– Какие же это резиденты? – удивился Свифт. – Я еще понимаю – Медруадефт… Урпиуран… Мелиасс… но тот же Лайгид… или Амакомтар…
– Тот же Виктор Ильич Погодин, – сказал Аксютин с обидой в голосе. – Ведущий специалист саратовского филиала ИОК… я с ним коньяк пил на прошлогодней конференции, а он, оказывается, эвон что…
– У термина «резидент», – сказал Муравский назидательно, – несколько значений. Я имел в виду не разведчиков под прикрытием, а в первую очередь инопланетян, которые постоянно проживают на территории Федерации, пользуясь всеми правами и привилегиями нашего гражданства.
– Так бы и сказал – граждане Федерации нечеловеческого происхождения, – проворчал Свифт. – А то резидент… Мы должны найти связь между первым списком и вторым?
– Верно, – сказал Кратов. – И вот по какому признаку. Все знают, что такое «ксеногенная экспансия»?
– Еще спроси, все ли знают, как надевать штаны, – хмыкнул Аксютин.
– И все же давайте сверим позиции, – предложил Свифт.
– Давайте. Ни для кого не секрет, что человечество не раз и не два становилось полигоном для генетических экзерсисов старших братьев по разуму. Как выяснилось, наш генетический аппарат относительно податлив к разного рода искусственным воздействиям. То, что этим обстоятельством частенько пользовались без нашего согласия, не отрицается и не оспаривается… в особенности под давлением фактов.
– Лферры и Локкен, – нетерпеливо сказал Тиссен. – Тахамауки и толпа буколических полинезийцев острова Рапа-Нуи. Виавы с их доктриной межрасовой конвергенции… хотя последнее не совсем в тему: они просто нас любят. К нашей чести будь сказано, нас есть за что любить. Но к чему вы клоните, Консул?
– Предполагается, что со вступлением человечества в Галактическое Братство эксперименты по улучшению нашего генетического фонда прекратились или, как в случае с виавами, вошли в цивилизованное русло. Между тем я склонен считать, что это не так.
– Есть факты? – спросил Муравский.
– Нет… пока. Если, конечно, не считать всю эту толпу, – Кратов вернул на экран коллаж из застывших лиц ангелидов.
– Ксеногенный фактор происхождения ангелидов – всего лишь одна из версий, – сказал Свифт. – Некоторые серьезные исследователи склонны полагать, что человечество потихоньку мутирует. В самом деле, с какой бы стати ему вдруг, при таком обилии мутагенных факторов, застыть в своем развитии?!
– Ангелиды бывают разные, – заметил Аксютин. – Принято делить их на три-четыре группы…
– Значит, мутации происходят по разным сценариям.
– Консул, давайте сэкономим время друг другу, – сказал Тиссен. – Упростите нашу задачу. Мы же не затем собрались, чтобы просто так потрепаться и выпить вина в хорошей компании. Кто из этих ребятишек вас интересует? Назовите имена, и мы будем искать зависимости.
– Я не знаю, – честно признался Кратов.
– Что же тогда нам искать?!
– Консул прав, – впервые за все время подала голос Лив Беринг. По своему обычаю она сидела в самом дальнем уголке, с ногами в кресле, и делала вид, что происходящее касается ее крайне мало, занимаясь своим мемографом. Несколько лет назад она появилась в этой сугубо мужской компании вместе с Ферри Фернхаутом, координатором постоянной ксенологической миссии на пятой планете Сигмы Октанта, в тот же вечер означенным раздолбаем Ферри была благополучно здесь забыта; сам он по причине чрезвычайной занятости конвенты уже не посещал и на связь выходил нерегулярно, а Лив тем временем приходила, забивалась в уголок, вела себя скромно, никому неудобств не причиняла; вскорости между делом обнаружилось, что у белобрысой девушки с невыразительной нейтрально-европейской внешностью помимо объяснимых защитных реакций (мрачноватая ирония и полное пренебрежение женским стилем в одежде) наличествует еще и классическое образование по специальности «ксенолог общего профиля», а также недюжинные навыки в обращении с поисковыми системами; этого оказалось достаточно, чтобы с общего молчаливого согласия кооптировать ее в постоянные члены конвента.
– В чем прав? – удивился Аксютин. – Что не знает, в каком направлении нам искать?
– Ага, – сказала Лив. – В этих двух списках наверняка не все ангелиды и не все их эвдемоны.
– Кто такие эвдемоны? – спросил Свифт.
– Ангелы-хранители. Те, кто присматривает за ангелидами.
– Впервые слышу.
– А я только что придумала.
– Логично, – сказал Муравский задумчиво. – Если имел место акт ксеногенной экспансии, то за его результатом кто-то должен постоянно присматривать. Наблюдать, опекать… охранять. Помнится, была у меня одна темка…
– Так, все, перерыв! – Кратов хлопнул в ладоши и поднялся из кресла, разминая затекшие ноги.
Он ушел на веранду – туда, где слепящее солнце, аккуратно и ровно раскрашенное синей краской небо, струи горячего, аппетитно пахнущего чем-то вкусным и здоровым воздуха, трудно доносящийся до восемнадцатого этажа голос моря. Подставляя лицо солнечным лучам, сквозь прикрытые веки он видел, как Тиссен, держа полный бокал наотлет, пристает к Лив Беринг с глупостями: «Вот вы жуете здесь в своем углу какую-то травку, а это неправильно. Женщина должна хорошо и правильно питаться. И не дудлить простую воду с рафинированным льдом, а выпивать разумное количество хорошего вина. Это сообщает ее формам приятную округлость и, кстати, способствует неукоснительному исполнению ею функции продолжения рода…» – «Я не собираюсь продолжать ваш род, Макси». – «Но я не имел в виду именно себя!..» – «И не желаю в угоду вам таскать на себе лишние десять-двадцать фунтов…» Спустя какое-то время он услышал, как тот же Тиссен выясняет у Свифта: «Джей, ради бога, фунт – это сколько?» – «Ты меня удивляешь, Макси… Конечно же, шестнадцать унций!» Все было хорошо, все было как всегда. Друзья, неглупые беседы… какая-никакая, а женщина… Вот если бы только не эта заноза в сердце – постоянное напоминание о том, что вот сейчас, в эту самую минуту, за двести с лишним парсеков отсюда в чужом враждебном мире скитается родной человечек восемнадцати лет от роду, одинокий, растерянный, и неизвестно, что с ним творится, здоров ли он, благополучен ли, да и жив ли вообще.
Вернувшись в номер, он обнаружил, что обсуждение возобновилось без него, хотя протекало уже с некоторой вялостью.
– Бонна Понтоппидан, – говорил Аксютин, развалившись в кресле и не слишком удобно, зато живописно пристроив ноги на журнальный столик.
– Нехарактерный пример, – отвечал Муравский, изучая свой бокал на просвет.
– Не согласен.
– Она вынужденно, хотя и сочувственно, присматривала за результатом чужого эксперимента.
– Это нюансы…
– Консул, а что вы намерены предпринять, когда найдете неучтенных ангелидов и тех, кто за ними присматривает? – спросил Тиссен. – Одних учтете, а других выдворите?
– Честно говоря, для меня это второстепенная задача.
– А что же тогда первостепенная?
– Наверное, я ищу нечто несбыточное, – хмыкнул Кратов. – Человека с нечеловеческими свойствами. Марсианина.
– Марсиан не бывает, – сказал Свифт. – Если не считать марсианами тех, кто постоянно живет и работает в Море Сирен или той же Меридиании.
– Консул имел в виду марсианина из рассказа мастера Рея Брэдбери, – снова откликнулась Лив Беринг.
«Умница», – подумал Кратов с нежностью.
– И чем же тот был примечателен? – ревниво спросил Свифт.
– Марсианин становился тем, кого в нем хотели увидеть окружающие его люди.
– И что?
– В конце концов, его замучили насмерть несбыточными претензиями.
– Наш марсианин должен уметь менять внешность? – спросил Муравский, подобравшись.
– Не обязательно. Вот если бы он умел модулировать эмоциональный фон…
– Фантастика! – воскликнул Тиссен негодующе. – Я бы даже выразился сильнее – фэнтези! Не бывает такого!
– Ренфанны, – сразу же сказал Аксютин.
Какое-то время все молчали, разглядывая экран видеала.
– Ренфанны никогда не интересовались человечеством, – сказал наконец Муравский.
– По крайней мере, такова официальная версия, – добавил Свифт.
– С какой стати им совать свои носы в наши дела? – размышлял вслух Тиссен. – У нас нет общих интересов в Галактике. Мы далеко. Мы даже внешне мало схожи. Никто не спутает человека и ренфанна даже в сумерках.
– И у ренфаннов нет психоэма в нашем понимании, – добавил Муравский.
– А вот и есть, – сказал Аксютин. – Только не регистрируется нашими детекторами. Для него требуется принципиально иная техника.
– Что мы знаем о ренфаннах? – спросил Кратов.
– Да почти ничего, – сообщил Аксютин. – Не помню зачем, но я специально занимался ими лет десять назад и даже хотел посетить их метрополию. Но меня что-то отвлекло, а потом я утратил интерес к этой тематике.
– Ну и напрасно, – сказал Муравский с неудовольствием. – Экий ты ветреный! Сейчас у нас была бы хоть какая-то информация…
– Не следует думать, что уж вовсе никакой информации нет, – промолвил Аксютин уязвленно. – Например, я могу утверждать совершенно точно, что они живо интересуются прикладной евгеникой. Был в их истории период, когда кривая рождаемости катастрофически пошла вниз. Они даже вынуждены были законсервировать несколько своих колоний. Но потом все как-то устаканилось.
Кратов, вот уже несколько минут черкавший стилом по листу бумаги, закончил свой рисунок и пустил его по рукам.
– На кого это похоже? – спросил он.
– На кактус, – ответил Свифт.
– А ты переверни, – посоветовал Муравский.
– На перевернутый кактус, – тотчас же сказал Свифт.
– Нет, – заявил Аксютин. – На ренфанна это определенно не похоже.
– А на кого тогда? – спросил Кратов.
– На тахамаука, быть может…
Лив Беринг вылезла из своего гнездышка и тоже подошла полюбопытствовать.
– Скорее, на згунна, – сказала она.
– Тогда уж на гледра, – возразил Свифт.
– Где это ты видел живого гледра, кабинетный червь? – иронически осведомился Аксютин.
– У себя в офисе, – ответил тот с неменьшей иронией. – Буквально на прошлой декаде. Культурный, знаешь ли, обмен.
– Не спорю, – сказала Лив. – Згунна или гледр. Во всяком случае, кто-то этнически близкий тахамаукам. Прямой генетический потомок.
– Тем более что они уже тут засветились, – добавил Тиссен. – Тысячу лет назад, на Рапа-Нуи.
– Да, да, ты говорил, мы помним, – промолвил Аксютин.
– Лет двадцать назад, – сказал Кратов, – когда я еще не был ксенологом, мне довелось при странных обстоятельствах встретить одного примечательного индивидуума. Тогда я, по причине полной неосведомленности, воспринимал его как человека, пусть даже и необычного. А сейчас вдруг подумал, что ошибался.
– Где это случилось? – спросил Муравский.
– Не помню. Точнее – не знаю. На Земле, где-то в одном из европейских мегаполисов, не исключено – в каком-то университетском городке.
– Его нет в списке резидентов?
– Определенно нет.
– Может быть, он был там раньше, а потом покинул Землю? Или умер? Инопланетяне тоже умирают.
– Его звали Харон, – сказал Кратов. – Во всяком случае, так к нему обращался человек, который привел меня в его дом.
– Харон, Харон… – бормотала под нос Лив Беринг, колдуя над своим мемографом.
– Я тоже поищу, – сказал Свифт, пытаясь отодвинуть кресло вместе с Аксютиным от журнального столика.
– Не трудитесь, – сказала Лив. – Вы все равно не знаете, где искать. А я уже закончила. В пределах Федерации никогда не было инопланетянина по имени Харон.
– А по созвучию? – спросил Свифт. – Гайрон… Харон…
– А на кой нам сдался этот Харон? – спросил Муравский. – Мы же ищем «марсианина».
– Программа поиска ангелидов по признаку парадоксального психоэма действует довольно давно, – сказал Кратов. – Но Лив только что сказала, что Харон обнаружен не был. Значит, ему удалось обхитрить программу.
– Да мало ли на то причин! Он мог покинуть Землю. Или банально умереть.
– Программа действует более тридцати лет. А я точно знаю, что двадцать лет назад он был жив.
– Между тем у тахамауков, а значит – у згунна и гледров, вполне тривиальный психоэм, – заметил Аксютин. – Разумеется, насколько описатель «тривиальный» вообще применим к носителям Иного Разума… Во всяком случае, он легко регистрируется программой «Сито Оккама», о которой ты только что говорил. И тахамауки совершенно точно не в состоянии просочиться сквозь «Сито».
– Откуда ты знаешь? – спросил Тиссен недоверчиво. – Тебе тахамауки нажаловались?
– Я с ней работал какое-то время. И знаю, что тахамауки были весьма озадачены своими неуспехами. Они не любят, когда кто-то или, применительно к нашему случаю, что-то оказывается умнее, чем их Тайная Канцелярия. Это провоцирует в них статусную фрустрацию.
– Да, пожалуй, – сказал Кратов смущенно, скомкал свой рисунок и выбросил в урну.
– Статусная фрустрация?! Впервые слышу! – снова возмутился Свифт. – Тоже сам придумал?
– Ну вот еще! – сказал Аксютин. – Подцепил где-то. Я ведь восприимчив к чужим мнениям, не то что некоторые.
– Хорошо, и что бы нам это дало? – рассуждал Муравский. – Нам не нужен тахамаук-эвдемон. Ну вот нашли бы мы твоего Харона… не факт, что он занимается тут незаконными исследованиями.
– Помнится, он был не чужд этой тематики, – проворчал Кратов. – И уж в чем в чем, а в человеческих мозгах вел себя как дома…
– Чтобы тебя успокоить, замечу, – сказал Аксютин, – что на тахамауков и иже с ними твой шарж похож весьма отдаленно. Между прочим, напрасно ты его выкинул.
Кратов немедленно полез в урну, развернул листок и тщательно разгладил ладонями.
– Слишком уж много человеческого, – подтвердил Тиссен. – Нос, например. У гуманоида всегда обязан быть нос?
– Хотелось бы, – промолвил Аксютин. – Из соображений формальной эйдономии.
– А что, если этот ваш Харон… он не эвдемон, а ангелид? – вдруг спросила Лив Беринг.
Муравский колдовал над пультом.
– Вот, – сказал он. – Хочу предложить достопочтенной публике нижеследующий визуальный аттракцион… взамен малохудожественного шаржа… был у меня однажды такой проект…
– Не тяни кота, – сказал Аксютин.
– И в мыслях не имел. Слева – композитный портрет человека европеоидной расы. Справа…
– Тахамаук? – спросил Свифт.
– Нет, ренфанн. Все же ренфанн. А теперь посредством простого морфинга совмещаем оба портрета… Ну, каково?
– Похож, – сказал Кратов. – Определенно похож. И если ты увеличишь долю ренфанна…
– Вот так? – спросил Муравский.
– Н-да, – проговорил Кратов. – Я это лицо навсегда запомнил. В кошмарных снах часто видел.
– У тебя бывают кошмарные сны? – поразился Аксютин. – Кто бы мог подумать!
– Ну хорошо, – сказал Свифт, – допустим, Харон был ангелидом. Хотя этот термин мы употребляем скорее по инерции, здесь он не годится. Что нам это дает?
– Я уже закончила, – сказала Лив Беринг из своего угла. – В пределах Федерации нет человека или человекоподобного существа по имени Харон, имеющего сходство с предлагаемым портретом.
– Харон – это могло быть прозвище, – сказал Тиссен. – Звать его могли как угодно.
Какое-то время все просто молчали.
– Кстати, Консул, а как звали того человека, что вас с ним познакомил? – спросила Лив Беринг.
Мичман Нунгатау в лабиринтах бюрократии
Замок Кебарн, как и все феодальные крепости рыцарской эпохи, изначально, то есть в ту прекрасную пору, когда расстояние измеряли полетами стрелы, был возведен далеко за городскими стенами. Но город со временем разросся так, что почти втянул его в свои пределы и с наглостью нувориша-простолюдина распорядился его неприступными стенами из векового замшелого камня по-своему. Замок был выпотрошен, как редчайшая глубоководная рыба, подаваемая к столу гурмана; с его внутренностями обошлись примерно так же, как и с рыбьими. Истлевшие гобелены с картинами подвигов давно утерявших имя воителей были содраны, наполовину осыпавшиеся витражи вышелушены окончательно, прогнившие балки выколочены, запутанные винтовые лестницы обрушены, а в освободившееся пространство во всех его трех измерениях вторгся Административный дивизион Военно-космической разведки. Управления, департаменты и канцелярии под самыми затхлыми вывесками, какие только можно себе вообразить. Паучье гнездо самых промозглых бюрократов, что когда-либо примеряли военную форму. Зануды, буквоеды и формалисты всех калибров и чинов. Угодить в их жвалы было нетрудно, вырваться – большая удача. Никакой не существовало гарантии, что рано или поздно добьешься желаемого результата, но что промотаешь на сей процесс сутки, декаду, месяц, а заодно половину жизни и рассудок почти целиком – в том не могло быть никаких сомнений.
Объемные схемы при входе, словно бы специально рассчитанные на то, чтобы запутать потенциального диверсанта и заодно уж деморализовать случайного визитера, утверждали, что Персоналиум, кадровое управление ВКР, таился на третьем ярусе замка Кебарн, если первым ярусом считать парадный вход, вестибюль и пять защитных контуров, из которых внешний и внутренний функционировали без участия разумной составляющей. Тот же Дивизион планирования, простое, даже неказистое здание с узкими окнами-бойницами в серых бетонных стенах, притулившееся в одном из тупичков центральной части Эхайнетта, где мичман Нунгатау в течение короткого времени был приговорен к смерти, а затем обласкан и возвышен, не охранялся с подобной тщательностью, в которой невооруженным глазом угадывались параноидальные мотивы. Возражать, протестовать и прекословить было бесполезно. И когда мичмана в третий раз подряд обыскали с головы до ног не реагировавшие на его язвительные реплики гвардейцы в глухих бронированных костюмах, ему открылся смысл туманных напутствий гранд-адмирала о неких испытаниях для неких натур… Благополучно, если пренебречь моральными издержками, миновав последний, электронный контур, где он до позвоночника был просвечен невидимыми лучами, Нунгатау внезапно оказался предоставлен самому себе. После того как его личность была удостоверена, лояльность подтверждена, а безопасность для деятельности сонмища бюрократов констатирована, им более никто не интересовался. В атмосфере полнейшего безразличия (на него не просто не смотрели – на него натыкались, как на пустое место!), по указателям, на подсекающихся еще от эмоциональной встряски ногах он добрался до искомого Персоналиума. Здесь он окончательно утратил врожденную наглость и внушенную новым работодателем веру в собственную значимость, не говоря уже о приподнятом настроении, с каким он переступал заветный порог.