В половине восьмого он зашел в спальню, пропитавшуюся мускусным ароматом, запахом любви, запахом звериной берлоги, и разбудил Джилл поцелуем.
— Пора, — сказал он. — Вставай, я наполню тебе ванну.
Пахла она хорошо, как лежащий на пеленке у камина младенец. Ребус залюбовался очертаниями ее изогнувшегося тела, освещенного размытым, бледным солнечным светом. У нее было красивое тело, свежее тело молодой женщины. Гладкие ноги. Волосы взъерошились со сна как раз настолько, чтобы возбуждать желание.
— Спасибо.
К десяти часам ей надо быть в управлении, чтобы согласовать очередное сообщение для печати. Передохнуть некогда: дело разрастается, как раковая опухоль. Ребус наполнил ванну, поморщившись при виде грязного ободка. Ему нужна домработница. Не попробовать ли уговорить Джилл заняться уборкой?
Еще одна грешная мысль, прости, Господи.
Раскаяние навело его на другую мысль — о посещении церкви. В конце концов, опять наступило воскресенье, а он уже не одну неделю обещал себе попытаться снова — найти наконец такую церковь, где никто не помешает ему беседовать с Создателем.
Он терпеть не мог конгрегационалистов. Ему были ненавистны улыбки и ужимки шотландских протестантов в праздничных нарядах, которые приходят в церковь пообщаться с соседями, а не с Богом. Он пробовал ходить в семь эдинбургских церквей различных конфессий, и ни одна не пришлась ему по душе. Пробовал по воскресеньям два часа сидеть дома, читать Библию и молиться, но и из этого ничего хорошего почему-то не вышло. Он попал в безвыходное положение: верующий, отлученный от своей церкви. Довольствуется ли Бог искренней верой человека, не выполняющего обрядов? Возможно, но ею не довольствуется он, Джон Ребус. Его вера, похоже, круто замешена на чувстве вины и сознании собственного лицемерия. Лишь публичное покаяние притупляет тягостное чувство вины за грехи его перед Богом.
— Готова моя ванна, Джон?
Джилл стояла перед ним, не стесняясь своей наготы. Она не стала приглаживать волосы, а очки оставила в спальне. Джон Ребус почувствовал, что душа его подвергается опасности. Да пропади оно все пропадом, подумал он, обхватывая ее бедра. Чувство вины может и подождать.
Потом ему пришлось вытирать пол в ванной — в очередной раз был опытным путем доказан Архимедов закон вытеснения воды. Вода разливалась в ванне, точно кисельные реки с молочными берегами, и Ребус едва не утонул.
И все же он почувствовал себя лучше.
— Господи, я просто несчастный грешник, — прошептал он, когда Джилл одевалась. Открывая дверь квартиры, она выглядела строгой и собранной, как если бы заходила к нему с двадцатиминутным официальным визитом.
— Может, условимся о встрече? — спросил он.
— Можно, конечно, — ответила она, роясь в своей сумочке. Ребусу стало интересно, почему женщины всегда это делают — особенно в фильмах и детективных романах — после того, как переспят с мужчиной. Неужели подозревают своих партнеров в воровстве?
— Но, пока идет это расследование, — продолжала она, — не стоит давать твердых обещаний. Давай просто постараемся не терять друг друга, идет?
— Идет.
Он надеялся, что она услышала в его голосе нотку смятения, разочарования маленького мальчика, которому отказано в просьбе.
На прощание они вежливо поцеловались сухими губами, и она ушла. Запах ее, однако, остался, и Ребус с удовольствием вдыхал его, готовясь к предстоящему дню. Он нашел рубашку и брюки, не пахнущие табаком, и не спеша оделся, стоя с мокрыми ногами перед зеркалом в ванной — любуясь собой и мурлыча церковный гимн.
Иногда жизнь бывает хороша. Иногда.
11
Джим Стивенс положил в рот три таблетки аспирина и запил их апельсиновым соком. Унизительно было сидеть в литском баре и у всех на глазах потягивать сок, но мысль о том, чтобы выпить хотя бы полпинты крепкого пенистого пива, вызывала у него тошноту.
Слишком много он выпил на той вечеринке — слишком много, слишком быстро и в чрезвычайно разнообразных сочетаниях.
Лита, конечно, не могли не коснуться новые веяния. Район гордился своими кафе во французском стиле, новыми барами, большими квартирами-студиями и дорогими магазинами. Но Лит по-прежнему оставался тем же старым портом, еще не забывшим далеких легендарных времен, когда бордоские вина галлонами выгружались с кораблей и продавались на улицах с запряженных лошадьми телег.
Трепеща под напором ветра перемен, Лит сохранил свой портовый дух — и традиционные портовые питейные заведения.
— Черт подери! — заорал кто-то за спиной у Стивенса. — Этот тип все пьет двойными порциями, даже безалкогольные напитки!
На спину Стивенсу опустился тяжелый кулак размером вдвое больше его собственного. Смуглый обладатель кулака опустился на соседний табурет. Рука так и осталась лежать на Стивенсовой спине.
— Привет, Поудин, — сказал Стивенс. В баре было душно, Стивенса прошибал пот, и сильно колотилось сердце: симптомы тяжкого похмелья. Ему казалось, что он даже потеет алкоголем.
— Ну и ну, Джеймс, старина, что за дрянь ты тут хлещешь? Бармен, побыстрее налейте этому человеку виски! От детского сока он того и гляди ноги протянет!
Поудин с хохотом убрал руку со спины репортера и, едва тот успел вздохнуть с облегчением, вновь опустил, больно ударив его ладонью. Стивенс почувствовал, как все его нутро содрогается, бурно протестуя.
— Сегодня моя помощь нужна? — спросил Поудин, сильно понизив голос.
Детина Поудин двадцать лет прослужил моряком, и тысячи портов оставили у него на теле шрамы и метки. О том, как он зарабатывает деньги теперь, Стивенс знать не желал. Детина подрабатывал вышибалой в пивных на Лотиан-роуд и в сомнительных заведениях в районе Лита, но это была лишь верхняя часть айсберга: судя по слою грязи, покрывавшему пальцы Поудина, он вполне мог своими руками вылепить всю теневую экономику из гнилой тучной почвы под ногами.
— Не очень, Детина. Нет, просто мне надо кое-что обмозговать.
— Принесите мне завтрак, пожалуйста! Двойную порцию каждого блюда.
Бармен, разве что честь не отдав, унесся исполнять заказ.
— Как видишь, — сказал Поудин, — ты не единственный, кто все заказывает в двойном количестве, а, Джимми?
Ладонь вновь поднялась со спины Стивенса. Он скорчил гримасу в ожидании шлепка, но вместо этого рука бухнулась рядом на стойку. Он вздохнул с облегчением.
— Бурная была ночка, да, Джимми?
— Вот это мне и самому очень хотелось бы вспомнить.
Он уснул в одной из спален, уже под самый конец вечеринки. Потом заявилась какая-то парочка, его перенесли в ванную комнату и положили в ванну. Там он проспал часа два или три.
Проснувшись, он долго не мог ни согнуться, ни разогнуться. Выпил кофе, но кофе никогда ему не помогал.
Выйдя на холодный утренний воздух, Джим поболтал о том о сем с несколькими таксистами у газетного киоска, посидел в каморке швейцара одной из больших гостиниц на Принсес-стрит, выпил сладкого чаю и поговорил о футболе с заспанным ночным портье. Но он знал, что в конце концов окажется здесь, ибо, раз уж у него выдалось свободное утро, ему следует снова заняться тем, что его больше всего интересовало, — делом о наркотиках.
— Много сейчас товара в обороте, Детина?
— Ну, это смотря что ты ищешь, Джимми. Поговаривают, ты начинаешь всюду совать свой нос. Лучше бы тебе ограничиться легкими наркотиками. Держись от серьезного товара подальше.
— Это что, своевременное предостережение или угроза? — Стивенс не был расположен выслушивать угрозы, особенно сейчас, еще не справившись с воскресным утренним похмельем.
— Это дружеское предостережение, предостережение друга.
— Кто же этот друг, Детина?
— Я, бестолочь, а то кто же! Экий ты, однако, подозрительный! Слушай, здесь можно купить немного конопли, а больше почти ничего. В Лит уже никто товар не завозит. Его выгружают на файфширском побережье или везут дальше, в Данди. Короче, в такие места, откуда таможенники, можно сказать, испарились. И это правда.
— Знаю, Детина, знаю. И все-таки в наши края товар приходит. Я сам видел. Правда, не знаю, что именно. То ли опасные наркотики, то ли нет. Но я видел, как передавали товар. Совсем недавно.
— Когда именно?
— Вчера.
— Где?
— На Колтон-хилле.
Детина Поудин покачал головой:
— Ни об этом товаре, ни об этих людях мне ничего не известно, Джимми.
Стивенс отлично знал Детину. Тот сообщал полезную информацию, но лишь ту, которую его хозяева желали довести до сведения Стивенса. Значит, торговцы героином передали через Детину сведения о торговле марихуаной. Сделай Стивенс на этом материале статью — и торговцев марихуаной арестуют. Тогда торговцы героином воспользуются освободившейся территорией и возросшим спросом.
Ловкий трюк, двойной тактический ход. Да и ставки в этой игре высоки. Но Стивенс и сам был искусным игроком. Он знал, что в соответствии с негласной договоренностью ни в коем случае не должен метить в истинных заправил наркомафии, поскольку это значило бы задеть городскую администрацию и крупных бизнесменов, титулованных землевладельцев, жителей Нового города, ездящих на «Мерседесах».
А этого ему никогда не позволили бы. Вот его и снабжали пикантными новостишками, чтобы обеспечить работу печатным станкам и длинным языкам обывателей, не устающих возмущаться, каким ужасным городом становится Эдинбург. Стивенс все это понимал. Он так долго участвовал в игре, что и сам порой забывал, на чьей стороне играет. В конечном счете, едва ли это имело значение.
— Ты об этом ничего не знаешь?
— Абсолютно, Джимми. Но я постараюсь что-нибудь разнюхать. Разузнаю, что делается. А ты слышал, рядом с выставочным залом «Маккей» открылся новый бар? Знаешь, о каком баре я говорю?
Стивенс кивнул.
— Так вот, — продолжал Поудин. — Бар там только для отвода глаз, а во внутренних помещениях — бордель. Зато в баре работает днем такая классная телка — прямо пальчики оближешь.
Стивенс улыбнулся. Значит, возле «Маккея» пытается развернуться новичок, а ветеранам, недосягаемым хозяевам Поудина, это не нравится. И поэтому ему, Джиму Стивенсу, предоставили достаточно информации, чтобы при желании закрыть заведение новичка. Новость, безусловно, достойная того, чтобы попасть в заголовки, но это сенсация-однодневка.
Почему бы им просто не позвонить анонимно в полицию? Стивенс считал, что теперь знает ответ на этот вопрос, хотя разрешить его оказалось нелегко.
Закулисные правители Эдинбурга вели игру по старым правилам, согласно которым донести в полицию считалось позором. Ему отвели роль посыльного, но посыльного, наделенного властью. Властью совсем незначительной, но большей, чем можно получить на стезе добродетели.
— Спасибо, Детина. Я это учту.
Тут появилась еда — целая гора скукожившихся жирных кусков грудинки, два яйца всмятку, грибы, поджаренный хлеб, фасоль. Стивенс немедленно отвернулся и уперся взглядом в стойку, глубоко заинтересовавшись одной из подставок для пивных стаканов, еще влажной после субботнего вечера.
— Пойду съем это за своим столиком, ладно, Джимми?
Стивенс не мог поверить своему счастью:
— Ну конечно, Детина, отлично!
— Ну, тогда будь здоров!
И с этими словами Детина удалился, остался лишь слабый запах грудинки с фасолью. Стивенс заметил, что перед ним стоит бармен, протягивая руку, лоснившуюся от жира.
— Два шестьдесят, — сказал он.
Стивенс вздохнул. Пускай это будет расплатой за приобретенный опыт, подумал он, отдавая деньги, или за похмелье. Вечеринка, однако, того стоила — ведь он познакомился с Джоном Ребусом. А тот, оказывается, дружен с Джилл Темплер. Дело все сильнее запутывается, но становится интереснее.
Ребусом, безусловно, стоит заняться, хотя на брата он ничуть не похож. С виду кажется вполне честным малым — но разве по внешности продажного полицейского распознаешь? Значит, Ребус встречается с Джилл Темплер. Стивенс вспомнил ночь, проведенную с ней, и содрогнулся. Тогда он был далеко не на высоте.
Он закурил сигарету, вторую за день. В голове по-прежнему был туман, но желудок вроде слегка успокоился. Быть может, спустя какое-то время он даже поест. Ребус производит впечатление крепкого орешка, правда, не такого крепкого, каким, очевидно, был лет десять назад. Вот сейчас он, скорее всего, лежит в постели с Джилл Темплер. Повезло подлецу! От бессильной ревности желудок Стивенса сделал молниеносное сальто, и Джим поспешил затянуться. Сигарета придает ему бодрости и сил — и пусть при этом она превращает его внутренности в клочья копченого мяса. Наплевать! Он курит, потому что без сигарет не может думать. А в данный момент он как раз задумался.
— Эй, налейте-ка мне двойную!
— Снова апельсинового сока? — вежливо осведомился бармен.
Стивенс уставился на него, не веря своим ушам.
— Не валяйте дурака, — сказал он. — Виски. «Граус» — если содержимое соответствует этикетке.
— Мы здесь такими фокусами не занимаемся.
— Рад слышать.
Он выпил виски и почувствовал себя лучше. Потом ему опять стало хуже. Он пошел в туалет, но от тамошнего запаха его затошнило. Тогда он наклонился над умывальником и с огромным усилием выдавил из себя несколько пузырящихся капель желтоватой жидкости. Пора ему завязывать с выпивкой. Пора завязывать и с куревом. Выпивка и курево медленно убивают его, и все же только с их помощью он еще остается в живых.
Обливаясь потом, чувствуя себя старше своих лет, он подошел к столику Детины Поудина.
— Вкусный был завтрак, просто классный, — сказал неуклюжий верзила, и глаза его засветились радостью, как у ребенка.
Стивенс сел рядом.
— А не слыхал ли ты чего о полицейских, берущих взятки? — спросил он.
12
— Здравствуй, папа.
Ей было одиннадцать, но выглядела она, разговаривала и улыбалась как взрослая: в одиннадцать — как в двадцать один. Вот что сделала с его дочерью жизнь с Роной. Он чмокнул дочь в щечку, вспомнив их с Джилл прощальный поцелуй. От девочки пахло духами, а глаза были слегка подведены.
Куда же смотрит ее мать?! Он убить ее был готов!
— Здравствуй, Сэмми, — сказал он.
— Мама говорит, что теперь, когда я так быстро взрослею, меня следует называть Самантой, но тебе, наверно, можно звать меня Сэмми.
— Ну что ж, маме лучше знать, Саманта.
Он бросил взгляд в сторону удалявшейся от них женщины, его бывшей жены. Она держалась чересчур прямо, будто ее тело было втиснуто в какой-то сверхпрочный корсет. Выглядела она, как он с облегчением обнаружил, старше, чем можно было судить по их редким телефонным разговорам. Так и не оглянувшись, она села в машину. Машина была маленькая и дорогая, зато с большой вмятиной на боку. Ребуса вмятина обрадовала.
Он вспомнил, как, предаваясь любовным утехам, упивался ее роскошным телом, упругой, но мягкой плотью. Сегодня она бросила на него холодный, неузнающий взгляд и сразу увидела в его глазах отблеск сексуального удовлетворения. Потом круто повернулась и удалилась. Значит, это правда: она еще не разучилась читать его мысли. А вот в душу заглянуть не сумела. Сей жизненно важный орган она совершенно упустила из виду.
— Ну что, чем ты хочешь заняться?
Они стояли на Принсес-стрит, у входа в парк, расположенный по соседству с главными достопримечательностями Эдинбурга. Какие-то люди брели мимо закрытых в воскресенье магазинов, другие сидели на скамейках в парке, кормя хлебными крошками голубей и канадских белок или читая воскресные газеты с жирными заголовками. Над парком возвышался Эдинбургский замок, и легкий ветерок с кинематографической живописностью развевал национальный флаг. Старинный дротик с памятника Вальтеру Скотту указывал благочестивым верующим путь к храму, но туристы, щелкавшие дорогими японскими фотоаппаратами, не замечали скрытого символического смысла памятника, довольствуясь несколькими снимками, которыми можно будет похвастаться дома перед друзьями. Туристы тратили так много времени на возню с фотоаппаратом, что фактически ничего не успевали увидеть; ну а местная молодежь слишком спешила насладиться жизнью, чтобы дать себе труд разбираться в тайных, скрытых смыслах.
— Ну что, чем ты хочешь заняться?
Туристский район столицы его страны. Туристам и в голову бы не пришло интересоваться жилыми новостройками, окружавшими исторический центр города. Они избавлены от необходимости приезжать ночью в Пилтон, Ниддри или Оксгангз, чтобы произвести арест в пропитавшемся запахом мочи многоквартирном доме. Их не волнуют ни уличные барыги и наркоманы Лита, ни продажность изворотливых отцов города, ни эпидемия мелких краж во всех слоях общества, столь глубоко погрязшего в меркантильности, что воровство стало единственным способом удовлетворения его якобы насущных потребностей. И они почти наверняка ничего не знают (ведь приехали они не для того, чтобы читать местные газеты и смотреть местные телепередачи) о новейшей звезде эдинбургской прессы, о детоубийце, которого никак не может поймать полиция, об убийце, заставляющем хорошенько попотеть силы правопорядка, не оставляя им ни ключа к разгадке, ни путеводной нити, ни малейшего шанса найти его до тех пор, пока сам он не совершит ошибку. Ребус жалел Джилл, которой досталась неблагодарная и тяжелая работа. Он жалел себя. Жалел всех жителей города, вплоть до последних бандитов и проходимцев, шлюх и картежников, вечных неудачников и победителей.
— Так чем же ты хочешь заняться?
Дочь пожала плечами:
— Не знаю. Может, погуляем? Купим пиццу? Сходим в кино?