– Видишь, как ей, бедняге, хребет натерло? Если б вы так за самолетами своими смотрели, они бы у вас в воздухе разваливаться начали. Седло, отец, должно держаться крепко, а не вихлять по крупу, как Машка по плинтуару…
Комендант обиделся.
– Не знаю, товарищ капитан, – сухо сказал он, – как насчет Машек, а лошадь у нас одна. Не нравится – ничем больше помочь не могу, извините.
Шибанов хмыкнул. Лихо вскочил в седло, сжал лоснящиеся бока Росы коленями, и пустил ее рысью вдоль взлетно-посадочной полосы. У конца летного поля капитан развернул лошадь и, послав Росу в галоп, помчался обратно к коменданту.
– Лошадь мне нравится, – веско произнес Шибанов. – Я ее беру.
– Ну и хорошо, – с облегчением вздохнул комендант. – Позвольте, я вам дорогу объясню…
Лесная дорога петляла между высоких, поросших корабельными соснами холмов. День выдался жаркий, но это ощущалось лишь на открытых солнцу прогалинах – там лениво жужжали толстые шмели, грелись на поваленных стволах серые ящерицы, дурманяще пахло жимолостью и земляникой. Под сводами бора было прохладно и пахло хвоей. О том, что он находится в прифронтовой полосе, Шибанов вспомнил только после того, как на западе заревело и заворочалось что-то тяжелое, и тишину прорезал пронзительный визг падающих мин.
Сосновые иголки, усеявшие дорогу, неожиданно пришли в движение, будто их перемешивала чья-то невидимая рука. То здесь, то там над дорогой поднимались столбики пыли – земля тряслась.
Где-то совсем рядом ухнул огромный железный филин. Заскрипели, наклоняясь, могучие деревья. Слева от Шибанова, круша подлесок, рухнула высоченная сосна. Испуганная Роса заплясала под ним, и капитан изо всех сил натянул поводья. Сверху сухим дождем сыпалась хвоя. Мины, истошно визжа стабилизаторами, падали теперь в полукилометре от капитана, пробивая в стене сосен бреши, сразу же заполнявшиеся сизоватым дымом. Сквозь дым просвечивало солнце, и это было удивительно красиво.
«Какого черта они лупят по лесу? – подумал Шибанов. – Здесь же, кроме меня, никого нет!»
Размышлять времени не было. Он пригнулся к шее дрожащей Росы и пустил ее в галоп.
«Эмку» он обнаружил километра через три. Автомобиль съехал в кювет, задние колеса беспомощно торчали над краем дороги. Капитан спрыгнул с лошади, и, держа ее в поводу, чтобы не убежала, подошел к машине.
Левый бок «эмки» был вмят в салон чудовищной силы ударом. Шофер лежал головой на покореженном руле, из ключицы у него торчал уродливый черный осколок. Шибанов потрогал его за шею, пытаясь нащупать пульс – шофер был уже холодным.
– Вот, значит, в чем дело, – сказал сам себе капитан.
Он забрал документы шофера и его личное оружие, и вернулся к дороге. Роса пугалась и прядала ушами при каждом новом залпе минометов.
– Ну, девочка, – Шибанов порылся в карманах и дал ей новый кусочек сахара, – давай, не подведи меня. Нам во что бы то ни стало надо добраться до этого штаба, понимаешь?
К штабу бригады он подъехал уже в сумерках – массированная канонада к этому времени почти прекратилась, с запада доносился только утомительный лай пулеметов и редкие разрывы гранат. Лес обрывался резко, будто отрезанный невероятных размеров лопатой – дальше тянулись поля, которые та же лопата взрыхлила для какого-то небывалого посева. Семена, брошенные в эту землю, были стальными, их обильно поливали кровью, а удобряли человеческими телами. За полем мерцали колючие огоньки – тысячи колючих огоньков. Там стояла 9-я армия генерала Вальтера Моделя, уже полгода удерживавшая Ржев.
Капитан Шибанов, в отличие от большинства солдат и офицеров Красной Армии, знал правду о том, что происходило на Ржевском выступе. В первые же дни после Нового года 9-я армия вермахта на северном фланге группы армий «Центр» оказалась под угрозой окружения. Ее командующий, генерал-полковник Адольф Штраус, страшась неминуемого позора и гнева фюрера, каждый день надирался шнапсом и был неспособен принимать решения. В конце концов он слег с тяжелейшим нервным расстройством и был отправлен в Берлин. Вместо него командующим 9-й армией был назначен пятидесятилетний генерал танковых войск Вальтер Модель – человек, обладающий чрезвычайно уродливой внешностью и невероятно сильным характером.
Модель начал с того, что надерзил самому Гитлеру. Ознакомившись с ситуацией во вверенных ему войсках, он запросил у фюрера дополнительный корпус – иначе, заявил Модель, 9-ю армию спасти не удастся. Гитлер согласился, но потребовал, чтобы этот корпус принял участие в боях к северо-западу от Вязьмы. Модель возразил, что русские начнут наступление гораздо севернее, около Ржева, а значит, корпус надлежит перебросить именно туда. На глазах у изумленных фельдмаршалов новоиспеченный генерал, еще три месяца назад бывший простым дивизионным командиром, не оставил камня на камне от плана фюрера, предусматривавшего концентрацию сил у Вязьмы. В конце концов, когда потерявший терпение Гитлер повысил на Моделя голос, тот холодно посмотрел на него через монокль и произнес ставшую знаменитой фразу:
– Кто командует 9-й армией, вы или я?
Эта немыслимая наглость произвела впечатление на фюрера, и он дал Моделю карт-бланш. И не ошибся – в течение последующих нескольких месяцев Модель спас не только 9-ю армию, но и всю группу армий «Центр».
В январе и феврале Ставка Верховного Главнокомандования обрушила на позиции Моделя несколько чудовищных ударов. 39-й армии под командованием генерал-лейтенанта Масленникова удалось прорваться сквозь его оборону к югу от Ржева, но Модель отрезал ее от шедших на помощь подразделений пяти советских армий, и окружил. Утопая по пояс в снегу, солдаты Моделя с фанатичным огнем в глазах сдерживали натиск русской пехоты. Все усилия оказывались тщетны – 9-я армия превратилась в волнолом, о который разбивались попытки широкомасштабного наступления советских войск. Если где-то возникала угроза прорыва, Модель бросал туда свои отборные резервы – полк СС «Фюрер». Об эсэсовцах «Фюрера» говорили, что эти парни сражаются даже мертвыми. К концу февраля от всего личного состава полка осталось 35 человек. Но 9-я армия Моделя устояла.
Ржевский выступ неожиданно превратился в тот камень, на который нашла коса нашего зимнего наступления. В ожесточенных попытках прорвать окружение погибла 39-я армия – из тридцати двух тысяч человек в живых осталось всего пять. Шибанов видел документы (разумеется, под грифом «совершенно секретно»), в которых говорилось о гибели под Ржевом шести наших дивизий, разгроме десятка других и гибели семидесяти процентов личного состава армий, принимавших участие в попытках справиться с Вальтером Моделем. Цифры общих потерь во время Ржевско-вяземской операции не назывались даже в этих документах, но они, без сомнения, были огромны.
И это было главной причиной появления капитана Шибанова в лесах к югу от Ржева.
Он вошел в штабную землянку, низко наклонив голову – рост в сто девяносто сантиметров вынуждал двигаться осторожно. За грубо сколоченным столом сидели трое мужчин – грузный лысоватый генерал с округлым крестьянским лицом, крепко сбитый брюнет с погонами майора артиллерии, и худощавый лейтенант госбезопасности с узкими и злыми глазами. Перед ними стоял большой, похожий на снаряд, термос и три глиняных миски, от которых поднимался пар. На деревянной разделочной доске лежали яйца, огурцы, зеленый лук и хлеб. Присутствовала и полулитровая металлическая фляга.
– Капитан НКВД Шибанов, седьмой отдел Главного Управления[17].
– Что так поздно, капитан? – недовольно спросил генерал, отламывая хлеб. – Я за тобой машину послал, думал, ты к обеду поспеешь.
– Черная «эмка» с номерами 23-57 лежит в кювете километрах в четырнадцати отсюда, товарищ генерал, – сказал Шибанов. – Шофер погиб, вот его документы и оружие.
Он положил на край стола воинскую книжку, солдатский медальон и пистолет убитого шофера.
Генерал выругался.
– Эх, Лешка… Месяц только, как из госпиталя, вот же не повезло парню! А какой водила был классный!
– Мне очень жаль, – проговорил Шибанов. – Кстати, товарищ генерал, у вас есть какие-либо соображения по поводу того, почему немцы обстреливают лес?
Генерал посмотрел на него так, как будто в гибели Лешки был виновен именно он, капитан Шибанов.
– Не много на себя берешь, капитан?
Подобные интонации были хорошо знакомы Шибанову – фронтовые офицеры использовали каждый удобный случай, чтобы показать столичному особисту, кто из них круче. Обычно он старался не давать поводов для таких демаршей, и вопрос о том, почему немцы бьют по пустому лесу, был задан им без всякой задней мысли. То, что начштаба бригады воспринял его, как личное оскорбление, удивило капитана.
– Попрошу ознакомиться с моими полномочиями, – сказал он сухо.
Не торопясь, достал из кармана гимнастерки сложенный вчетверо документ и протянул его генералу. Тот фыркнул, развернул бумагу и начал читать. По мере того, как он читал, простецкое лицо его приобретало все более кислое выражение. Наконец, генерал добрался до подписи (народный комиссар внутренних дел Л.П. Берия), и окончательно заскучал.
– Попрошу ознакомиться с моими полномочиями, – сказал он сухо.
Не торопясь, достал из кармана гимнастерки сложенный вчетверо документ и протянул его генералу. Тот фыркнул, развернул бумагу и начал читать. По мере того, как он читал, простецкое лицо его приобретало все более кислое выражение. Наконец, генерал добрался до подписи (народный комиссар внутренних дел Л.П. Берия), и окончательно заскучал.
– Ну, и чего тебе от нас надо, капитан? – спросил он уже совершенно другим голосом.
– Вчера я разговаривал по ВЧ со старшим уполномоченным Лукашевичем. Я полагал, что он изложил вам мою просьбу.
Худощавый отложил ложку и поднялся.
– Старший уполномоченный ОО НКВД лейтенант госбезопасности Лукашевич. Товарищ капитан, я передал ваши пожелания товарищу начальнику штаба и товарищу комиссару бригады.
– А, – пробурчал генерал, возвращая Шибанову подписанный наркомом документ, – ты насчет заговоренного… Ну, есть такой. Зачем он тебе?
– Мне необходимо с ним поговорить, – ответил капитан. – Но прежде, если позволите, я хотел бы задать несколько вопросов товарищу лейтенанту госбезопасности.
– Иди, Лукашевич, – генерал махнул рукой. – Ваши особистские дела мне не интересны. А ты, капитан, если захочешь борща навернуть, приходи, у нас тут еще осталось.
– Спасибо, товарищ генерал, – Шибанов подождал, пока старший уполномоченный выберется из-за стола и, отдав честь, вышел из землянки. – Пойдемте, товарищ лейтенант, покажете мне ваше царство.
– Скажете тоже – «царство», – усмехнулся Лукашевич. – Такая же землянка, только пониже да погрязнее.
– А вот это нехорошо, – укоризненно проговорил капитан, – рабочее место следует содержать в чистоте и порядке.
Лейтенант плотно сжал и без того узкие губы.
– Вам легко говорить, товарищ капитан. А здесь у нас грязь везде. Вши. Бывает, засунешь руку за гимнастерку, на ощупь, не глядя, нашаришь, вытащишь такой катышек – а там их, может, десяток, вшей этих, ну и не глядя бросаешь из окопа вон к ним… – он показал в сторону огней армии Моделя. – Не моемся неделями. Речка ближайшая вон там, на поле – только подойдешь, фрицы гвоздить начинают. С водой плохо. Когда бой два, три дня – хоть совсем помирай. Воду из воронок котелками набираем, потом во флягу пару таблеток хлорки – и пьем. Хорошо, хоть водку иногда подвозят, она дезинфицирует…
Шибанов с интересом взглянул на особиста.
– Не понял, товарищ лейтенант, вы что, мне жалуетесь?
Лукашевич осекся.
– Да нет, конечно, товарищ капитан. Просто… насчет грязи…
Они зашли в землянку Лукашевича, служившую одновременно и канцелярией особого отдела.
– Хотите чаю? – спросил старший уполномоченный, вытаскивая из кармана связку ключей. В углу стоял несгораемый шкаф, явно позаимствованный из конторы ближайшего сельсовета. – У меня сухари есть.
– А давайте, лейтенант, – улыбнулся Шибанов. – А пока будем чаи гонять, вы мне все про интересующую меня личность и расскажете.
– Ну, значит, так, – Лукашевич отпер дверцу несгораемого шкафа и вытащил оттуда тонкую картонную папку. – Во вторник я получил от начальника особого отдела бригады товарища Богданова инструкцию, которой предписывалось сообщить о наличии во вверенном мне подразделении бойцов, обладающих особыми способностями, если, конечно, такие бойцы имеются. Честно говоря, я сначала не очень понял, что за способности должны быть – ну, там, может, кто-то стреляет метко, или ножи хорошо бросает, или там выпью кричит, но товарищ Богданов разъяснил, что речь идет о совсем особых способностях. И тут я сразу вспомнил о заговоренном.
– Это что, кличка такая? – спросил Шибанов.
– Ну, не то чтобы кличка… Солдаты его так между собой называют, потому что его вроде как пуля не берет.
– Имя-фамилия у этого заговоренного есть?
– Так точно, товарищ капитан, – Лукашевич раскрыл папку. – Старшина второго пехотного полка Теркин Василий Степанович. Призван на военную службу в октябре сорок первого, участвовал в боях под Москвой, отмечен медалями за храбрость. Дальше вот самое интересное – в составе стрелкового батальона седьмой бригады 39-й армии принимал участие в попытках прорыва окружения в январе-феврале этого года. Ну, вы наверное, знаете, что тридцать девятая почти полностью погибла… около пяти тысяч солдат и офицеров попали в плен к немцам, остальные были убиты. К нашим прорвалось через кольцо окружения человек триста. И Теркин среди них.
– Пока не вижу ничего необычного, – заметил Шибанов. – Триста человек – это, с точки зрения статистики, очень много.
– Подождите, – Лукашевич перебирал листы. – После этого Теркин участвовал в каждом нашем наступлении на позиции 9-й армии. Вы не представляете, что там было, товарищ капитан! Просто жернова, понимаете? И эти жернова нас мололи в кровавую труху!
– Постарайтесь без обобщений, лейтенант, – поморщился Шибанов. – Я не хуже вас знаю о трудном положении на этом участке фронта.
– Извините, – Лукашевич поднялся и направился в угол, где стояла спиртовая конфорка. Зажег огонь и водрузил на него закопченный чайник. – Я продолжаю. Два или три раза Теркин оставался одним из очень немногих выживших – может быть, речь шла о десятке из полка. Когда немецкая авиация раскатала батальон майора Чеботарева – это было в марте – из всего батальона в живых осталось только двое – Теркин и рядовой Овечкин, которому оторвало ступню. Теркин вытащил Овечкина на себе. После этого о нем и стали говорить, как о заговоренном. Овечкин клялся, что пока старшина тащил его к своим, рядом с ними не упало ни одного снаряда.
– Да, – сказал капитан, – это уже кое-что.
– Я поднял все доступные документы, – Лукашевич поставил перед Шибановым металлическую кружку, аккуратно положил на клочок газеты три ржаных сухаря. – Получается, что Теркин без единой царапины вышел из двадцати трех боев, восемь из которых закончились почти полным уничтожением тех подразделений, в которых он служил, пятнадцать – чрезвычайно тяжелыми для нас потерями. По-моему, это можно назвать особыми способностями, хотя я, честно говоря, не понимаю, как это у него получается.
– Дайте поглядеть, – Шибанов протянул руку к папке. Некоторое время он внимательно читал документы, не обращая внимания на разливавшего чай Лукашевича. – Что ж, хорошая работа, лейтенант. Теперь мне хотелось бы взглянуть на самого героя.
– Вы пока пейте чай, товарищ капитан, а я схожу за Теркиным.
– Да, – рассеянно кивнул Шибанов, продолжая изучать содержимое папки, – только вот что, приведите его не сюда, а в штабную землянку. Мне понадобятся свидетели.
Чай и сухари капитан оставил нетронутыми.
2
– Я, Теркин Василий Степанович, старшина второго пехотного полка, четырнадцатого года рождения, русский, беспартийный, несудимый, в присутствии начальника штаба 13-й стрелковой бригады генерала Осипова, комиссара бригады майора Зеленина и старшего уполномоченного особого отдела бригады лейтенанта госбезопасности Лукашевича, обязуюсь хранить в тайне все, что мне будет сообщено товарищем Шибановым по поводу моих особых способностей и согласен на проведение проверочного эксперимента.
Вот такую ерундистику пришлось мне повторить, ребята. И эдак торжественно, с выражением, как будто я не перед начальством стою, а в самодеятельности играю. Эти двое – генерал с майором – были уже принявшие, им такое представление даже нравилось. Особист наш, Лука, выглядел, как обычно, вареным осетром – черт его разберет, о чем он там думает. И только сам этот товарищ Шибанов смотрел ну очень серьезно, как будто ждал, что я что-нибудь напутаю, и очень ему этого не хотелось. Ну, я и не напутал – чего парня зря расстраивать.
Парняга, я вам скажу, еще тот. Выше меня на голову, в плечах – косая сажень, нос перебит. Кулаки – как два моих. На груди – орденок. Но сам сытый такой, откормленный, видно, что не по окопам свою награду добывал. Лука на него смотрит влюбленными глазами, ну, думаю, все понятно, московское начальство прибыло.
– Ладно, – говорю, – сообщайте мне про мои особые способности, сгораю, между прочим, от нетерпения.
А товарищ Шибанов мне так ласково:
– Есть мнение, товарищ Теркин, что вы солдат неуязвимый. Знаете, как вас в полку называют? Заговоренный. Вот интересно было бы узнать, а что вы сами по этому поводу думаете?
– Да что тут думать, – отвечаю, – русский солдат, если только он не ленив и смекалист, легко может свою смерть обхитрить. Кто раз, кто два раза, а кто и сто. У меня вот пока получается.
– Ну что ж, – говорит товарищ Шибанов, почувствовав ко мне неизъяснимое доверие и по этому поводу переходя на «ты», – давай посмотрим, получится ли сейчас.
И достает из широких штанин револьвер системы «наган». Новенький, похоже, что недавно со склада. Откидывает барабан, высыпает на ладонь патроны. Все, кроме одного.