Возможно, форсируя подобным образом финальную стадию переговоров, Россия желала обезопасить себя от реакции со стороны Германии на случай, если она начнет открытое вмешательство в дела Персии, но вскоре после подписания российско-германского соглашения отношения между Россией и Персией заметно ухудшились. Эти изменения были вызваны, главным образом, тем, что правительство Персии, несмотря на многократные протесты России, приняло на службу мистера Шустера и других американских советников. Одним из первых распоряжений мистера Шустера стало поручение майору Стоксу (бывшему одно время британским военным атташе в Тегеране) организовать таможенную жандармерию, область действия которой распространялась на всю Персию, включая российскую зону на севере, что было расценено российским правительством как нарушение британско-российских договоренностей, и только после наших энергичных представлений в Тегеране, в результате которых назначение Стокса было приостановлено, нам удалось убедить политиков России в чистосердечности наших намерений.
Но едва лишь этот инцидент успешно завершился, как пренебрежение мистера Шустера к особому положению России в Персии вызвало еще более серьезный кризис. Стремясь закрепить за собой полную свободу распоряжаться займами и железнодорожными концессиями, он нанес России серьезное оскорбление, назначив на должность налогового представителя в Тавризе англичанина (мистера Лекоффра). Ситуация обострилась до крайности, когда в ноябре он захватил одно шахское имение, которое было заложено в российском банке, и заменил там охрану, состоявшую из персидских казаков,[58] таможенными жандармами. Российское правительство сразу же выступило с ультиматумом, требуя извинений и восстановления персидских казаков на прежнем месте в течение сорока восьми часов. Поскольку персидское правительство ушло в отставку, чтобы избежать исполнения этих требований, был отдан приказ об отправке в Казвин дополнительных сил для укрепления подразделений, которые будут посланы на взятие Тегерана.
Напрасно старался я убедить исполняющего обязанности министра иностранных дел, что захват Тегерана будет иметь серьезные последствия для российско-британских отношений. Хотя господин Нератов и уверял меня, что у России нет желания нарушать принцип территориальной целостности Персии, он не только не отменил уже данные приказы, но и заявил, что в случае если персидское правительство не согласится на условия ультиматума до того, как российские войска высадятся на персидском берегу, то потом будут выдвинуты дополнительные требования. С господином Коковцовым, ставшим преемником господина Столыпина на посту председателя Совета министров, мне удалось достичь большего; после непреклонной позиции господина Нератова я был приятно удивлен получить от него безоговорочные заверения, что, как только два первоначальных требования России будут удовлетворены, войска будут отозваны. Однако господин Коковцов делал такие заявления без учета мнения своих коллег по правительству. Тем временем российские войска высадились в Энзели и был объявлен второй ультиматум, в котором были выдвинуты требования возместить все расходы на военную экспедицию, уволить мистера Шустера и мистера Лекоффра и дать обещание, что в будущем персидское правительство не будет нанимать на службу иностранцев без предварительного согласования с русским и британским правительством.
Объявление второго ультиматума, вопреки недвусмысленным обещаниям, данным мне премьер-министром, естественно, вызвало протест британского правительства. В разговоре с господином Нератовым я еще раз постарался отговорить его от оккупации Тегерана, которая, как я ему напомнил, будет расценена в Англии как удар по независимости Персии и, следовательно, по нашим добрым отношениям с Россией. Несмотря на это, Нератов непреклонно настаивал на своем, а также отказался дать разрешение на то, чтобы в палате общин было объявлено, что оба правительства договорились ни при каких обстоятельствах не признавать бывшего шаха Мохаммеда-Али, недавно вернувшегося в Персию. Только после того, как в середине декабря во главе министерства иностранных дел вновь встал Сазонов, напряженность между двумя правительствами ослабла, и требования России в ходе дальнейших переговоров были смягчены. До конца года они были приняты персидским правительством, хотя, в связи с началом серьезных беспорядков в Северной Персии, обещанный вывод российских войск из Казвина был отложен.
Я рассказал об этих инцидентах, чтобы стало понятно, как трудно было в некоторых случаях обоим правительствам действовать согласованно, учитывая диаметрально противоположные точки зрения, с которых общественное мнение обеих стран оценивало ситуацию. В России отправка войск и предполагаемая оккупация Тегерана расценивалась как защита оскорбленного достоинства своей страны. В Англии же, напротив, эти действия осуждались как ничем не оправданное стремление подчинить себе более слабую страну и нарушение ее независимости и целостности. Так велико было расхождение во взглядах, что, не уступи персидское правительство до того, как был отдан приказ о наступлении на Тегеран, отношения между Россией и Британией подверглись бы серьезному испытанию. К счастью, как сэр Эдвард Грей, так и господин Сазонов были государственными деятелями, наделенными тактом, терпением и выдержкой, столь необходимыми для проведения ответственных переговоров. Хотя теперь принято приуменьшать заслуги старой дипломатии, но я сомневаюсь, что хваленая новая дипломатия смогла бы спасти британско-российское согласие от крушения, которое не раз ему угрожало.
Мои собственные усилия были направлены на примирение – насколько это возможно – противоречащих друг другу взглядов и интересов обоих правительств, но моя задача осложнялась тем, что среди членов российского кабинета не существовало единства и общей ответственности. Ясные и определенные уверения, данные мне главой кабинета относительно отзыва русских войск, как я только что показал, совершенно не принимались во внимание его коллегами. Причины такого необычного поведения стали мне понятны лишь несколько месяцев спустя, когда в парламент должна была быть представлена «синяя книга» по Персии. Передавая Сазонову, как это принято в дипломатической практике, черновые варианты моих докладов, я постарался смягчить в них отчет о моих переговорах с господином Коковцовым, чтобы это не выглядело так, что он не сдержал данного обещания. Сазонов, который был полностью осведомлен о том, что и как происходило, сразу же упрекнул меня за то, что я обратился к председателю Совета министров по вопросу, который касался исключительно министра иностранных дел.
Поскольку только министр или, в его отсутствие, заместитель министра несет ответственность перед императором за направление внешней политики России, Сазонов решительно возражал против публикации в «синей книге» моих разговоров с главой кабинета о делах его ведомства. Я совершил ошибку, заявил он, обратившись к председателю Совета министров по вопросу о Персии, и, давая мне обещания, Коковцов превысил свои полномочия. Я возразил, что российский посол в Лондоне часто обсуждает внешнюю политику с премьер-министром, и, поскольку это вопрос жизненно важный для отношений между двумя странами, вполне естественно, что я обратился к председателю Совета министров, тем более что заместитель министра иностранных дел, не будучи членом кабинета, не может говорить так же ответственно, как глава правительства. Хотя Сазонов никогда не возражал против подобных действий с моей стороны, когда во главе правительства был его деверь, Столыпин, он только ответил, что, в отличие от Великобритании, Россия – не парламентская страна и что председатель правительства не может контролировать российскую внешнюю политику.
Что касается иных дел, с которыми мне пришлось в том году разбираться, наиболее важным был вопрос о притязаниях России на право расширить зону своей морской юрисдикции с трех до двенадцати миль. В январе и марте в Думе были представлены законопроекты, запрещавшие иностранным судам ловить рыбу в пределах двенадцати миль от берегов Архангельской губернии и Приамурья. Так как эти требования противоречили всемирно признанной практике и принципам международного законодательства, я получил указания заявить протест. В ответе на этот протест российское правительство заявило, что вопрос о протяженности территориальных вод может регулироваться как договорами между странами, так и международным законодательством, а когда он определяется последними, граница территориальных вод может зависеть от обычаев, прав на рыбную ловлю, уголовного или гражданского законодательства, требований заинтересованных кругов. Так, Россия не связана обязательствами по каким-либо договорам, протяженность ее территориальных вод, с точки зрения международного законодательства, может определяться только дальнобойностью ее береговых орудий, которая составляет двенадцать миль. Она, однако, предлагала передать этот вопрос на рассмотрение третьей мирной конференции, которая должна была состояться Гааге в 1915 году. Выражая желание обсудить на международной конференции закон о протяженности территориальных вод, мы приложили к этому условие, что до тех пор, пока такая конференция не выработает решения, русское правительство не должно чинить препятствий британским судам за пределами существующей трехмильной границы без предварительного соглашения с нами. В разговоре со мной на эту тему Столыпин заявил, что российское правительство не может согласиться на подобные условия, поскольку, по мнению их юристов, в международном праве нет правила, которое запрещало бы России действовать, как она намеревалась. Поэтому единственное, что он мог мне обещать, – это отложить обсуждение данного законопроекта в Думе до осени.
Что касается иных дел, с которыми мне пришлось в том году разбираться, наиболее важным был вопрос о притязаниях России на право расширить зону своей морской юрисдикции с трех до двенадцати миль. В январе и марте в Думе были представлены законопроекты, запрещавшие иностранным судам ловить рыбу в пределах двенадцати миль от берегов Архангельской губернии и Приамурья. Так как эти требования противоречили всемирно признанной практике и принципам международного законодательства, я получил указания заявить протест. В ответе на этот протест российское правительство заявило, что вопрос о протяженности территориальных вод может регулироваться как договорами между странами, так и международным законодательством, а когда он определяется последними, граница территориальных вод может зависеть от обычаев, прав на рыбную ловлю, уголовного или гражданского законодательства, требований заинтересованных кругов. Так, Россия не связана обязательствами по каким-либо договорам, протяженность ее территориальных вод, с точки зрения международного законодательства, может определяться только дальнобойностью ее береговых орудий, которая составляет двенадцать миль. Она, однако, предлагала передать этот вопрос на рассмотрение третьей мирной конференции, которая должна была состояться Гааге в 1915 году. Выражая желание обсудить на международной конференции закон о протяженности территориальных вод, мы приложили к этому условие, что до тех пор, пока такая конференция не выработает решения, русское правительство не должно чинить препятствий британским судам за пределами существующей трехмильной границы без предварительного соглашения с нами. В разговоре со мной на эту тему Столыпин заявил, что российское правительство не может согласиться на подобные условия, поскольку, по мнению их юристов, в международном праве нет правила, которое запрещало бы России действовать, как она намеревалась. Поэтому единственное, что он мог мне обещать, – это отложить обсуждение данного законопроекта в Думе до осени.
Состоятельность аргументов, выдвинутых российским правительством в поддержку своих требований, была оспорена в ряде нот, в одной из которых указывалось, что в официальной ноте российского правительства, отправленной в октябре 1874 года на имя лорда Лофтуса, признавалось, что три мили – граница морской юрисдикции государства и что вопрос о такой юрисдикции «rentre dans la catègorie de celles, qui dans l’intèrêt des bonnes rèlations internationales, il serait dèsirable de voir règlèes par un commun accord entre les Etats».[59]
В июне законопроект, касавшийся Приамурья, прошел как в Думе, так и в Государственном совете, и Япония сразу же заявила протест против его применения. Но обсуждение законопроекта о рыбной ловле в Архангельской губернии так и не дошло до голосования. Хотя правительство отказалось его отозвать, оно не делало ничего, чтобы ускорить его прохождение, а так как значительное число депутатов не настаивали на мерах, которые могли бы вызвать трения с Великобританией, законопроект в конце концов умер естественной смертью.
В одном из разговоров с председателем Государственного совета, в ходе которого мы обсуждали претензии России на расширение ее территориальных вод, я воспользовался случаем, чтобы настоять на скорейшем рассмотрении двух других нерешенных вопросов. Господин Столыпин воскликнул: «Вы сегодня не в ударе, господин посол! Вы предлагаете мне уже третий неприятный вопрос!» Господин Столыпин был прав. Времена были непростые, и в первый год моей службы в Санкт-Петербурге постоянно возникали неприятные вопросы, о которых я должен был делать представления русскому правительству.
Один из них – довольно типичный – заслуживает отдельного упоминания.
В начале апреля российская пресса опубликовала отчет о судебном процессе над бывшим служащим морского министерства, которого обвиняли в том, что в 1903 году он продал книгу секретных сигналов капитану Калтропу, военно-морскому атташе британского посольства, а затем в 1909 году передал следующую книгу сигналов вместе с другими секретными документами его преемнику, капитану Орби Смиту. В ходе расследования этот человек, Поваже, признал, что пытался продать книгу сигналов капитану Калтропу, однако тот отказался ее купить. Он также показал под присягой, что никогда в жизни не видел капитана Смита. Суд признал его виновным по обоим пунктам обвинения, но так как по первому пункту он освобождался от наказания по закону об истечении срока давности, то был приговорен только по второму пункту – к двенадцати годам каторжных работ.
Я сразу же выступил с протестом. Я указал, что судебные власти не известили, как они были обязаны, посольство о том, что в ближайшее время должен состояться процесс, на котором будут выдвинуты серьезные обвинения против британского военноморского атташе, и, дав слово чести, что во всей этой истории нет ни капли правды, я потребовал от исполняющего обязанности министерства иностранных дел опубликовать официальное dèmenti (опровержение – фр.) необоснованных утверждений, сделанных некоторыми свидетелями обвинения. Признав, что судебные власти должны были известить посольство о предстоящем процессе и пообещав поставить императора в известность о том, что я сказал, господин Нератов, вместо опубликования официального опровержения от имени российского правительства, просто передал в печать сообщение о том, что британский посол в категорической форме отрицает факт проведения каких-либо переговоров между капитаном Орби Смитом и Поваже. Император, который как раз на следующий день давал аудиенцию нашему военному атташе, полковнику Уиндему, заявил, что полностью удовлетворен моими заверениями и, со своей стороны, считает инцидент исчерпанным. Несмотря на мои неоднократные протесты в адрес российского правительства, а также на имевшиеся у нас доказательства того, что капитана Смита не было в Санкт-Петербурге в те два дня, когда, по утверждению обвинения, Поваже приходил к нему на квартиру, никаких других извинений капитан Смит так и не получил.
Глава 9 1912–1914 Визит британской парламентской делегации в Санкт-Петербург. – Улучшение отношений между Россией и Британией. – Персидский вопрос. – Действия российских консулов в Персии. – Беседа по этому вопросу с императором Николаем II. – Трансперсидская железная дорога
Несмотря на кризисы, имевшие место в наших взаимоотношениях с Россией в 1911 году, две страны постепенно все больше сближались, и теплый прием, оказанный влиятельной и весьма представительной британской делегации, посетившей Москву и Санкт-Петербург в феврале 1912 года, стал новой вехой на пути развития англо-российской дружбы. К сожалению, спикер палаты представителей мистер Лоутер (ныне лорд Алсуотер), который должен был возглавить делегацию, в последний момент не смог поехать из-за смерти своего отца, но лорд Вердейл стал ему достойной заменой.
В день их прибытия я дал обед в посольстве, куда были приглашены все члены правительства, представители армии и флота, лидеры конституционных партий Думы, члены Государственного совета, за исключением лидера кадетов господина Милюкова, поскольку кое-кому не хотелось с ним встречаться. Приветствуя своих соотечественников в России, я подчеркнул, что реальное и продолжительное сотрудничество с Россией должно строиться не на дипломатических мероприятиях, а на более надежной основе взаимного доверия, дружбы и симпатии. Это было лейтмотивом почти всех речей, которые произносили на банкетах, данных в честь делегации. Однако один или два раза, и особенно на обеде, данном Думой и Государственным советом, ораторы с обеих сторон пошли гораздо дальше. На означенном обеде председательствующий господин Родзянко предложил мне выступить с ответом на тост, произнесенный одним русским генералом от имени ветеранов Крымской войны. Но мне пришлось отказаться, потому что на этот тост я мог дать единственный ответ, а именно: в ходе Крымской войны мы научились уважать друг друга как великодушных и храбрых противников, но, если нам снова случится воевать, я верю, мы будем плечом к плечу сражаться против общего врага. С большим трудом уговорил я председателя Думы Родзянко доверить ответ кому-нибудь, кто не должен быть так осторожен в выражении чувств, как я. В конце концов ответ был поручен сэру Э. Бетюну, и храбрый генерал, не раздумывая, заговорил о том, о чем я не осмелился. Он вызвал восхищение русских, ответив почти слово в слово так, как мог бы я, и впоследствии получил множество гневных откликов в германской прессе.
Однако не одни только речи способствовали достижению большего взаимопонимания между двумя странами, но также и непосредственное общение между теми, кто представлял армию, флот, парламент и духовенство Великобритании и их российских коллег, потому что личные контакты между людьми больше, чем что-либо еще, способствуют установлению добрых взаимоотношений между нациями. Точно так же визит, который господин Сазонов нанес королю в Балморале, и разговоры между ним и сэром Эдвардом Греем заложили основу тесного сотрудничества между двумя правительствами, лишь благодаря которому удалось предотвратить распространение балканского пожара 1912–1913 годов на всю Европу. Однако прежде чем мы попытаемся проследить за действиями обоих правительств на разных этапах Балканской войны, имеет смысл сначала прояснить для себя остальные вопросы, занимавшие их вплоть до начала мировой войны.