— А! И кто вы такой?
— Джексон, — сказал Майк. Довольно-таки невежливо со стороны мистера Бикерсдайка делать вид, будто они никогда прежде не встречались.
— Джексон? А, да. Вы поступили в штат?
Майку скорее понравилась такая обрисовка положения вещей. Она позволяла ему ощутить себя важной персоной, чьи услуги были предметом жестокого соперничества. Он словно бы увидел, как управляющий ободряет директоров банка («Я счастлив сказать, джентльмены, что наши прибыли за прошлый год составляют три миллиона шесть с половиной фунтов, — (возгласы одобрения), — и — со всей внушительностью, — что нам, наконец, удалось убедить мистера Майка Джексона, — (сенсация), — …э… поступить в штат». (Захлебывающиеся возгласы одобрения, к которым присоединяется и председатель.)
— Да, — сказал Майк.
Мистер Бикерсдайк нажал кнопку звонка на столе у него под рукой и, взяв перо, принялся писать. На Майка он больше не обращал ни малейшего внимания, предоставив этой игрушке Судьбы бесприютно стоять посреди кабинета.
Несколько мгновений спустя появился один из щеголей, которых Майк заметил в вестибюле — рассыльных, как он узнал потом. Мистер Бикерсдайк поднял голову.
— Попросите зайти сюда мистера Баннистера.
Рассыльный исчез, и вскоре дверь вновь открылась, впустив юношу с вздыбленной шевелюрой и защитными бумажными манжетами на запястьях.
— Это мистер Джексон, новый член штата. Он займет ваше место в Почтовом Отделе. Вы переводитесь в Кассовый Отдел под началом мистера Уоллера. Будьте так любезны объяснить ему, что он должен делать.
Майк последовал за мистером Баннистером вон из кабинета. По ту сторону двери шевелюрник стал общительным.
— Фью-у! — сказал он, утирая лоб. — Это меня доводит! Когда Уильям примчался и сказал, что старина Бик желает меня видеть, я ему сказал: «Уильям, мой мальчик, мне пришел конец. Увольнение!» Я подумал, Росситер наплел на меня что-то. Он уже давно выжидал свой шанс, да только я был сама безупречность и его ему не давал. Сочувствую, что вас засунули в Почтовый. Правда, есть и свой плюс. Если вы продержитесь с месяц, все будет в ажуре. То и дело кто-нибудь отправляется на Восток, и вас перекидывают в другой отдел, а следующий новичок вляпывается в Почтовый. Главное достоинство этого заведения не то, что в других банках, где вы торчите в Лондоне всю свою жизнь. Надо только три года отбыть здесь, а тогда получаешь назначение в какой-нибудь из филиалов на Востоке, где ты сразу большая шишка с окладом до небес и десятком туземцев под твоим началом. Очень даже неплохо. Назначения мне ждать еще два с половиной года, а то и дольше, черт дери. И все-таки есть чего ждать.
— А кто такой Росситер? — спросил Майк.
— Начальник Почтового Отдела. Придирчивая плюгавая скотина. Ни на секунду в покое не оставит. Все время норовит поймать тебя на промашке. Впрочем, один плюс имеется. Работа в Почтовом проще простого. Если будете внимательны, много ошибок не наделаете. Регистрировать письма и штемпелевать их, вот и практически все.
Они свернули в дверь в барьере и оказались перед конторкой, стоящей параллельно проходу. На стеллаже позади нее возлежало несколько гроссбухов. Высокие с зелеными абажурами электрические лампы придавали всему довольно уютный вид.
Едва они оказались перед столом, плюгавый человечек с коротко подстриженными черными баками, вывинтился из-за стеклянного экрана, отгораживающего еще одну конторку.
— Где вы были, Баннистер, где вы были? Вы не должны бросать работу таким образом. Несколько писем ожидают регистрации. Где вы прохлаждались?
— Мистер Бикерсдайк послал за мной, — сказал Баннистер со спокойным торжеством человека, который бьет туза козырем.
— О! А! О! Да, очень хорошо. Так-так. Но беритесь за работу, беритесь за работу. А это кто?
— Новичок. На мое место. Я переведен в Кассовый.
— О! А! Ваша фамилия Смит? — спросил мистер Росситер, поворачиваясь к Майку.
Майк поправил опрометчивую догадку и назвал свою фамилию. Ему показалось странным совпадением, что его назвали не кем-то, а Смитом. Впрочем фамилия «Смит» не принадлежала к особо редким.
— Мистер Бикерсдайк предупредил, что ожидает некоего мистера Смита. Ну-ну. Возможно, есть два новых служащих. Мистер Бикерсдайк знает, что в этом отделе у нас нехватка персонала. Но давайте, Баннистер, давайте. Покажите Джексону, что он должен делать. Надо действовать. Нельзя терять время зря.
Он ввинтился назад в свое логово. Баннистер ухмыльнулся Майку. Он был бодрым юношей. Улыбка была обычным выражением на его лице.
— Росситер во всей красе, — сказал он. — По шуму, который он поднял, можно подумать, будто работа отдела замерла, пока мы за нее не возьмемся. Чушь собачья! До обеденного перерыва тут вообще делать нечего. Только проверить марки и сумму на мелкие расходы, а с этим я разделался давным-давно.
— Вот три письма, — продолжал он. — Зарегистрируйте их. Все-таки смахивает на работу. Но вы убедитесь, что лучше подождать, пока их не накопится десятка два или около того, а тогда разделайтесь с ними в один присест. Но если усмотрите поблизости Росситера, начните что-нибудь штемпелевать или писать, не то он обвинит вас в пренебрежении работой. Он чокнутый. Я чертовски рад, что теперь я под началом у старикана Уоллера. Он тут наилучший. Остальные начальники отделов все чокнутые, а Бикерсдайк так самый перечокнутый.
— Ну, вот, — заключил он, — это все, что от вас требуется. Я сейчас покажу вам, дальше вы сами управитесь, а мне сейчас пора браться за свою работу.
5. Второй новичок
Как и предупредил Баннистер, труд в Почтовом Отделе сложностью не отличался. Всего и дела — регистрировать и штемпелевать письма с тем, чтобы периодически относить их в почтовое отделение на углу. Особенности его работы оставляли Майку достаточно времени на размышления.
Мысли его вновь приобрели мрачность. Все это было так далеко от жизни, которую он предвкушал. Есть люди, которые сразу осваиваются с жизнью, отданной коммерции. Майк к ним не принадлежал. Шоры бизнеса его раздражали. Он привык к жизни на открытом воздухе, к жизни по-своему волнующей. Он усвоил, что не будет свободен до пяти часов, и что завтра он придет в десять и уйдет в пять — и так каждый день, кроме суббот и воскресений, круглый год с десятидневным отпуском. Монотонность такого будущего ввергла его в ужас. Он был еще слишком молод и не знал, какой сильный наркотик Привычка, и как можно войти во вкус самой малопрельстительной работы. Он уныло трудился над письмами, пока не исчерпал их. После чего оставалось просто сидеть и ждать новых.
Он перебрал письма, которые проштемпелевал и перечитал адреса. Некоторые посылались загородным жителям, а одно отбывало в дом, который был ему прекрасно известен, по соседству с его домом в Шропшире, и оно пробудило в нем ностальгию, вызвало видения тенистых садов, деревенских звуков и запахов, и серебристых вод Северна, поблескивающих вдали за деревьями. Вот сейчас, не томись он в этом тоскливом заточении, он лежал бы в тени сада с книжкой, или прогулялся бы к реке, чтобы погрести или искупаться. Конверту, адресованному шропширцу, Майк был обязан самой скверной минутой этого дня.
Время улиткой подползло к часу дня. В две минуты второго Майк очнулся от забытья и увидел перед собой мистера Уоллера. Кассир был в шляпе.
— Я подумал, — сказал мистер Уоллер, — может быть, вы захотите выйти перекусить. Я обычно придерживаюсь этого времени, а мистер Росситер, я знаю, не уходит до двух. Я подумал, может быть вам, не знакомому пока с Сити, будет затруднительно найти дорогу.
— Жутко мило с вашей стороны, — сказал Майк. — Очень буду рад.
Мистер Уоллер вел его по улицам и через неведомые проулки, пока они не вышли к котлетной, где можно было получить сомнительное удовольствие созерцать свою отбивную на разных стадиях ее эволюции. Мистер Уоллер занялся заказом с великим тщанием человека, уважающего свои трапезы. Мало кто из тружеников Сити считает дневную трапезу пустяком. Она основа их дня. Оазис в пустыне чернил и гроссбухов. Разговоры в конторах по утрам сосредоточены на том, чем труженик перекусит днем, а во второй половине рабочего дня на том, чем он перекусил.
За едой мистер Уоллер говорил. Майк с удовольствием слушал. В седобородом было что-то умиротворяющее.
— Что за человек Бикерсдайк? — спросил Майк.
— Очень способный человек. Очень способный человек, это уж так. Боюсь, он не слишком популярен среди служащих. Быть может, чуть-чуть строг к ошибкам. Помню время, когда он был совсем другим. Мы с ним начинали клерками у «Мортона и Блаверуика». Он продвигался лучше меня. Большой мастер продвигаться. Говорят, когда подойдет время, он будет кандидатом юнионистов от Кеннингфорда. Великий труженик, но, быть может, не совсем такой, чтобы заслужить популярность среди служащих.
— Язва, — был вердикт Майка.
Мистер Уоллер никак не отозвался. Позднее Майку предстояло узнать, что управляющий и кассир, вопреки близости в дни меньшего преуспеяния — или, возможно, как раз поэтому, — были не в самых лучших отношениях. Мистер Бикерсдайк, будучи человеком несгибаемых предубеждений, питал неприязнь к кассиру и смотрел на него сверху вниз — на ничтожество, поднявшееся по иерархической лестнице куда ниже него.
Когда стрелки часов котлетной добрались до без четверти двух, мистер Уоллер встал и возглавил возвращение в банк, где они разошлись к своим конторкам. Благодарность за любой, оказанный ему добрый знак внимания была в высшей степени присуща натуре Майка, и он испытывал искреннюю признательность к кассиру, потому что тот потрудился зайти за ним так по-дружески.
За три четверти часа его отсутствия на его конторке появилась стопочка писем. Он сел и принялся их обрабатывать. Адреса продолжали его завораживать. Он пребывал в десятке миль от конторки, взвешивая, что за человек Д.Б. Гаррсайд и приятно ли он проводит время у себя дома в Вустершире, когда кто-то хлопнул его по плечу.
Он поднял голову.
Возле него, как всегда одетый с безупречнейшей элегантностью, с моноклем в глазу и мягкой улыбкой на лице, стоял Псмит.
Майк вытаращил глаза.
— Коммерция, — сказал Псмит, стягивая лавандовые перчатки, — призвала меня к себе. Старый товарищ, я также поступил в это чертово заведение.
Пока он говорил, в непосредственном соседстве послышалось жужжание, и мистер Росситер вывинтился из своего логова с воодушевлением и оживленностью заводной игрушки.
— Кто тут? — с интересом осведомился Псмит, вынул монокль из глаза, пополировал его и вставил на прежнее место.
— Мистер Джексон! — воскликнул мистер Росситер. — Я, право же, должен попросить вас возвращаться после перерыва в положенное время. Было уже без семи два, когда вы вернулись и…
— Чуть-чуть побольше, — вздохнул Псмит следом за поэтом Браунингом, — и как же это много!
— Кто вы такой? — рявкнул мистер Росситер, оборачиваясь к нему.
— Я буду в восторге, товарищ…
— Росситер, — сказал Майк «в сторону».
— Товарищ Росситер, я буду в восторге ознакомить вас с подробностями истории моего рода. А именно. Вскоре после Нормандского завоевания некий сеньор де Псмит, устав от трудов праведных — фамильный недостаток, увы! — поселился в этой стране, чтобы мирно скоротать остаток жизни на то, что ему удавалось выжимать из местного крестьянства. Его можно определить как основателя рода, завершающей кульминацией какового стал я. Переходя к…
Мистер Росситер отказался перейти.
— Что вы здесь делаете? Зачем вы пришли?
— Работы ради, — сказал Псмит с тихим достоинством. — Я отныне состою в штате этого банка. Его интересы — мои интересы. Псмит-индивид перестает существовать, и возникает Псмит — винтик в колесе Нового Азиатского банка. Псмит, звено в банковской цепи. Псмит-Труженик. Я не стану щадить себя, — продолжал он с энтузиазмом. — Я буду трудиться со всей накопившейся энергией того, кто до сих пор лишь понаслышке знал, что такое труд. Чья это фигура сидит на ступенях банка поутру, нетерпеливо ожидая, чтобы он открылся? Это фигура Псмита-Труженика. Чье измученное осунувшееся лицо склоняется над гроссбухом, еще долго после того, как другие трудяги беззаботно упорхнули в западном направлении, чтобы отобедать в Популярном Кафе Лайонса? Это лицо Псмита-Труженика.
— Я… — начал мистер Росситер.
— Говорю вам, — продолжал Псмит, будто его не перебивали, и ритмично тыча главу отдела длинным пальцем в окрестности второй пуговицы жилета, — говорю вам, товарищ Росситер, что вы получили отличного человека. Вы и я вместе, не забывая товарища Джексона, любимца золотой молодежи, будем трудиться с утра до ночи, пока не превратим этот Почтовый Отдел в блистательный образчик того, чем должен быть Почтовый Отдел. Что он такое, я в настоящий момент точно не знаю. Однако экскурсионные поезда будут прикатывать с дальних пределов, чтобы увидеть этот Почтовый Отдел. Американские туристы в Лондоне осмотрят его до того, как проследовать в Тауэр. А теперь, — перешел он на энергичную деловитость, — я должен просить, чтобы вы меня извинили. Как ни приятна была наша маленькая беседа, боюсь, мы не будем ее продолжать. Настало время работать. Наши банковские соперники опережают нас. Шепот разносится окрест: «Росситер и Псмит беседуют, а не работают», и другие фирмы готовятся умыкнуть наше дело. Позвольте мне Трудиться.
Две минуты спустя мистер Росситер ошарашенно сидел за своей конторкой, а Псмит, грациозно взгромоздившись на табурет, заносил цифры в гроссбух.
6. Псмит объясняет
Примерно двадцать пять минут Псмит в молчании сосредоточивался на своем гроссбухе — идеал банковского клерка. Затем он бросил перо, соскользнул с табурета, удовлетворенно вздохнув, и смахнул пылинки с жилета.
— Коммерческий кризис, — сказал он, — миновал. Рабочий труд, на который указал мне товарищ Росситер, мастерски завершен. Период тревоги кончился. Банк перестал пошатываться. Вы заняты, товарищ Джексон, или немного поболтаем?
Майк не был занят. Он разделался с последней пачкой писем, и ему оставалось только, сложа руки, ждать следующей. Или — счастливая мысль! — отнести данную пачку на почту, кратенько попользоваться солнечным сиянием и свежим воздухом.
— Пожалуй, я сгоняю на почту, — сказал он. — Ты, полагаю, не можешь присоединиться ко мне?
— Наоборот, могу, — сказал Псмит, — и присоединюсь. Небольшая прогулка восстановит те ткани и клетки, которые тяжкая работа за последнюю четверть часа совсем истощила. Жутчайшее перенапряжение всех сил этот коммерческий труд! Так поскакали на почту. Шляпу и перчатки я оставлю здесь, как гарантию лояльности. Крик разнесется окрест: «Псмит исчез! Какой-то конкурирующий банк похитил его!» Тут они увидят мою шляпу, — он соорудил башню из гроссбухов, засунул между ними на середине длинную линейку и повесил на нее шляпу, — мои перчатки, — он вонзил в стол две ручки и повесил на каждую по лавандовой перчатке, — и они попадают без чувств от облегчения. Жуткая растерянность минует. Они скажут: «Нет, он исчез не навсегда. Псмит вернется. Когда луга забелеют маргаритками, он вернется». А теперь, товарищ Джексон, ведите меня на эту живописную маленькую почту, о которой я столько наслышан.
Майк взял длинную корзинку, в которую, занеся адреса в свой гроссбух, бросал письма, и они пошли по проходу. Никакого движения в логове мистера Росситера не последовало. Его энергичный обитатель усердно трудился. Им была видна лишь незначительная часть его согбенной спины.
— Хотел бы я, чтобы товарищ Даунинг мог увидеть нас сейчас, — сказал Псмит. — Он всегда уничижительно считал нас бездельниками. Лентяями. Мотыльками. Для него было бы очень даже полезно и поучительно посмотреть, как мы вот так потеем во имя Коммерции.
— Ты еще не сказал мне, какого черта ты тут делаешь, — напомнил Майк. — Я думал, ты отправишься в университет. Так почему тебя занесло в банк? Твой родитель ведь свои деньги не потерял, верно?
— Нет, в старом дубовом сундуке все еще имеется сносный запас дублонов. Моя повесть препечальная.
— Как всегда, — сказал Майк.
— Вы абсолютно правы, товарищ Джексон. Я жертва Судьбы. А, так вы суете малышей сюда? — сказал он, когда Майк, остановившись перед почтой, начал опускать письма в почтовый ящик. — Вы как будто постигли свои обязанности с достохвальной быстротой. Вот и я тоже. Думаю, мы оба рождены для служения Коммерции. Через пару-другую лет мы нацелимся на обязанности товарища Бикерсдайка. Но упоминания товарища Б. возвращает меня к моей печальной повести. Только я никак не успею поведать ее тебе на обратном пути. Давай отдрейфуем в эту кафе-кондитерскую. Мы можем заказать гречневые оладьи, или ореховое печенье, или что-нибудь столь же сочное, и, тщательно воздерживаясь от поглощения этих яств, я поведаю тебе все.
— Заметано, — сказал Майк.
— Когда я в последний раз видел тебя, — возобновил свою повесть Псмит, прицепляя корзинку Майка к вешалке для шляп и заказывая две порции овсянки, — мои дела, как ты, возможно, помнишь, омрачил серьезный кризис. Мой отец, загоревшись идеей Коммерции, пригласил товарища Бикерсдайка…
— А когда ты узнал, что он управляющий тут? — спросил Майк.
— Очень рано. У меня есть шпионы повсюду. Однако мой родитель пригласил товарища Бикерсдайка в наш дом на субботу-воскресенье. Положение сложилось пренеудачнейшее. Товарищ Б. дурно воспринял мои чисто альтруистические усилия усовершенствовать его умственно и нравственно. Однажды он даже зашел так далеко, что назвал меня наглым щенком и заметил, что, окажись я под его началом у него в банке, уж он бы вышиб из меня дурь. Крайне гнетуще, скажу вам, товарищ Джексон, и на минуту мои деликатно вибрирующие ганглии были совершенно измочалены. Придя в себя, я ограничился несколькими беспечными высказываниями, после чего мы расстались. Не могу утверждать, что расстались мы друзьями, но, во всяком случае, я к нему дурных чувств не питаю. Я все еще полон решимости добиться, чтобы он оказал мне честь. Я питал к нему чувства добросердечного отца к блудному сыну. Но он, если мне позволено так выразиться, держал ухо востро. И когда мой родитель после обеда в тот же самый вечер подыграл ему, упомянув, что, по его мнению, мне следует ринуться в Коммерцию, товарищ Б., насколько я понял, буквально вцепился в него. Предложил создать для меня вакансию в банке и забрать меня немедленно. Мой родитель, чувствуя, что это и есть столь восхищающий его энергичный напор, призвал меня, изложил свое дело и сказал что-то вроде «ну, как?» Я дал понять, что товарищ Б. мой наизакадычнейший друг. Они договорились, и вот я здесь. Но вы не продвинулись с вашей овсянкой, товарищ Джексон. Быть может, вы не любите овсянки? Не предпочтете ли взамен копченую пикшу? Или кусочек песочного коржика? Вам стоит сказать лишь слово.