Я хотел видеть и знать.
Я не улетал, я ждал, изредка нервно покрикивая в сторону пожара – как будто это покрикивание могло придать мне храбрости.
Перепачканные сажей, обожженные голубята пищали от боли и страха, а их взрослые родственники кружили, опускались вниз и снова взмывали вверх, в дымное небо, пытались вернуться в отрезанные стеной огня гнезда и в отчаянии зависали в воздухе.
Внезапно из здания вырвался огромный язык пламени. Он зацепил летавших ближе к стенам птиц, мгновенно превратив их в кружащиеся огненные звезды. Раздался страшный грохот. Здание закачалось, накренилось и рухнуло, исчезнув в тучах искр и дыма.
Порыв горячего воздуха скользнул по нашим крыльям.
– Летим отсюда! – крикнул я.
Большинство галок и так уже были в воздухе. Под нами, внизу, остались дымящиеся руины.
Мы летели все быстрее, как будто опасаясь, что огонь может догнать нас и здесь, и успокоились лишь тогда, когда вдали показалась темно-синяя полоса моря.
Сзади, с моря, наполняя наши крылья и ускоряя полет, дул теплый ветер. Заходящее за холмы солнце освещало долины, котловины, ущелья, леса. Я знаю эти места – мне часто приходилось пролетать здесь, и все же изменение освещения заставляет каждый раз видеть все иначе. Я замечаю все новые детали, которых раньше не замечал вовсе.
Может, я все же успею вернуться в гнездо до того, как скроется последний луч солнца, до того, как наступят сумерки и совы вылетят на охоту?
Я лечу прямо на сверкающую точку – купол, возвышающийся над старым огромным городом бескрылых. Там меня ждут Ми, Кро и все дружественные нам птицы, стерегущие покой своих гнезд.
Серебристую белизну далекой еще цели вдруг заслонила чья-то тень.
Опасность?
Облака высоко, тумана нет... Грачи, синицы, воробьи обычно летают ниже, а на такую высоту залетают только во время перелетов. Аист? Белизна аистиных перьев с такого расстояния сверкала бы в лучах заходящего солнца ярким блеском.
Тень появилась снова, она ритмично пульсирует, летя прямо на меня. Я опускаюсь ниже и лишь теперь четко вижу одиноко парящего ястреба. Он голоден, охотится. Он заметил меня. Заметил на слишком опасном для меня расстоянии. Теперь дугой идет на сближение со мной -хочет напасть сбоку.
Я ныряю вниз, прорываюсь между кронами деревьев и зигзагами лечу на восток.
Ястреб мчится за мной среди деревьев, пытается пересечь мне дорогу и атаковать. Я чувствую, что он совсем рядом... Проскальзываю между кустами и вдруг врываюсь в сплошную стену зелени. Протискиваюсь между торчащими во все стороны ветками, а вокруг все громче птичий гомон – ужасающий, грозный, агрессивный. Это трещат сороки, которые живут в кронах спасших мне жизнь темно-зеленых деревьев.
Я съеживаюсь на ветке. Сине-бело-черная туча разъяренных сорок атакует хищника клювами, бьет когтями, крыльями. Ястреб отступает, удирает в сторону заходящего солнца, зная, что преследующие его птицы избегают слепящего света.
Слышу сзади злобный крик, и тут же сине-серебристый шар с длинным клювом сбрасывает меня с ветки. Это возвращаются из погони за ястребом разъяренные сороки. Взъерошенные, нервно подергивающиеся хвостовые перья, частые взмахи крыльев, вытянутые, пульсирующие шеи, грозно разинутые клювы. Они гонятся за мной в чаще густо переплетенных твердых веток, острые концы которых вырывают у меня клочья перьев. Я ныряю вниз, к разросшимся прямо над землей стволам, переходящим в корни.
Вылетаю на гладкую, не заросшую деревьями твердую полосу, по которой некогда передвигались бескрылые. Бело-серые скелеты истлевают под деревьями, среди ржавеющего металла, на бетонных плитах, на порогах разваливающихся построек. Скелеты большие и маленькие, с длинными, облепившими череп волосами и лысые, блестящие, голые. Высохшие на ветру берцовые кости, ребра, позвонки торчат сквозь разорванную ткань.
В этих останках устроили свои гнезда змеи, ящерицы, жабы, полевки, мелкие птицы, скорпионы, пауки, улитки, муравьи... Здесь столько разнообразной еды, тогда как там, в городе, птицам часто бывает нечего есть.
Я хочу запомнить это место. Завтра прилечу сюда вместе со всей своей стаей галок. Чтобы перевести дыхание, сажусь на припорошенный пылью железный холмик. За стеклом тоже сидят скелеты с широко разинутыми ртами... Они выглядят так, как будто хотят схватить меня зубами сквозь приоткрытое окно. Стая сорок окружила выползающую из глазниц скелета длинную черную змею.
Эти змеи – настоящее проклятие для птиц. По ночам они вползают по стволам деревьев вверх, обвиваются вокруг ветвей и воруют из гнезд птенцов и яйца. Разъяренные сороки атакуют змею с боков, избегая ядовитых зубов и языка. Змея свивается в спираль, поднимает кверху голову, стараясь отогнать нападающих. Сороки верещат, подбегают, бьют клювами и сразу отскакивают назад.
Змея шипит, поворачивает свою плоскую голову так, как будто вот-вот бросится на птичью стаю, но вместо этого молниеносно прячется обратно в мертвую клетку ребер. Сороки пытаются схватить ее за хвост, но клювы скользят по жесткой чешуе.
Я срываюсь с места и лечу над самой землей по незнакомой мне местности, закрытой от моих глаз раскидистыми кронами деревьев.
Сквозь ветви деревьев вижу кружащих в небе ястребов. Под широко разросшимися кронами дубов им меня не увидеть, но я отлично знаю, что зоркий глаз хищника способен выследить даже серого голубя на фоне серого асфальта, а уж чернота моих перьев с характерным фиолетовым отливом четко выделяется в лучах заходящего солнца на открытом пространстве.
Вижу высокое дерево с мягкими темно-зелеными ветками. Я сажусь на сук и со злостью вырываю застрявший в крыле острый шип.
Осторожно осматриваюсь по сторонам, ведь я же не знаю этого места.
Клетки, прутья, окруженные рвами островки. В клетках скелеты птиц и зверей – высохшие, застывшие, неподвижные. Вцепившиеся клювами, когтями, зубами в твердые прутья.
Они не покинули клеток, не смогли выбраться из этих ловушек, в которые когда-то загнали их бескрылые.
Запертые двери с задвинутыми засовами, железные сетки, зарешеченные стены, откуда вечерний ветерок доносит запах гнили.
Вед родилась в гнезде на самом верху круглого красного здания, стоящего неподалеку от купола, под которым находится наш дом.
На самом верху возвышающейся над водой и мостом башни стоит статуя с крыльями. Вокруг нее стоят другие крылатые фигуры. Их головы служат нам хорошим наблюдательным пунктом.
Кем были эти звери, которых я называю бескрылыми?
И были ли у них крылья? Ведь есть же они у этих статуй с плоскими белыми глазами.
Может, их выкормила волчица? Ведь маленькие фигурки под ее брюхом – это же их детеныши? А если бескрылые вообще произошли от волков?
Вот только эти крылья у статуй... Холодные, неживые – как будто окаменевшие...
А может, у некоторых из этих двуногих все-таки были крылья? А другие передвигались исключительно с помощью ног... Но почему тогда среди множества костей, 'которые я видел, мне никогда не попадались кости их крыльев?
Эти мысли не дают мне покоя, хотя для моей птичьей жизни они и не имеют никакого значения. Ну какая мне разница, были у живших здесь перед нами существ крылья или этих крыльев не было, если этих существ все равно уже нет на земле?
Размышляя об этом, я вдруг замечаю на голове одной из крылатых фигур белую точку.
– Что это?
Белая галка?! Фре гневно взъерошила перышки.
Тем временем Вед с сестрами, братьями и родителями училась летать вокруг крылатой статуи, то взмывая вверх, то барахтаясь в воздухе в свободном падении, то прячась за красными стенами, то садясь на ладони, на голову, на крылья каменного существа.
Белизна ее оперения временами приобретала исключительную яркость, привлекая к себе внимание окружающих. На фоне матовых стен, позеленевших крыш, посеревших, запыленных пространств она была похожа на блеск воды, на сверкание стекла, на экзотический цветок.
Но белизна предметов и поверхностей была неподвижной, самое большее – слегка переливающейся, мерцающей, тогда как Вед двигалась, взлетала, перелетала с головы на постамент, с постамента на красный карниз, с него – на каменную оконную нишу. Вдруг она вцепилась коготками в стенной выступ и судорожно замахала крылышками, чтобы не упасть вниз.
Серебристо-белый огонек! Бьющаяся в паутине бабочка! На нее с удивлением смотрели все птицы. Белизна была вызывающей, кричащей, притягивающей. Даже пеликаны, сидящие на самом верху колоннады, повернули свои отвисшие клювы к сверкающей вдали звездочке.
Парящий над площадью сокол присматривается к белому трепещущему пятнышку.
– Берегись! – кричу я.
– Вижу! – ответила Фре. – Нам он не опасен.
Тем временем Вед оторвалась от стены и приземлилась рядом со своим синевато-черным семейством.
Парящий над площадью сокол присматривается к белому трепещущему пятнышку.
– Берегись! – кричу я.
– Вижу! – ответила Фре. – Нам он не опасен.
Тем временем Вед оторвалась от стены и приземлилась рядом со своим синевато-черным семейством.
Сокол повернул голову в другую сторону. Эта сверкающая птица – маленькая галка – не утолила бы голода ждущих в гнезде соколят.
– Я лечу и не падаю! Я умею летать! – хвалилась Вед, мчась белой молнией к крылатой фигуре.
Тяжело дыша, с открытым клювом, она села прямо на поднятый кверху меч, а рядом расселись ее родители, сестры и братья.
Она была счастлива – не только потому, что ей удалось самостоятельно взлететь, но и потому, что это она первой взмыла в небо и лишь вслед за ней полетело все ее семейство.
За мостом оглушительно загалдели сороки. Это Сарторис с вытянутым вперед клювом и взъерошенной головой прямо-таки давился от злости, переступая с ноги на ногу.
– Ее белизна угрожает всем нам! Ее белизна опасна для всех птиц! Ее белизна только притягивает хищников! – Я понимал почти все, что выкрикивала в своем длинном монологе разъяренная сорока. – Она должна удалиться! Она покинет нас, или я убью ее!
– Убить! Изгнать! Убить! Изгнать! – кричали возбужденные птицы.
Глаза Сарториса то и дело застилала белая мгла ненависти. Сороки повторяли все его движения, слова, жесты.
Вдруг он взвился почти вертикально вверх и быстро полетел, часто взмахивая крыльями, к сидящим на голове, плечах и руках статуи галкам, завис над каменной фигурой – прямо над снежно-белой Вед и с ненавистью закричал:
– Улетай отсюда! Иначе мы убьем тебя!
– Убить! Убить! – повторяли сороки, летая вокруг изумленных галок.
Галки, вороны, грачи слушали, слушали, слушали. Пронзительные голоса сорок вонзались в уши, злили, раздражали. А всему виной была эта белая сверкающая точка среди каменных крыльев.
Злость, ярость, ненависть охватили всех. Даже меня...
– Убирайся! Ты не такая, как мы! – грозили галки.
– Убирайся, ты всем нам принесешь несчастье!
– Убирайся, иначе вместе с тобой нас всех переловят ястребы!
Переполненная счастьем от первого удачного полета, Вед с удивлением вслушивалась в злобные окрики, не понимая, что она-то как раз и является причиной всего этого шума. Лишь когда Сарторис завис прямо у нее над головой, до нее дошло, что выпущенные когти и разинутые клювы угрожают именно ей.
Все заведенные Сарторисом галки, вороны, грачи и сороки злобно ринулись к ней. Вед и ее семейство сорвались с места и скрылись в гнезде.
Я смотрел. Я понял. Мой гнев прошел. Белизна Вед больше не вызывала у меня ненависти. Я был равнодушен к тому, что происходит. Я видел, как знакомые галки кружат, злобствуют, угрожают, но не чувствовал никакой злости. Я продолжал спокойно сидеть на каменной голове стоящей на мосту фигуры...
Почему я не лечу, не прогоняю, не преследую? Почему меня не раздражает ее белизна? Почему я не испытываю ненависти к выродку – к птице, которая выглядит не так, как мы?
Вед спряталась в гнезде. Она лежит, хватая воздух широко раскрытым клювом. Она знает, что в конце концов ей придется вылететь из гнезда, и что тогда? Даже ее собственная семья уже смотрит на нее совсем не так, как раньше. Вед – одна из них, но в то же время она другая – сверкающая, белая, с почти белым клювом, и даже глаза у нее не сине-серые.
Вед для них и своя, и уже как бы чужая. Она всегда будет притягивать к себе опасность, погони, неприятности, проблемы, страх. Но не только к себе – к ним также. Все, что ей угрожает, угрожает и им, угрожает всем и будет угрожать всегда. Белизна привлечет в небе коршунов, ястребов, соколов, а на земле – куниц, ласок, лис, волков.
Белизна станет проклятием. Оре – ее отец – больше не расчесывает ей пух на головке, не сует в клюв вкусных червячков. Вед тщетно просит, умоляюще трепещет крылышками. Но только Три, ее мать, иногда подкармливает малышку гусеницами.
Несколько дней Вед не показывается из гнезда. Она сидит, не высовываясь, и потихоньку забывает о неприятном столкновении с ненавистью окружающих.
Наконец она вылетает. Вылетает вместе с молодыми галками, которые тоже научились летать. Вылетает вместе с родителями. Оре смотрит на нее почти враждебно.
Они кружат вокруг крылатого камня. Белизна его поверхности матовая, спокойная, и Вед на ее фоне выглядит как подвижный сверкающий огонек.
Солнечные лучи отражаются от ее перьев, просвечивают сквозь нежный пушок на головке. Вед взлетает вверх, стремясь к этому лучистому, горячему, дающему тепло и радость светящемуся шару и от реки поворачивает в сторону колоннады.
– Я лечу, лечу, лечу! – кричит она, сообщая всем о своем счастье.
Тень падает на крылья, заслоняет глаза. Вед оборачивается, чтобы понять причину внезапного исчезновения света.
Сбоку на нее обрушивается тяжелый удар крыла. Сверху пикирует тяжелый вороний клюв. И снова удар крылом.
– Убирайся отсюда! Проваливай! И не возвращайся!
– Убить ее! Убить! Убить!
– Чужая!
– Не такая, как все!
Вед знает, что преследуют именно ее, что она должна спасаться бегством, что ей грозит смерть. Получив удар острым крючковатым клювом в самое основание крыла, она видит, как красные капли крови стекают по белым перышкам.
Вед кричит и снижается поближе к летящим неподалеку Оре и Три.
Три с криком улетает прочь... Вед летит вслед за ней, крыло в крыло.
И тогда ее отец Оре наносит ей сбоку удар в грудь.
– Убирайся отсюда! – кричит он. – Улетай прочь!
– Но почему? – жалуется Вед, пытаясь избежать очередного удара.
Высокие стены эхом отражают ее жалобный крик. Она улетает прочь, отдаляется все дальше и дальше, пока не становится похожей на все уменьшающуюся на горизонте белую точку – не больше упавшего перышка.
Вед колеблется – а может, все-таки лучше вернуться в гнездо? Но путь обратно отрезан преследователями...
Я забыл о Вед. Жизнь продолжалась – от восхода да захода солнца, от серой дымки раннего утра до вечерних сумерек.
В зеленой поросли кустарника, которым все гуще зарастают городские улицы, среди каменных порогов я вдруг однажды замечаю испачканные кровью белые перышки. Может, это след, оставшийся от Вед! А может, жертвой хищника стала совсем другая птица?
В неглубокой, вырытой в земле яме слышится тявканье волчьего потомства. Может, Вед пыталась спрятаться как раз под этими кустами?
Может, ее выследили те же самые желтые волчьи глаза, которые сейчас жадно уставились на меня? К счастью, я устроился на недоступной хищнику ветке.
Черный грач с блестящими перьями прогуливается по парапету. Он останавливается, зевает, дремлет, каркает, смотрит в небо – всегда на север.
Он начинает стареть. Рядом с клювом с каждым днем все шире и шире становятся покрытые шелушащейся кожей полысевшие углубления, вокруг глаз появились серые круги.
Из бывшего фонтана, из-за камней и статуй зовут грача молодые сине-черные грачихи, но он не отвечает, как будто вовсе и не замечает их. Время от времени он спускается к неглубокой луже, глотает несколько головастиков или комариных личинок и возвращается обратно на парапет. Черный грач с блестящими перьями ждет свою грачиху. Зар ждет свою Дор уже давно. Он верит в то, что Дор вернется, что она прилетит и снова будет с ним. Их гнездо находится неподалеку, в заросших вьюнками руинах – на карнизе, венчающем капитель серой колонны. Они так долго жили здесь и были счастливы друг с другом...
Зар и Дор так же, как и мы, летали к морю и так же, как и мы, возвращались обратно.
Тот, кто прилетал первым, садился на ограждающий старый фонтан каменный парапет и ждал.
Однажды они, как всегда, отправились к морю вместе с большой стаей грачей, галок, ворон.
Их отбросило друг от друга сильным порывом ветра, раскидало в разные стороны штормом и бурей. Зар, которого снесло воздушным потоком в море, возвратился. А Дор так и не вернулась.
Зар много раз пролетел по трассе того полета, он искал Дор везде, где они обычно вместе останавливались передохнуть, – в рощах, в прибрежных дюнах, на башнях, у родников, в скалах, на ржавеющих корпусах кораблей, в городских развалинах.
Но Дор нигде не было.
Зар продолжал искать. Он искал долго, но безуспешно. И тогда он решил ждать. Ждать там, где они всегда дожидались друг друга.
Вот и сейчас он стоит на одной ноге, с прикрытыми белой пленкой глазами, и ждет.
Я привык к нему так же, как к лежащим на площади серым камням. Сколько раз я здесь ни пролетал, я всегда знал, что увижу его стоящим на парапете или прогуливающимся вдоль края. Когда я сажусь поблизости, он не прогоняет меня, только смотрит и время от времени беззвучно раскрывает клюв. Его глаза затуманены какой-то странной дымкой – так бывает у раненых птиц, испытывающих постоянную боль. Он медленно поворачивается и отходит в сторону – к сидящим на камнях каменным фигурам – и застывает так же, как они.