Артур подошел, чтоб обнять сестру и тетю. Гвенвифар взяла Галахада за руку.
- Садись рядом со мною, родич.
"О, именно такого сына я должна была родить Ланселету - или Артуру..."
Когда они уселись за стол, королева сказала:
- Теперь, когда тебе представилась возможность получше узнать своего отца, ты убедился, что он не святой, как выразилась Моргейна, а всего лишь очень хороший человек?
- О, но что же тогда - святой? - спросил Галахад. Глаза его сияли. - Я не могу думать о нем как об обычном человеке, леди, - ведь он, несомненно, стоит куда выше. Он - сын короля, и я совершенно уверен, что если бы трон переходил не к старшему сыну, а к лучшему, именно он правил бы сейчас Малой Британией. Счастлив тот человек, для которого его отец является и его героем, - сказал он. - Я успел немного поговорить с Гавейном - он ни во что не ставит своего отца и почти не вспоминает о нем. Но о моем отце все говорят с восхищением!
- Ну что ж, в таком случае, я надеюсь, что ты всегда будешь видеть в нем безупречного героя, - сказала Гвенвифар. Она посадила Галахада между собою и Артуром, как и подобает сажать усыновленного наследника королевства. Артур пожелал посадить рядом с собой королеву Моргаузу. Следом сидел Гавейн, а за ним - Увейн; Гавейн был дружен с молодым рыцарем и покровительствовал ему, как некогда Ланселет покровительствовал юному Гарету.
За следующим столом сидели Моргейна со своим мужем и другие гости; все они были родичами, но Гвенвифар не могла толком разглядеть их лица. Она вытянула шею и сощурилась, пытаясь рассмотреть их, - потом выбранила себя (она знала, что становится некрасивой, если щурится) и потерла лоб. Неожиданно ей подумалось: может, давний, преследующий ее еще с детства страх перед открытыми пространствами порожден всего лишь ее плохим зрением? Может, она боялась окружающего мира лишь потому, что не могла как следует его разглядеть?
Она спросила у Артура через голову Галахада - тот ел со здоровым аппетитом юноши, все еще продолжающего расти:
- Ты попросил Кевина отобедать с нами?
- Да, но он передал, что не сможет прийти. Поскольку он не может сейчас находиться на Авалоне, возможно, он как-то сам отмечает святой праздник. Я приглашал также епископа Патриция, но он служит в храме всенощную. Он будет ждать тебя к полуночи, Галахад.
- Мне кажется, что посвящение в рыцари чем-то сродни принятию священнического обета, - звонко произнес Галахад. Как раз в этот момент разговоры среди гостей утихли, и голос юноши разнесся по всему залу. - И тот и другой клянутся служить людям и Богу, и поступать по справедливости...
- Что-то в этом роде чувствовал и я, - сказал Гарет. - Дай тебе Бог всегда так думать, парень.
- Я всегда хотел, чтобы мои соратники были преданы справедливости, сказал Артур. - Я не требую от них благочестивости, но надеюсь, что они всегда будут благородны.
- Возможно, - сказал Ланселет, обращаясь к Артуру, - нынешним юношам предстоит жить в мире, где легче будет вести себя благородно.
Гвенвифар показалось, будто в голосе его прозвучала печаль.
- Но ведь ты и так благороден, отец! - воскликнул Галахад. - Повсюду твердят, что ты - величайший из рыцарей короля Артура.
Ланселет смущенно рассмеялся.
- Ну да - как тот герой саксов, что оторвал руку чудищу, выходившему из озера. Мои слова и деяния превратили в песни, потому что истинная история недостаточно интересна, чтоб рассказывать ее зимой у очага.
- Но ведь ты же вправду убил дракона - разве нет? - спросил Галахад.
- О, да! И это, пожалуй, была достаточно жуткая зверюга. Но твой дед бился тогда рядом со мной и сделал не меньше меня, - отозвался Ланселет. Гвенвифар, госпожа моя, нигде нас не угощают так хорошо, как у тебя за столом...
- Даже слишком хорошо, - заметил Артур, похлопав себя по животу. Если бы подобные празднества случались почаще, я бы растолстел, словно какой-нибудь король саксов, поглощающий пиво без меры. А завтра Пятидесятница и очередной пир, на котором будет еще больше гостей - просто не представляю, как моя леди справляется со всем этим!
Гвенвифар невольно почувствовала себя польщенной.
- Я и вправду могу гордится сегодняшним пиром; а вот завтрашний - это уже заслуга сэра Кэя; быков для него начали жарить уже сейчас. Мой лорд Уриенс, вы совсем не едите мяса...
Уриенс покачал головой.
- Ну, разве что птичье крылышко. С тех пор, как погиб мой сын, я поклялся не есть больше мяса свиньи.
- А твоя королева присоединилась к этой клятве? - спросил Артур. Моргейна, как всегда, ест, словно во время поста. Неудивительно, сестра, что ты такая, маленькая и худая!
- Для меня это не лишение - не есть мяса свиньи.
- Но голос твой остался все таким же прекрасным, сестра? Раз уж Кевин не присоединился к нам, может быть, тогда ты нам сыграешь или споешь...
- Если б ты сказал о своем желании заблаговременно, я не стала бы так наедаться. Сейчас я просто не смогу петь. Может, спою попозже.
- Тогда спой ты, Ланселет, - сказал Артур.
Ланселет пожал плечами и велел слуге принести арфу.
- Завтра это будет петь Кевин, а мне с ним не равняться. Я перевел песню некого стихотворца саксов. Когда-то я сказал, что способен ужиться с саксами, но не с тем, что они именуют музыкой. Но в прошлом году, когда я некоторое время жил среди них, я услышал эту песню и не смог удержаться от слез - и попытался в меру своих скромных способностей переложить ее на наш язык.
Он встал из-за стола и взял маленькую арфу.
- Это о тебе, мой король, - сказал он, - и о той печали, что я познал, пребывая вдали от двора и моего лорда, - но музыка здесь саксонская. До того я думал, что саксы способны петь лишь о войне и сражениях.
И он заиграл негромкую грустную мелодию. Ланселет действительно управлялся со струнами далеко не так искусно, как Кевин, но печальная песня обладала собственной силой, и постепенно все гости утихли. Ланселет запел хрипловатым голосом необученного певца.
Чья печаль сравнится с печалью того, кто одинок?
Некогда я жил при короле, которого любил всем сердцем,
И руки мои были полны колец, что дарил он,
И сердце мое было полно золотом его любви.
Лик короля подобен солнцу для тех, кто окружает его,
Но ныне мое сердце опустело,
И я один бреду по миру.
Рощи шумят листвою,
Луга полнятся цветами,
И лишь кукушка, печальнейший из певцов,
Твердит о тоске одинокого изгнанника.
И теперь сердце мое рвется в странствия,
Чтоб найти то, что я утратил навеки.
Я не вижу более лика моего короля, и потому все люди для меня на одно лицо.
Я не вижу более прекрасных полей и лугов моей страны,
И потому все страны одинаковы для меня.
И вот я поднимаюсь и следую за своим сердцем.
Но что для меня даже прекрасные луга родины,
Если я не вижу лица моего короля?
И золото на моих руках превратилось в оковы,
Когда сердце мое лишилось золота любви.
И потому я обречен скитаться
По дороге рыб и дороге китов,
И за страною волн,
И нет у меня друзей
Лишь память о тех, кого любил я,
Да песни, что льются из сердца моего,
Да эхо крика кукушки.
Гвенвифар склонила голову, пряча слезы. Артур спрятал лицо в ладонях. Моргейна смотрела куда-то перед собой, и королева заметила у нее на щеках влажные дорожки, оставленные слезами. Артур встал со своего места и обошел стол; он положил руки на плечи Ланселету и дрожащим голосом произнес:
- Но теперь ты снова со своим королем и другом, Галахад. И сердце Гвенвифар исполнилось давней горечи. "Он поет о своем короле, а не о своей королеве и своей любви. Его любовь ко мне - всего лишь часть его любви к Артуру". Королева закрыла глаза, не желая смотреть на их объятия.
- Это было прекрасно, - тихо произнесла Моргейна. - Кто бы мог подумать, что какой-то грубый сакс способен создать подобную музыку... Наверно, это Ланселет...
Ланселет покачал головой.
- Музыка действительно их собственная. А слова - всего лишь бледная тень их слов...
Тут послышался чей-то голос, казавшийся эхом голоса Ланселета:
- Среди саксов есть не только воины, но и поэты, и музыканты, моя леди.
Гвенвифар повернулась к: тому, кто произнес эти слова. Это оказался молодой мужчина в темном наряде, худощавый и темноволосый; впрочем, королеве он казался размытым пятном. Но хоть он и выговаривал слова мягко, на северный лад, голос его по высоте и тембру в точности напоминал голос Ланселета.
Артур кивком подозвал молодого человека к себе.
- Я вижу за своим столом человека, которого не знаю, а это неправильно - ведь у нас семейный обед. Королева Моргауза?
Моргауза поднялась со своего места.
- Я собиралась представить его тебе еще до того, как мы уселись за стол, но ты был поглощен беседой со старинными друзьями, мой король. Это сын Моргейны, воспитанный при моем дворе, Гвидион.
Молодой человек вышел вперед и поклонился.
Молодой человек вышел вперед и поклонился.
- Король Артур, - сердечно произнес он, и у Гвенвифар закружилась голова. И голосом, и внешностью этот юноша был истинным сыном Ланселета, а вовсе не Артура. Но затем она вспомнила, что Ланселет был сыном Вивианы, приходившейся Моргейне теткой.
Артур обнял юношу и произнес дрожащим от волнения голосом - так тихо, что уже в трех ярдах от него ничего не было слышно:
- Сын моей возлюбленной сестры будет принят при дворе, как мой сын. Садись рядом со мной, юноша.
Гвенвифар взглянула на Моргейну. На скулах у Моргейны горели пятна румянца - яркие, словно бы нарисованные, и она беспокойно покусывала нижнюю губу маленькими, острыми зубками. Так значит, Моргауза и ее не предупредила, что собирается представить ее сына отцу - нет, Верховному королю, напомнила себе Гвенвифар. Нет никаких причин полагать, что мальчик знает, кто его отец. Хотя если он имеет привычку смотреться в зеркало, то должен считать, как и все вокруг, что приходится сыном Ланселету.
Впрочем, он отнюдь не мальчик. Ему сейчас должно сравняться двадцать пять - взрослый мужчина.
- Вот твой кузен, Галахад, - произнес Артур, и Галахад порывисто протянул руку новому родственнику.
- Ты приходишься более близкой родней королю, чем я, кузен - и у тебя куда больше прав сидеть на моем нынешнем месте, - произнес он с мальчишеской непосредственностью. - Просто удивительно, что ты меня не ненавидишь!
- А откуда ты знаешь, что это не так, кузен? - с улыбкой поинтересовался Гвидион.
Гвенвифар не сразу заметила улыбку и была потрясена. Да, это истинный сын Моргейны - он даже растягивает губы в точно такой же самодовольной кошачьей улыбке! Галахад растерянно моргнул, потом решил, что кузен, видимо, пошутил. Королева в этот момент могла прочитать его мысли - так отчетливо они были написаны на лице у юноши. "Неужели это сын моего отца? Уж не приходится ли Гвидион мне незаконным братом, рожденным от королевы Моргейны?" Но в то же самое время Галахад казался уязвленным, словно щенок, который от чистого сердца хотел с кем-то подружиться, а его грубо оттолкнули.
- Нет, кузен, - сказал Гвидион. - То, что ты думаешь - неверно.
У Гвенвифар перехватило дыхание. Гвидион унаследовал даже эту потрясающую улыбку Ланселета, от которой у всех вокруг замирало сердце; эта улыбка озаряла его лицо, обычно грустное и задумчивое, и преображало до неузнаваемости.
- Но я же... я ничего... - оправдываясь, пробормотал Галахад.
- Нет, - дружелюбно отозвался Гвидион, - ты ничего не сказал. Но твои мысли были так очевидны - и всякий в этом зале, наверное, думает точно так же.
Он слегка повысил голос - так похожий на голос Ланселета, невзирая на северное произношение:
- У нас на Авалоне, кузен, род числится по материнской линии. Я принадлежу к древнему королевскому роду Авалона, и с меня этого довольно. Это было бы чересчур заносчиво и самонадеянно для любого мужчины заявлять, что он приходится отцом ребенка Верховной жрицы Авалона. Но, конечно же, мне, как и большинству людей, хотелось бы знать, кто меня породил, и ты не первый, кто предположил, что я - сын Ланселета. Люди постоянно подмечали это сходство - особенно саксы, среди которых я прожил три года, обучаясь воинскому делу. Они до сих пор помнят тебя, лорд Ланселет! - добавил Гвидион. - Мне столько раз говорили, что в этом нет ничего зазорного - быть побочным сыном такого человека, - что я просто со счета сбился!
Негромкий смех Гвидиона был словно жутковатое эхо смеха человека, что стоял с ним лицом к лицу. Судя по виду Ланселета, ему было сильно не по себе.
- Но, в конце концов, мне приходилось говорить им, что они ошибаются. Изо всех мужчин этого королевства лишь о тебе я точно знаю, что ты не можешь быть моим отцом. И потому я сообщал саксам, что это всего лишь семейное сходство, и не более того. Я твой кузен, Галахад, а не твой брат.
Гвидион небрежно откинулся на спинку кресла.
- Неужто тебя так сильно беспокоит, что всякий, кто увидит нас, усомнится в этом? Но ведь не можем же мы только и делать, что ходить и рассказывать всем правду!
- Я бы вовсе не возражал, если бы ты и вправду оказался моим братом, Гвидион, - отозвался смущенный Галахад.
- Но тогда я был бы сыном твоего отца, и, возможно, королевским наследником, - сказал Гвидион и улыбнулся. И Гвенвифар вдруг поняла, что замешательство присутствующих доставляет Гвидиону истинное удовольствие. Уже по одному этому злорадному ехидству можно было понять, что юноша - сын Моргейны.
- Я бы тоже не возражала, Гвидион, если бы Ланселет был твоим отцом, негромко, но отчетливо произнесла Моргейна.
- Я в этом не сомневаюсь, леди, - отозвался Гвидион. - Прошу прощения, леди Моргейна. Я привык звать матерью королеву Моргаузу...
Моргейна рассмеялась.
- Если я кажусь тебе не самой подходящей матерью, Гвидион, то и ты кажешься мне не самым подходящим сыном. Спасибо за этот семейный обед, Гвенвифар, - сказала она. - Иначе я могла бы столкнуться со своим сыном завтра, во время большого пира - безо всякой подготовки.
- Думаю, всякая женщина должна гордиться таким сыном, как юный Гвидион, - вмешался Уриенс, - равно как и всякий мужчина. Кто бы он ни был - тем хуже для него, что он не признал тебя своим ребенком.
- О, я в этом сомневаюсь, - отозвался Гвидион, и Гвенвифар заметила, как он исподтишка бросил взгляд на Артура.
"Он может утверждать, будто не знает своего отца, но он лжет".
Королеве сделалось как-то не по себе. Насколько же неприятнее все было бы, если бы Гвидион обратился к Артуру и при всех потребовал объяснить, почему король не назначил наследником его, своего сына.
Авалон, проклятое место! Хоть бы он погрузился на дно морское, как страна Ис из древних сказаний, чтоб и духу его не осталось!
- Но сегодняшний вечер принадлежит Галахаду, - сказал Гвидион. - а я привлек общее внимание к себе. Собираешься ли ты посвятить сегодняшнюю ночь бдению в церкви, кузен?
Галахад кивнул.
- Таков обычай соратников Артура.
- Я был первым, кого посвящали так, - сказал Гарет. - И это - хороший обычай. Наверно, для мирянина это единственная возможность так близко подойти к священничеству и дать обет служить с оружием в руках своему королю, своей стране и Богу. - Он рассмеялся. - Каким же глупым мальчишкой я был тогда! Артур, лорд мой, простил ли ты меня за то, что я отверг твое предложение и попросил, чтобы рыцарское посвящение мне дал Ланселет?
- Прощать? Да я тебе завидовал, дружище! - с улыбкой отозвался Артур. - Или ты думаешь, будто я не знаю, что Ланселет - куда лучший воин, чем я?
Изуродованное шрамом мрачное лицо Кэя осветилось улыбкой, и он заговорил - впервые с начала обеда.
- Я сказал тогда мальцу, что он - хороший боец и наверняка станет хорошим рыцарем, но хорошим придворным ему не бывать!
- Тем лучше! - искренне откликнулся Артур. - Видит Бог, придворных у меня и без того довольно!
Он подался вперед и обратился с Галахаду:
- Может быть, ты хочешь, чтобы тебя посвятил твой отец? Он оказал эту честь многим моим соратникам...
Юноша склонил голову.
- Сэр, это надлежит решать моему королю. Но мне кажется, что рыцарство исходит от Бога, и неважно, через кого оно даруется. Я... только поймите меня правильно, сэр... я хочу сказать, что да, эта клятва дается вам, но еще в большей мере - Богу...
Артур медленно кивнул.
- Я понимаю, что ты хотел сказать, мальчик мой. Именно так обстоит дело и с королем - он клянется править своим народом, но клятву он дает не людям, а Богу...
- Или, - вмешалась Моргейна, - Богине и именам ее, как символу той земли, которой предстоит править этому королю.
Произнося это, она в упор смотрела на Артура, и король отвел взгляд, а Гвенвифар прикусила губу... Опять Моргейна напоминает, что Артур клялся в верности Авалону, - чтоб ей пусто было! Это все осталось в прошлом, и теперь Артур - христианский король... И над ним нет иной власти, кроме Бога!
- Мы все будем молиться за тебя, Галахад, чтобы ты стал хорошим рыцарем, а в свой час - еще и хорошим королем, - сказала Гвенвифар.
- Итак, - подал голос Гвидион, - принося свои обеты, ты, в некотором смысле, заключаешь Священный Брак с этой землей, как в старину это делал король. Но, возможно, тебе не захочется проходить столь суровое испытание.
Галахад покраснел.
- Мой лорд Артур доказал свое право на трон в сражении, кузен, - но нынче нет возможности испытать меня подобным образом.
- Я могла бы найти возможность, - негромко произнесла Моргейна. - И если ты намереваешься править и Авалоном, а не одними лишь христианскими землями, когда-нибудь тебе придется на это решиться, Галахад.
Юноша сжал губы.
- Возможно, этот час настанет не скоро... Ведь ты, мой лорд, будешь жить еще много-много лет... А тем временем уйдут и старики, доныне преданные языческим обычаям.
- Я так не думаю, - возразил Акколон, заговорив впервые с начала пира. - Священные рощи стоят, и древние обряды вершатся в них, как вершились испокон века. Мы и впредь будем почитать Богиню, ибо не хотим, чтобы она отвернулась от своего народа, лишила нас урожаев и погасила самое солнце, дарующее нам жизнь.