думал: «Странно — так много мужчин средь бела дня просиживает без дела. Непривычное зрелище».
В сумраке, за дверным проемом, забранным защитной сеткой, раздался звон крохотного хрустального колокольчика.
— Суп готов, — объявил женский голос.
В считанные секунды плетеные кресла опустели, и отдыхающие гуськом устремились в дом, не прерывая беседы.
Он хотел было последовать за ними, но помедлил и обернулся.
— Что это? — прошептал он.
Позади стоял Элиас Калпеппер, бережно опустивший саквояж на пол, к ногам владельца.
— Эти звуки, — продолжал Кардифф. — Где-то…
Элиас Калпеппер тихо рассмеялся:
— Да это же городской оркестр — у него выступление в четверг вечером. Репетирует сокращенную версию «Тоски»: Тоска бросается вниз с башни и через две минуты приземляется.
— «Тоска», — повторил Кардифф и прислушался к далеким звукам духовых инструментов, — «Где-то…»
— Заходи, — сказал Калпеппер, придерживая для Джеймса Кардиффа дверь с сеткой.
Глава 7
В сумраке холла Кардиффу показалось, будто он вошел в прохладную летнюю кухню, где пахнет сливками, что хранятся в больших флягах, спрятанных подальше от солнца, где ледники сочатся тайной влагой, где на кухонных столах лежат свежевыпеченные хлебцы, а на подоконниках остывают пироги.
Кардифф сделал еще шаг и вдруг понял: в здешних краях он будет спать по девять часов кряду и вскакивать, как в детстве, с восходом солнца, ликуя оттого, что жизнь не кончается, что мир по утрам рождается вновь, что в груди бьется сердце, а в запястьях стучит пульс.
Тут он услышал чей-то смех. Это смеялся он сам, ошеломленный своей неизъяснимой радостью.
Откуда-то сверху донеслись звуки шагов. Кардифф поднял взгляд.
По ступеням спускалась — но при виде его замерла — самая прекрасная женщина на всем белом свете.
Где-то, когда-то, от кого-то он слышал: закрепи изображение, пока не поздно. Так говорили первые фотоаппараты, которые ловили свет и переносили озарение в камеру-обскуру, чтобы реактивы в фаянсовых плошках могли вызвать пленных призраков. Лица, пойманные в полдень, проявлялись в кислотном растворе: глаза, губы, а вслед за тем и таинственная плоть — сама красота, или надменность, или детская резвость, принужденная к неподвижности. В темноте эти фантомы трепетали под химической рябью, пока ритуальные жесты не извлекали их на поверхность, преображая время в вечность, которую можно брать в руки когда пожелаешь — даже после того, как теплая плоть исчезнет.
Вот так же и с этой женщиной: в яркий полдень на ступенях мелькнуло чудо; оно сошло в прохладную тень холла, чтобы явиться в пучке солнечного света у порога столовой. Навстречу руке Кардиффа медленно выплыла ладонь, следом показались запястье, локоть, плечо и, наконец, словно из фотографического проявителя, возникли призрачные очертания милого лица — так цветок раскрывает свою красоту, встречая рассвет. Пронзительные, яркие, летне-синие глаза весело сияли, разглядывая его, будто бы и сам он только что появился из той волшебной ряби, в которой плавают воспоминания, готовые спросить: «Узнаешь?»
«Узнаю!» — подумал он.
«Неужели?» — послышался ему отклик.
«Конечно! — воскликнул он, не произнося ни слова. — Я всегда надеялся тебя вспомнить».
«Ну, что ж, — сказали ее глаза, — будем друзьями. Возможно, в другом времени мы уже встречались».
— Нас ждут, — поторопила она вслух.
«Именно так, — подумал он, — нас с тобой вместе!»
И он заговорил:
— Как вас зовут?
«Можно подумать, ты не знаешь», — ответила она молча.
Это было имя женщины, умершей четыре тысячи лет назад; образ ее затерялся в египетских песках, а теперь, в летний полдень, появился снова, но уже в другой пустыне, где обветшал перрон и замолчали рельсы.
— Нефертити, — выговорил он. — Дивное имя. Означает «Прекрасная пришла».
— Надо же, — откликнулась она, — вы угадали.
— Когда мне было три года, меня повели смотреть сокровища Тутанхамона, — сообщил он. — Я разглядывал его золотую маску и воображал, что это мое лицо.
— Ну правильно, так и есть, — ответила она. — Просто вы никогда этого не замечали.
— Не верю своим ушам!
— Надо верить, тогда все сбудется. Есть хотите?
«Так хочу, что просто умираю», — подумал он, не сводя с нее глаз.
— Тогда вперед, — рассмеялась она, — пока не расхотелось.
И повела его на летний пир богов.
Глава 8
Столовая, как и веранда, была самой длинной из всех, что ему доводилось видеть.
Люди, до этого сидевшие на открытом воздухе, расположились теперь по обе стороны необъятного стола и уставились на Кардиффа и Неф, когда те появились на пороге.
В дальнем торце этого стола ждали два пустых стула, и, как только Кардифф и Неф сели, все пришло в движение: раздалось звяканье приборов, над скатертью поплыли блюда.
Салат был умопомрачительно вкусен, омлет таял во рту, а суп оказался бархатно-нежным. Из кухни доносились ароматы, обещавшие на десерт подлинную амброзию.
В полном изумлении Кардифф сказал сам себе: «Стоп, это уже перебор. Надо осмотреться».
Поднявшись со своего места, он направился через всю столовую в сторону кухни.
А в кухне его взгляду предстала смутно знакомая дверца в стене.
Кардифф уже знал, куда она ведет.
В кладовую.
Да не в какую-нибудь, а скорее всего, в кладовку его бабушки. Мыслимое ли дело?
Он шагнул вперед и толкнул дверцу, почти не сомневаясь, что бабушка уже хлопочет внутри, в этих дебрях изобилия, где висят бананы в леопардовых пятнышках, а под барханами сахарной пудры скрываются пончики. Где, уложенные в ведра, поблескивают боками яблоки, а персики похваляются теплым летним румянцем. Где ряд за рядом, полка за полкой, возносятся к вечно сумрачному потолку приправы и специи.
Его голос стал нараспев читать этикетки на баночках и мешочках — ни дать ни взять имена индийских князей и арабских кочевников.
Кардамон, анис, имбирь — чего только там не было. Кайенский перец, карри. А вдобавок еще корица, и паприка, и тимьян, и чистотел.
Просто песня, которую он будто бы начал во сне, а поутру завел сначала.
Раз за разом просмотрев все полки, он глубоко вздохнул и обернулся через плечо в полной уверенности, что теперь-то увидит знакомую фигуру, колдующую над кухонным столом, где готовится десерт для этого восхитительного раннего обеда.
Дородная немолодая женщина заливала пышный желтый бисквит темной шоколадной глазурью, и он подумал: стоит только позвать — и бабушка обернется, бросится к нему, поспешит обнять.
Но он не сказал ни слова — просто смотрел, как она управляется с работой, как сооружает напоследок шоколадную завитушку и передает готовый торт прислуге для подачи к столу.
Возвращаясь обратно к Неф, он почувствовал, что аппетит пропал, словно утоленный зрелищем съестных припасов, которых в кладовой было с избытком.
Просто песня, которую он будто бы начал во сне, а поутру завел сначала.
Раз за разом просмотрев все полки, он глубоко вздохнул и обернулся через плечо в полной уверенности, что теперь-то увидит знакомую фигуру, колдующую над кухонным столом, где готовится десерт для этого восхитительного раннего обеда.
Дородная немолодая женщина заливала пышный желтый бисквит темной шоколадной глазурью, и он подумал: стоит только позвать — и бабушка обернется, бросится к нему, поспешит обнять.
Но он не сказал ни слова — просто смотрел, как она управляется с работой, как сооружает напоследок шоколадную завитушку и передает готовый торт прислуге для подачи к столу.
Возвращаясь обратно к Неф, он почувствовал, что аппетит пропал, словно утоленный зрелищем съестных припасов, которых в кладовой было с избытком.
«Неф, — думал он, не сводя с нее глаз, — женщина из женщин, красавица из красавиц. Ты — как пшеничное поле, которое снова и снова писал Моне, пока оно не стало единственным. Ты — как церковь, повторенная точь-в-точь, раз за разом, и ставшая самой совершенной за всю историю зодчества. Ты — как наливное яблоко и легендарный апельсин Сезанна, которые не потускнеют никогда».
— Мистер Кардифф, — услышал он ее голос, — садитесь ешьте. Не заставляйте себя ждать. Я и так ждала слишком долго.
Он подошел вплотную, не в силах оторвать от нее глаз.
— Великий боже, — произнес он, — сколько же вам лет?
— А как по-вашему? — спросила она.
— Ума не приложу! — воскликнул он. — Вы появились на свет лет двадцать назад. Ну тридцать. Или позавчера.
— Совершенно верно.
— То есть как?
— Я ваша сестра, дочь и одноклассница, правда? Я — та девушка, которую вы пригласили на выпускной бал, но она предпочла другого.
— Это же мое личное. Все так и было. Как вы угадали?
— Я никогда не гадаю, — ответила она. — Я знаю. Самое главное — что вы наконец здесь.
— Вы как будто ожидали моего появления.
— Целую вечность, — был ее ответ.
— Но до вчерашнего дня у меня и в мыслях не было сюда ехать. Решение пришло во сне. Что-то подтолкнуло в самый последний момент. Я собрался написать повесть…
Она тихо рассмеялась:
— Неужели так и было? Как в наивном романе, сочиненном наивной домохозяйкой. Что вас подвигло выбрать Саммертон? Ведь не только название?
— Увидел открытку — кто-то, очевидно, купил ее, будучи у вас проездом.
— О, это, наверное, было очень давно.
— Вид города мне понравился — приятное местечко, где можно отдохнуть и подышать воздухом пустыни. Потом я решил посмотреть по карте, где это. И знаете что? Ни на одной карте не смог его отыскать.
— У нас даже поезд не останавливается.
— И сегодня не остановился, — подтвердил Кардифф. — Просто избавился от пары вещей — от меня и моего саквояжа.
— Путешествуете налегке.
— Так ведь мне только переночевать. А потом дождусь обратного поезда и запрыгну на ходу.
— Нет, — мягко возразила она, — так не должно быть.
— Мне надо вернуться домой и закончить повесть, — настаивал он.
— Ах да, — сказала она. — И что же вы напишете про этот город, которого никто не может найти?
Небо затянуло тучами, окна столовой потемнели, на лицо Кардиффа легла тень. У него на самом-то деле было два ответа, но произнести вслух он мог только один.
— Что городок очень милый, — промямлил он. — Что в наше время таких не бывает. Что люди должны это помнить и радоваться, что он есть. Но как вы узнали, что я приеду?
— Проснулась на рассвете, — отвечала она, — издалека услышала шум поезда. Ближе к полудню поезд был уже за горой: до меня долетел паровозный гудок.
— И вы ожидали человека по имени Кардифф?
— Кардифф? — удивилась она. — Был такой великан, давным-давно…[4]
— Это газеты раздули историю. Обман.
— Значит, вы, — спросила она, — тоже обманщик?
Он не смог выдержать ее взгляда.
Глава 9
Когда он поднял глаза, стул, на котором сидела Неф, оказался пуст. Все постояльцы тоже разошлись из-за стола — вернулись к своим креслам-качалкам или, возможно, отправились вздремнуть.
— Как же так? — пробормотал он. — Эта женщина так молода — сколько ей лет? Она так стара — сколько же ей лет?
Внезапно до его локтя дотронулся Элиас Калпеппер:
— Не хочешь поехать на экскурсию по городу? Клод сейчас начинает вторую доставку свежего хлеба. Поднимайся!
Хлебная повозка приняла благоухающий груз. Десятка три-четыре хлебцев — с пылу с жару, в вощеных обертках с именами заказчиков — лежали аккуратными штабелями в пахнущем печкой кузове. А рядом высились коробки с кексами и тортами, заботливо перевязанные бечевкой.
Несколько раз втянув носом этот запах, Кардифф почувствовал себя так, будто объелся.
Калпеппер вручил ему небольшой сверток и нож.
— Это зачем? — удивился Кардифф.
— Не проедешь и квартала, как хлеб тебя соблазнит. Держи ножик для масла. А это целый хлебец. Обратно не привози.
— Я себе аппетит испорчу перед ужином.
— Нет. Только нагуляешь. Лето снаружи. Лето внутри.
Кардифф получил в руки список имен с адресами.
— На всякий случай, — сказал Калпеппер.
— Посылаете меня одного? Откуда я знаю, куда ехать?
— Не беспокойся. Клод найдет дорогу. Еще ни разу не сбился. Верно я говорю, Клод?
Конь обернулся — не удивленный, не мрачный, просто готовый к работе.
— Вожжи сильно не натягивай. У Клода своя система. Ты с ним не спорь. По крайней мере, город посмотришь без моей трескотни. Залезай!
Кардифф запрыгнул на облучок. Клод сделал шаг; повозка дернулась.
— Ничего не понимаю. — Кардифф повертел в руках список, просматривая имена и адреса. — Где же первая остановка?
— Пошел!
Хлебная повозка двинулась вперед, распространяя пьянящий дух дрожжей и зерна.
Клод припустил рысцой, словно ему не терпелось себя показать.
Глава 10
Все так же, рысцой, Клод миновал два квартала и уверенно свернул направо.
Его взгляд указывал на почтовый ящик у парадного входа: «Аберкромби».
Кардифф сверился со списком:
Аберкромби!
Ну и ну!
Он выпрыгнул из повозки с караваем в руке; в этот миг женский голос прокричал:
— Спасибо, Клод!
У калитки особа лет сорока ожидала доставки хлеба.
— И вам спасибо, мистер?..
— Кардифф, мэм.
— Клод, — позвала она, — не обижай мистера Кардиффа. А вы, мистер Кардифф, не обижайте Клода. Удачи вам!
И повозка, подпрыгивая на брусчатке, затарахтела дальше под переплетением ветвей, кружевом занавесивших солнце.
— Следующий — Филлмор, — объявил Кардифф, заглянув в список, и уже готов был натянуть вожжи, когда конь сам остановился у калитки.
Кардифф сунул хлебец в почтовый ящик Филлмора и бросился вдогонку за Клодом, который продолжил путь, не дожидаясь кучера.
Дальше все пошло без сучка без задоринки. Брэмбл. Джонс. Уильяме. Айзексон. Мередит. Хлеб. Торт. Хлеб. Кексы. Хлеб. Торт. Хлеб.
Клод свернул за последний угол.
На пути оказалась школа.
— Тпру, Клод!
Кардифф сошел с подножки и заглянул на школьный двор, где обнаружил положенную на бревно доску, некогда выкрашенную синей краской, и растрескавшиеся от старости деревянные качели на ржавых цепях.
— Вот, значит, как, — прошептал Кардифф.
Школа оказалась двухэтажной. Входные двери были закрыты, а все восемь окон облепила пыльная короста.
Кардифф подергал дверь. Заперто.
— Сейчас ведь только май, — сказал он себе. — Каникулы еще не начались.
Досадливо заржав, конь начал удаляться от школы — не иначе как в пику Кардиффу.
— Клод! — грозно окликнул Кардифф. — Тпру!
Коняга остановился и стал бить передними копытами по мостовой.
Кардифф опять повернулся к зданию школы. На балке над центральным входом было вырезано: «Гимназия. Основана 1 января 1888 года».
— Тысяча восемьсот восемьдесят восьмой, — пробормотал Кардифф. — Подумать только.
Напоследок обведя взглядом запыленные окна и ржавые цепи, он приказал:
— Еще один круг, Клод.
Клод не двигался.
— В чем дело — у нас больше нет хлеба и новых адресов? Ты только доставляешь заказы из пекарни, а на большее не способен?
Даже тень Клода не шелохнулась.
— Ну, тогда будем стоять, пока ты не уступишь. Именитый гость желает пересечь этот треклятый городишко из конца в конец. Ну, и чего ты ждешь? Кто упирается, тому ни воды, ни овса.
Вода и овес подействовали.
Конь побежал бодрой рысью.
Они пронеслись с ветерком по Кловер-авеню, потом вдоль Гибискус-уэй аж до Роузвуд-плейс, свернули направо по Джунглейд, налево по Сэндалвуд, а оттуда выехали на Лог — бульвар, получивший свое название от неглубокого лога, размытого дождями в незапамятные времена. Кардифф оглядывал лужайку за лужайкой: сочная, изумрудная, безупречно подстриженная трава. Ни одной бейсбольной биты. Ни одного бейсбольного мяча. Ни одного баскетбольного кольца. Ни одного баскетбольного мяча. Ни одной теннисной ракетки. Ни одного крокетного молоточка. На тротуарах ни следа расчерченных мелом «классиков». Ни одной шины, подвешенной на дереве.