Он уткнулся лицом в ладони, и плечи его задергались. Сидящие у костра сочувственно молчали. А что сказать – горе у человека. В таких случаях молчать лучше, чем с утешениями лезть.
– Да, времена… – нарушив, наконец, тягостную тишину, со вздохом протянул один из мужиков – пожилой бородатый здоровяк в куртке-штормовке с множеством кармашков. – Слышь, браток… ты того… Не убивайся так… Дело прошлое, найдешь еще кого. Оно, конешно, жалко. И бабу твою, и ребенка… Но надо дальше жить, жизнь на этом не кончается…
Субтильный отмахнулся и, поднявшись, побрел прочь от костра, куда-то в сторону реки. Сашка, проследив за ним тревожным взглядом, пробормотал:
– Как бы он не того… К реке пошел…
– Хозяин – барин. Оно мож и лучше, чем так мучиться… – вздохнул бородач и, помолчав немного, продолжал, – ладно, чего там… Вы вот меня лучше послушайте. Случилась раз со мной история – страньше не придумаешь. Служил я, до Удара еще, в части, в Сибири. Часть у нас небольшая была, даже можно сказать, что не часть, а так… мелкий гарнизон в тайге – склады мы охраняли. Объект не ахти какой важный, вот и не ударили по нам. Не было у нас на складах ничего стратегического, разве только кальсоны теплые, полушубки да валенки. И до Удара-то нас в гарнизоне человек сто всего было, не больше, а как врезало – так большинство, у кого с мозгом пожиже, собрались враз да сдернули кто куда. А человек сорок, включая и меня, осталось. А куда идти? Что там, в мире – неизвестно, а тут хоть цело все, в тепле сидим и даже продовольствия запасец есть. Какая-никакая, а цивилизация…
В части у нас узел связи был, а я на том узле начальствовал. Тут надо сказать, что в армию я после военной кафедры пришел, пиджак[16] я был. И был у меня в институте закадычный товарищ, Петька. Вместе в одной группе учились, вместе прогуливали, вместе девок снимали, зачеты сдавали – а распределили нас в разные части. Меня-то на мелкий объект отправили, а его – в крупную ракетную часть, что в полтыще километров стояла. Мы перезванивались сначала, а потом и в эфире нашлись, морзянкой начали друг на друга пищать. Весело было! Чуть ночь – я солдатика своего с боевого поста спать отправляю, а сам наушники на голову, да за ключ берусь. И пошла потеха! Поинтереснее эсэмэс, если кто помнит еще, что это такое… Ночами просиживали. Встаешь, бывало, поутру со стула – а башка – как котел чугунный, и писк в ушах стоит… – здоровяк вздохнул и мечтательно зажмурился, вспоминая славные былые времена. – Нда… Ну а потом – известно что. Когда Удар был, накрыло и ту часть, где товарищ мой служил. Что-то там важное было у них, стратегическое. Петька мне не рассказывал никогда – подписка, а я и не очень-то пытал… Они не сразу погибли. Сам-то он на дежурстве в ту ночь сидел, в бункере. И бункер после удара запечатало – ходы завалило, двери перекосило или еще чего – они сами не знали, да только не смогли они выбраться. И вентиляция тоже накрылась, так что сидели они там, в этом могильнике, и знали, что смерть за плечами стоит. Медленная, мучительная… Я в тот день на дежурстве был и все, что с ними там происходит Петька мне морзянкой передавал. Рассказывал, как накрыло их, как выбраться пытались… Как поняли, что вентиляция сдохла и что всем конец скоро… Как начальник смены застрелился, а солдаты принялись за телеграфистками бегать и прямо там, в коридорах, насиловать… – он умолк ненадолго, а потом задумчиво произнес. – Вот она, природа человеческая… Всяк свой последний день по-своему проживает. Кто молится, а кто насилие и беспредел творит… – он вздохнул. – Словом, вот такая хреновина вышла. Товарища своего я, получается, в последний путь проводил, в могилу, смерть его слышал. Он ведь до последнего мне морзянкой пищал, заперся в аппаратной и выстукивал. Двое суток почти, без перерыва. Передает: выстрелов и криков из коридора больше не слышно… визга женского тоже… бормочет кто-то под дверью, но открывать я не буду – вдруг и меня шлепнут? Хотя – и так уж недолго осталось. Задыхаюсь я, говорит, Кирюха, прощай… – бородач опять умолк и уставился на огонь.
– Ну… бывает, чё ж… И не такое в те дни бывало, – подождав несколько мгновений, осторожно произнес сидящий слева от него молодой парнишка. – В чем фантастика-то?
– Ты погоди, зелень, не все еще, – бородач оторвал взгляд от огня и со значением посмотрел на парня. – Сначала дослушай…
До Удара у меня в подчинении пять солдатиков было, срочников. А как врезало – так они все враз и слиняли. Остался я один. Первое время, пока соляра была для дизель-генератора, я сутками за радиостанцией просиживал – все пытался сигнал поймать. Прорывалось иногда что-то, но что, откуда, куда – поди знай. Вызывать начинаю – тишина в ответ, только эфир шумит. И все кажется мне, будто слышат меня на другом конце, отвечать только не хотят. Сидят, принимают, да посмеиваются потихоньку… Потом уж, как соляра стала заканчиваться, я все реже и реже в эфир выходил. Сяду раз в месяц, по частотам пошарюсь, тишину послушаю – и все. И тоскливо как-то становится, муторно… Неужели, думаю, во всем мире никого нет, кто бы откликнуться смог?
Но вот как-то раз сел я, как обычно, за станцию свою. Лет пять уж от Удара прошло, осталось у меня соляры к тому времени всего ничего. Завел дизель, включил радиостанцию, начинаю частоты не глядя перебирать – и слышу вдруг, как морзянкой кто-то выстукивает… Да лихо так, прямо душа радуется! Обрадовался я несказанно! Хоть кого-то, хоть одну живую душу отыскал!..
Слушаю я, слушаю – и вдруг начинает мне казаться, что в передаче этой, в самом ее почерке, я что-то знакомое разбираю! Он ведь свой у каждого, индивидуальный – кто-то быстро чешет, кто-то медленнее, кто-то паузы между группами затягивает, а у кого-то ритм рваный, хромает… А эту… вроде как слышал я уже ее, но где – никак не припомню. Ладно… Хватаю я листок с карандашом, начинаю писать – пять лет все ж с тех пор прошло, как морзянку в последний раз принимал, перезабыл половину. Пишу я за ним, значит, а сам одним глазом в табличку с азбукой поглядываю – интересно ведь, что передает! Читаю – и с каждым словом челюсть моя все ниже отваливается… Понимаю разумом, что не может этого быть, что либо сон это кошмарный, либо умом я тронулся! Глянул я тут на шкалу с частотами и вижу, что частота, с которой я принимаю, – это наша частота, моя и Петьки, та самая, на которой мы ночами перестукивались! И то, что на бумаге выходит – это Петьки передача, товарища моего, что уже пять лет как в том бункере лежит, слово в слово!
Страшно мне стало! Вскочил я, наушники сорвал, бросил, от аппарата пячусь… А потом – будто молния в голове! Как шарахнет! Думаю – а вдруг жив?! Вдруг – выжил, выбрался в последний момент, а меня не смог известить? И теперь вот меня ищет!.. И такая радость меня вдруг взяла, такая надежда дикая, что жив он, курилка!.. Хватаю наушники, слушаю – а там уже другой оператор работает, отвечает. И я, даже не дешифруя, по почерку, понимаю, что это ж я сам отвечаю товарищу своему, моя это передача пятилетней давности!.. – он вдруг замолчал, и его широко раскрытые глаза по очереди обежали лица всех сидящих у костра мужиков.
– Запись? – спросил Сашка. – Или другие перестукивались… Как вообще можно различить, кто там морзянкой передает? Ладно бы голос…
– Связист, если он долго работает, начинает почерки различать, – покачав головой, ответил бородач. – Вот и у меня тогда сомнений не было, да и теперь нет. А на счет записи… Слушайте, что дальше было.
Нацепил я, значит, наушники, дальше слушаю. Пищит морзянка – а я весь разговор чуть не до словечка вспоминаю… Вот сейчас Петька про начальника смены рассказывает, а потом про солдат распоясавшихся начнет… И точно, так и есть! А вот сейчас я у него про резервный воздуховод спрошу, а он ответит, что нет у них такого, в проекте не был заложен, да и потом не достроили – и нате вам, именно это и слышу. А надо вам сказать, что с тех пор, как погиб Петька, я чуть ли не каждый день об их бункере думал, много раз выход из положения искал. И были кой-какие мыслишки… В таком большом бункере запасной выход обязательно должен быть – длинный коридор, который в стороне на поверхность выходит. Вдруг его не засыпало? Или еще как-то подумалось про потерны – кабельные каналы – в которых к бункеру кабеля подходят. По ним ведь тоже далеко можно уйти! И как же я жалел, что в те дни, когда товарищ мой там погибал, мне эти мысли в голову не пришли! Глядишь – жив бы был Петька!..
Слушаю я морзянку, вспоминаю – и вдруг шальная мыслишка мне в голову вползает потихоньку… Что если, раз тогда не получилось, так хоть сейчас передать? Понимаю разумом, что чушь это, что уже даже то, что я этот разговор слышу – бред несусветный, фантастика… А мысль все настойчивее и настойчивее стучится, и уже рука к ключу тянется… Дождался я паузы в передаче, когда Петькин ключ умолк – и как выстрелю в эфир! Разум-то забыл, а руки ключ помнят! Без ошибок все отстучал – и про запасной ход, и про потерну… Сижу, жду… потею… И слышу я вдруг Петькин ключ…
Словно морозом меня продрало! Отвечает мне Петька… Мне! Отвечает! Да Петька ли? И откуда – с того света?.. Нет, говорит, Кирюха, нету у нас запасного выхода. И потерны узкие, не проберешься… Я сижу ни жив не мертв, слушаю… Только Петька отстучал – а тут я в ответ. Только не я – этот, а я – тот, что пять лет назад за ключом сидел! Слышу – спрашивает. Неуверенно так спрашивает: кто передает, назовись… Петька ему – ты что, Кирюха, это ж ты сам и стучал. А я – тот, пятилетний – отвечаю: нет, не я это. Ключ мой, но не я вовсе! Кто передает?! Тут и Петька тоже в эфир – кто передает?! Назовись! Кто передает?! – бородач умолк и дрожащей рукой стер выступившие на его лбу крупные капли пота. – Не выдержал я тогда. Бросил наушники, радиостанцию отключил и месяц, наверное, к ней не подходил вовсе. А после уж и не до того стало. С провиантом перебои начались, с патронами, солярой… Словом – ушел я оттуда, так радиостанцию и не включив больше. Но частоту – частоту до сих пор помню…
Он окончательно замолк, и у костра на некоторое время установилась мертвая тишина.
– Ну и что это было, как сам-то думаешь? – тихо спросил молодой парнишка. – Че-то жутковато как-то…
Бородач помолчал немного, задумавшись, и тихо произнес:
– Не знаю. Даже сейчас, спустя столько лет, не знаю я, что и думать. И кажется мне, что стоит включить радиостанцию, на ту частоту настроиться – и услышу я… их. Кажется – до сих пор они разговаривают, до сих пор тот Кирюха его выслушивает, и до сих пор Петька умирает… снова и снова, снова и снова. Что можно будет послушать их – и поговорить… Вот только – с кем? Что это за запись такая, с которой разговаривать можно? Да и запись ли…
Он умолк. Молчали и остальные. История, что и говорить, была жутковатой. И вроде бы байка у костра – но стоит только задуматься… Еще в детстве слышал Данил историю, как покойник живому человеку по телефону с того света звонил. Рассказывал ее Лютый, а человек он был не таким, чтобы брехать попусту. Говорил, что сам тогда, поняв, кто ему звонит, – чуть мозгами не сдвинулся. Вот только два дня назад похоронил человека, гроб нес, могилу закапывал – и тут он же, этот человек, ему звонит… Неужели же и впрямь возможно такое, что из-за грани можно весточку послать?..
Со стороны желтой палатки вдруг послышались мягкие шаги, и Данил, обернувшись, увидел, что к костру подходит хозяин. В руках он нес большой алюминиевый таз, доверху наполненный кусками ароматной свинины.
– Хватит вам байки-то травить! – еще издали крикнул он. – Вот кабанчика лучше попробуйте! Сегодня еще по лесу бегал, а к вечеру на вертеле оказался! Ну, налетай! – и он принялся обходить мужиков, сидящих вокруг костра.
Те оживились, одобрительно загалдели и принялись выхватывать из кучи куски поаппетитнее. Данилу достался крупный кусок ляжки, и он с хрустом вгрызся в ароматное и сочное мясо. Рядом энергично двигал челюстями Сашка.
Хозяин, отложив в сторону таз, устроился между напарниками и, оглядев жующих мужиков, удовлетворенно кивнул:
– Ну, пока я вам рты-то заткнул – сам чего-нибудь расскажу…
Мужики загоготали:
– Хитрец…
– Ай да Николаич!..
– Вот тут у меня интересовались недавно, как наш поселок появился, – обернувшись к Данилу, сказал толстяк. – Рассказывать?
Данил кивнул, да и остальные одобрительно загудели – видимо, не одни завсегдатаи здесь собрались.
Николаич удовлетворенно кивнул и, вытащив из кисета на поясе листок пожелтевшей бумаги, принялся сворачивать самокрутку.
– Ну, слушайте. Случилось это в Тот самый день. Мы тогда танк с одного объекта на другой перегоняли. Т-95 – слыхали о таком? Перспективный танк четвертого поколения, испытания проходил за четыре года до Войны – вот его-то нам и нужно было гнать. Я-то сам водителем был, и мы с моим командиром, Вовкой Пчелкиным, только что с соревнований войсковых вернулись и неплохие результаты там показали. Так что эту чудо-машину решили именно нам и доверить. Полные баки, боекомплект, все дела… – Николаич оглядел внимательно слушающих его мужиков, прикурил, пыхнув густым клубом дыма. – Какая обстановка в тот год была – помните?
– А то… – отозвался один из слушателей. Сидел он с противоположной стороны, и Данилу разглядеть его через костер не удалось. – В Сирии война, Иран атомку развивает, Штаты на него лезут, да тут еще и Китай напряжение нагнетает…
– Вот-вот. Как на пороховой бочке сидели. Ну и грохнуло… И аккурат в тот самый день, когда мы этот танк на объект погнали.
С нами контролирующий тогда шел, на «Тигре». Когда ударило – тут только тупой не понял бы, что все. Началось, всему теперь конец. Мы тогда на восточной окраине Москвы как раз шли. Грохнуло так – я чуть из капсулы экипажа не вылетел. Смотрю на экран – а на западе один гриб, второй, третий… Пучатся, растут, ввысь поднимаются… В эфире – срач, никому до нас дела нет! Командир объект запрашивает, а в ответ тишина, хотя еще минуту назад без проблем отвечал… Все, кончился объект. Тут вдруг слышим – майор на нас выходит. И голос – как сейчас помню – спокойный такой… Ну что, говорит, ребята – всему конец. Никому больше ни мы не нужны, ни танк наш. Каждый теперь сам за себя. Так что давайте-ка поворачивайте машину на восток и чешите от этого проклятого города как можно дальше, сколько соляры хватит. В тайгу. Это, говорит, вам мое последнее распоряжение как вышестоящего командира-начальника.
Вовка минут сорок пробовал на наше начальство выйти – бесполезно. А тут за первым эшелоном – еще несколько, один за другим.
Грохочет все вокруг, земля трясется… Понял я тогда, что ни от нас теперь ничего не зависит, ни от танка нашего. «Уходим, говорю, командир, чего помирать-то понапрасну!» Ну и… развернули мы танк – и на восток. И майор на «Тигре» с нами. Вот такой мужик был! – Николаич показал сразу оба больших пальца. – С понятием… – он стряхнул указательным пальцем пепел с самокрутки. – Как мы уходили – это отдельный рассказ. Долго шли. Через города горящие шли, через деревушки, что рядом с городами стояли и тоже под удар попали. Много я тогда навидался… Дома – огромные, многоэтажные, основательные – будто спичечные коробки смело. Трупы на улицах – скрюченные, горелые… Грабежи, убийства, мародерство… Дети по развалинам ползают – плачут, родителей зовут, из-за куска хлеба насмерть дерутся… В одной деревушке видели, как пацаны лет пятнадцати мужика взрослого палками забили, а потом на костер потащили, а в другой – собаки здоровенные старика всей стаей рвали. И – пожары везде, разруха, угли красные да пепел серый… В каком-то поселке девок молодых подобрали, часть в «Тигр» погрузили, часть в танк забрали – в тесноте да не в обиде… – он усмехнулся.
– А радиация? – спросил Данил. – Излучение, наверно, уже вовсю шпарило?
– Было, да. Но на танке нашем защита – будь здоров. Уже и Т-90 очень хорошо в этом плане был защищен, а уж танк четвертого поколения и подавно…
Шли мы месяца полтора. Остановимся, соляры на заправке зальем – и дальше шпарим. И вот раз поднимаемся в горку – и открывается нам вот этот самый островок. На дозиметре – полтора рентгена, фон никакой для того времени… Ну и решили мы тут остаться. Танк посреди острова поставили, землянки отрыли, дизелек кой-какой устроили. Потом-то все больше лучины стали жечь, как соляра начала заканчиваться, но первое время, как баре, – с электричеством сидели. Потом оказалось, что неподалеку за отрогом селушка есть. У нас тогда своего ничего не было, охотой промышляли, пока зверье из этих мест не ушло. Вот нас местные жители и подкармливали. К себе перебираться звали – да только мы не пошли. Расположение у них неудобное – в лесу деревушка стояла, обзор плохой, обстрел еще хуже… Да и опять же – трак порвешь или каток повредишь невзначай – и все. В полевых условиях ремонту не подлежит. Нам и здесь неплохо было.
Майор наш – у него в «Тигре» радиостанция мощная стояла – несколько раз переговоры ловил. Отрывочные, правда… А один раз – даже Москву поймал! Из бункера откуда-то, рядом со станцией метро «Арбатская» передача велась. Мы в тот вечер все дела побросали, у радиостанции собрались – слушали. Оказалось – выжили люди! В Москве, в метро, много людей спастись успело! Оно ведь как противоатомное убежище строилось, вот и выдержало удары! Майор как услыхал – так чуть с ума не сошел! У него в метро жена работала, так что все шансы оставались у нее выжить. Любил он ее очень, чуть было назад в горячке не рванул. Еле удержали – куда ехать-то, где искать? Тот боец, что в бункере сидел, рассказывал, что на поверхности теперь пекло, фон такой, что заживо сгоришь. А у нас из защиты – только ОЗК бесполезные. Три вечера мы его удерживали, связали даже. Удержали все-таки, но к радиостанции он с тех пор не подходил, все больше я с ней работал. Чуть не каждый вечер с тем бойцом общался, все, что у них в метро творится – все знал. Ну и о нас немного рассказывал…