Вдалеке заслышался собачий лай, а затем где-то совсем рядом хрустнула сухая ветка. Кто это — животное или враг? Борн немедленно вспомнил о своей первоочередной задаче — во что бы то ни стало не попасться в сети полиции. Но теперь эта задача осложнялась тем, что ему нужно было защитить себя еще и от таинственного противника. Врага нужно найти раньше, чем тот сможет предпринять еще одну атаку. Это был, несомненно, все тот же человек, но теперь стало ясно, что он не только великолепный стрелок, но еще и мастерски владеет приемами войны в условиях джунглей. Осознание того, что теперь ему известно о противнике гораздо больше, в какой-то степени приободрило Борна. Он получил хотя бы приблизительное представление о том, с кем имеет дело, и ему будет легче не только остаться в живых, но и преподнести мерзавцу хорошенький сюрприз.
Перед тем как опуститься за горизонт, солнце окрасило небосвод в цвет тлеющих углей. Подул холодный ветер, заставив промокшего до костей Борна поежиться. Он поднялся на ноги и пошел быстрым шагом — отчасти для того, чтобы размять затекшие мышцы, отчасти, чтобы хоть немного согреться. Лес заволокла синеватая дымка, и все же он чувствовал себя столь же уязвимым, как тогда, когда находился на открытом со всех сторон пространстве без единого дерева.
Борн знал, что стал бы делать, окажись он в Там-Куане: первым делом он нашел бы убежище, подходящее место, где можно собраться с силами и неторопливо оценить обстановку. Но искать убежище на территории «красной зоны» было рискованно — существовала вероятность угодить прямиком во вражескую ловушку.
Борн двигался по лесу медленно и осторожно, его глаза ощупывали каждое дерево, и наконец он нашел то, что ему было нужно. Виргинская лиана. Для цветов было еще слишком рано, но характерные блестящие листья с пятью выступами было нельзя не узнать. Раскрыв нож, Борн аккуратно отрезал длинный кусок прочного стебля.
Закончив сооружать то, что задумал, беглец обратил внимание на какой-то звук. Пройдя с десяток шагов в том направлении, откуда он донесся, Борн вышел на небольшую опушку и увидел оленя. Это был самец средних размеров — со сторожко поднятой головой и раздувающимися черными ноздрями. Может, он учуял Борна? Нет, олень явно что-то искал.
Животное пустилось вскачь, и Борн — вслед за ним. Он бежал по лесу легко и бесшумно, параллельно оленьей тропе. В какой-то момент ветер подул в другую сторону, и ему пришлось остановиться и изменить направление, чтобы по-прежнему оставаться с подветренной стороны от четвероногого красавца. Они покрыли, наверное, уже с четверть мили, когда олень наконец замедлил бег. Почва стала выше и тверже. Они отдалились от реки уже на значительное расстояние и теперь находились в самом дальнем конце поместья. Животное легко перескочило через невысокую стену, обозначавшую границу участка, и Борн, взобравшись на стену следом за ним, обнаружил, что олень привел его к лизунцу — месту, где собираются дикие животные, привлекаемые выступающей на поверхность земли солью. Наличие лизунца означало горы, горы — значит, пещеры. И действительно, Конклин в свое время говорил ему, что северо-западный край участка граничит с цепью пещер с «дымоходами» — естественными вертикальными шахтами, которые индейцы когда-то использовали для вывода дыма во время приготовления пищи. На большую удачу, нежели такая пещера, Борн не мог даже надеяться. Идеальное убежище, которое благодаря двум выходам на поверхность никогда не станет ловушкой.
* * *«Вот теперь ты попался!» — со злорадством подумал Хан. Уэбб совершил непростительную ошибку: он вошел в одну из немногих здесь пещер, которые не имели второго выхода. Хан выбрался из-за своего укрытия, молча, по-кошачьи пересек открытое пространство и нырнул в черное жерло пещеры.
Пробираясь под каменным сводом, он ощущал присутствие Уэбба в темноте впереди себя. Инстинкт подсказывал Хану, что эта пещера — мелкая. Тут не было того характерного запаха органической материи, который присущ большим пещерам, уходившим далеко в глубь горной породы.
Впереди Уэбб включил электрический фонарик и в тот же момент увидел, что здесь нет «дымохода», нет пути к отступлению. Время атаки пришло! Хан бросился на свою жертву и изо всех сил ударил Уэбба в лицо.
* * *Борн упал, выронив фонарик на каменный пол, и свет, словно безумный, заплясал по стенам пещеры. В ту же секунду он ощутил поток воздуха от летящего в его сторону кулака. Он не стал уворачиваться, но за мгновение до удара сам ударил по незащищенному бицепсу противника и, подавшись вперед, впечатал свой локоть в грудь нападавшему. Тот в свою очередь ударил его коленом в бедро, угодив в нервный центр, и острая боль прокатилась по телу Борна. Схватив противника за одежду, он швырнул его на каменную стену, но тело врага, отскочив от нее, словно резиновое, снова метнулось в его сторону и сбило с ног. Они покатились, вцепившись друг в друга. Борн слышал тяжелое дыхание возле своего уха. Нелепый, совершенно неуместный в данной ситуации звук, ибо именно так обычно дышит спящий рядом с тобой ребенок.
Хоть и поглощенный борьбой, Борн все же ощущал странную смесь запахов, исходивших от врага, и в его мозгу вновь возникла картинка джунглей Там-Куана, где в солнечный день от болот поднимается пар. В этот момент он почувствовал, что его шея попала в захват. Противник прижал к его горлу то ли палку, то ли железный прут и теперь обеими руками сдавливал его.
— Я не стану тебя убивать, — проговорил незнакомый голос возле его уха. — По крайней мере, сейчас.
Борн попытался нанести удар локтем назад, но в ответ получил сильный тычок коленом в и без того болевшую почку. Он удвоил усилия, пытаясь вырваться из мертвой хватки, но прут только сильнее вдавливался в его горло, лишая воздуха, причиняя невыносимые страдания.
— Я бы мог убить тебя сейчас, но я не стану, — продолжал тем временем голос. — Но я сделаю это позже, на свету, чтобы смотреть в твои глаза, когда ты будешь умирать.
— Неужели было необходимо убивать двоих невинных людей, чтобы добраться до меня? — прохрипел Борн.
— О чем ты толкуешь?
— О тех двоих, которых ты пристрелил там, в доме.
— Я не убивал их. Я никогда не убиваю невиновных. — Раздался смешок. — А с другой стороны, вряд ли можно назвать невиновным хотя бы одного человека, так или иначе связанного с Александром Конклином.
— Но ты ведь сам загнал меня сюда! Ты стрелял в меня, чтобы я бросился за помощью к Конклину, так что ты мог...
— Прекрати пороть чушь! — произнес голос. — Я всего лишь проследил за тобой до этого места.
— В таком случае откуда ты знал, по какому адресу вызвать полицейских?
— На кой черт мне вызывать полицейских? — раздался грубый шепот.
Хотя Борн и был ошеломлен тем, что услышал во время этого странного разговора, он сумел немного расслабиться, чуть отклонив голову назад. Благодаря этому между его кадыком и железным прутом появился небольшой зазор. Воспользовавшись этим, Борн резко крутанулся на носках, одновременно с этим опустив одно плечо вниз, и ребром ладони нанес противнику резкий удар пониже правого уха. Тот обмяк, и прут со звоном покатился по полу пещеры.
Борн сделал несколько глубоких вдохов, пытаясь восстановить дыхание, но от недостатка кислорода голова его все еще кружилась, а перед глазами плыли красные пятна. Обретя способность видеть, он поднял с полу фонарик и направил луч света туда, где, по его расчетам, должен был лежать поверженный враг. Однако там никого не оказалось. До его слуха донесся едва уловимый шорох, и он поднял фонарик выше. Луч высветил фигуру, стоявшую в проеме выхода из пещеры. Отреагировав на свет, человек обернулся, и за долю секунды до того, как он скрылся среди деревьев, Борн успел увидеть его лицо.
Борн метнулся за ним и уже через мгновение услышал треск и свист рассекаемого воздуха. Ориентируясь на эти звуки, он направился туда, где устроил свою ловушку из виргинской лозы, сплетя из нее некое подобие сети и привязав ее концы к молодым зеленым деревцам. И вот ловушка сработала, поймав его врага. Охотник сам превратился в дичь. Борн пошел вперед, готовясь взглянуть в лицо своему противнику, однако в сети никого не оказалось. Присев на корточки и взяв сеть в руки, Борн увидел широкое отверстие, прорезанное в ее верхней части. Да, этот человек был быстрым, умным и хорошо подготовленным противником. В следующий раз застать его врасплох будет гораздо сложнее.
Борн поднял голову и поводил лучом света от фонарика по темно-зеленому куполу ветвей. Помимо собственной воли он уже начинал испытывать что-то вроде восхищения по отношению к человеку, который ему противостоял, — опытному и изобретательному.
Борн выключил фонарик, и его окутала ночь. Где-то, жалуясь, закричал козодой, а затем над поросшими хвоей холмами мрачно заухал филин.
Борн выключил фонарик, и его окутала ночь. Где-то, жалуясь, закричал козодой, а затем над поросшими хвоей холмами мрачно заухал филин.
Борн облокотился спиной о сосну, глубоко вздохнул и прикрыл глаза. Перед его мысленным взором возникли темные глаза незнакомца, и он тут же вспомнил, что это было лицо одного из студентов, которых он встретил по пути в аудиторию, откуда стрелял снайпер.
Что ж, по крайней мере, у его противника есть не только голос, но и лицо.
«Я бы мог убить тебя сейчас, но я не стану. Я сделаю это позже, на свету, чтобы смотреть в твои глаза, когда ты будешь умирать».
Глава 3
Штаб-квартира «Гуманистов без границ» — международной организации по защите прав человека, широко известной в мире в связи с ее гуманитарной и благотворительной деятельностью, — располагалась на густо поросшем зеленью западном склоне горы Геллерт в Будапеште. От вида, открывавшегося с этой высоты, захватывало дух, и, любуясь им сквозь зеркальные окна, Степан Спалко воображал, что весь город вместе с Дунаем лежит у его ног.
Он встал с кресла, обошел свой массивный письменный стол и сел на обтянутый кожей стул — лицом к лицу с темнокожим президентом Кении. Вдоль двери в кабинет, сложив руки за спиной, стояли телохранители президента с отсутствующим выражением на лицах, свойственным всем людям этой профессии. На стене над их головами красовался барельеф: зеленый крест в раскрытой человеческой ладони — известный во всем мире герб «Гуманистов».
Президента звали Джомо. Он принадлежал к кикуйю, самому большому этническому племени в Кении, и являлся прямым потомком Джомо Кениата, первого президента республики. Как и его знаменитого предка, нынешнего президента нужно было называть мзее, так на языке суахили обращаются к уважаемому и почтенному человеку. Между собеседниками стоял уникальный серебряный столик XVIII века, украшенный изысканным орнаментом, а на нем — чашки, наполненные ароматным чаем, бисквиты и маленькие, изысканно приготовленные канапе на хрустальном блюде. Мужчины разговаривали негромкими ровными голосами.
— Даже не знаю, как вас благодарить за ту неслыханную щедрость, которую лично вы и ваша организация проявили по отношению к нам, — сказал Джомо. Он сидел очень прямо, не прикасаясь к мягкой плюшевой спинке стула. Время и жизнь лишили лицо этого человека значительной части той живости, которая была присуща ему в молодости. Обманчивый глянец его темной кожи не мог скрыть предательской бледности. Его черты зачерствели и ожесточились от невзгод, решимость во что бы то ни стало выполнить возложенную на него миссию наложила на них отпечаток обреченности. Иными словами, Джомо чем-то напоминал воина, который слишком долго пробыл в осажденной крепости. Его колени были прижаты друг к другу, ноги согнуты под прямым углом. В руке президент сжимал длинную инкрустированную шкатулку из полированного африканского палисандра. Почти застенчиво он протянул ее Спалко.
— Примите этот дар в знак искренней и глубочайшей благодарности от имени всего кенийского народа.
— Благодарю вас, господин президент. Вы чрезмерно добры, — с изысканной вежливостью ответил Спалко.
— Нет, если уж кто и добр, то это вы. — Джомо с интересом следил за тем, как Спалко открывает шкатулку. Внутри ее оказался кинжал с плоским лезвием и камень почти овальной формы, но с плоскими торцевыми сторонами.
— Боже милостивый, неужели это — священный камень гитати?
— Именно так, сэр, — произнес Джомо, весьма довольный тем, что его подарок произвел столь сильное впечатление. — Он — из моей родной деревни, из киамы, к которой я по-прежнему принадлежу.
Спалко знал, что Джомо подразумевает совет старейшин. Гитати имели огромное значение для членов племени. Когда между членами совета возникал спор, который не мог быть разрешен обычными средствами, на этом камне приносили клятву. Спалко взялся за рукоять кинжала, вырезанную из сердолика. Он тоже имел важное ритуальное значение. В том случае, если от исхода спора зависела жизнь или смерть, лезвие этого кинжала раскаляли на огне, а затем прикладывали к языкам спорщиков. Тот, у кого впоследствии на языке появлялось больше волдырей, признавался неправым и, следовательно, виновным.
— И все же, господин президент, — с некоторым лукавством заговорил Спалко, — мне бы хотелось знать точнее, откуда взялся этот священный камень — из вашей киамы или из вашей ньямы?
Джомо расхохотался столь раскатисто, что даже его маленькие уши задвигались. В последнее время у него было так мало поводов для смеха! Сейчас он даже вряд ли бы вспомнил, когда смеялся в последний раз.
— Так, значит, вы и о наших тайных советах наслышаны? Ну, сэр, должен вам сказать, что ваши познания относительно обычаев и традиций моего народа просто поразительны!
— Кения имеет долгую и полную кровавых перипетий историю, господин президент, а я твердо верю в то, что именно история преподает нам наиболее важные уроки.
Джомо кивнул:
— Полностью с вами согласен, сэр. И готов уже в который раз повторить, что не могу себе представить, какая участь постигла бы Республику Кению, если бы не ваши врачи и их чудодейственные вакцины.
— Увы, против СПИДа вакцины пока не существует. — Голос Спалко звучал ровно, но твердо. — Современная медицина способна облегчить страдания больных с помощью различных медикаментов, но помешать распространению инфекции может лишь использование средств контрацепции или воздержание.
— Разумеется, разумеется, — пробормотал Джомо, брезгливо поджимая губы. Ему было тошно идти на поклон к этому человеку, но разве у него был иной выход? Ведь Спалко оказал Кении столь щедрую помощь! Эпидемия СПИДа буквально косила население республики, его народ вымирал, испытывая страшные мучения. — Что нам нужно, сэр, так это побольше лекарств. Вы уже сделали так много, чтобы облегчить страдания моих соотечественников, но в помощи нуждаются еще тысячи людей.
— Господин президент! — Спалко подался вперед, и Джомо сделал то же самое. Теперь голову Спалко освещали солнечные лучи, льющиеся из высокого окна, придавая ему какой-то неестественный вид. Лишенный пор и волос участок кожи на левой стороне лица стал заметнее, чем обычно, и это отталкивающее зрелище заставило Джомо содрогнуться, выбило его из колеи. — «Гуманисты» готовы вернуться в Кению и привезти в два раза больше врачей и лекарств. Но вы — я имею в виду правительство вашей страны — также должны пойти нам навстречу.
В этот момент Джомо осознал, что Спалко собирается просить его вовсе не о более активной пропаганде здорового образа жизни или распределении среди населения презервативов. Он резко повернулся к своим телохранителям и жестом велел им убираться из кабинета. Когда дверь за их спинами закрылась, африканец, словно оправдываясь, проговорил:
— Телохранители — обременительная необходимость главы государства, особенно в столь неспокойное время, и все же присутствие посторонних иногда утомляет.
Спалко молча улыбнулся. История Кении и племенные обычаи ее народа были известны ему достаточно хорошо, чтобы он воспринимал президента серьезно, в отличие от, возможно, многих других. Кикуйю были гордым народом, и гордость имела для них тем большее значение, что, кроме нее, у них, пожалуй, уже ничего не осталось.
Спалко наклонился вбок, открыл плоскую коробку с гаванскими сигарами марки «Коиба». Угостив Джомо, он взял одну и себе. Раскурив сигары, собеседники поднялись и, пройдя по толстому ковру, встали у окна, глядя на неторопливый Дунай, сверкающий под лучами солнца.
— Какой изумительный вид! — будничным тоном заметил Спалко.
— Действительно, — согласился с ним Джомо.
— Такой безмятежный... — Спалко выпустил синее облачко душистого дыма. — Даже не верится, что в это самое время в разных уголках света происходит столько страданий. — Он повернулся к Джомо. — Господин президент, я воспринял бы как огромную личную услугу с вашей стороны, если бы вы предоставили мне семь дней неограниченного доступа в воздушное пространство Кении.
— Неограниченного?
— Прилетать, улетать, садиться, взлетать... Никакой таможни, никаких иммиграционных формальностей, никаких проверок. Ничего, что помешало бы нам работать.
На лице Джомо появилось задумчивое выражение. Он вдохнул сигарный дым, но Спалко заметил, что это не доставило африканцу никакого удовольствия.
— Могу пообещать вам только три, — произнес президент после паузы. — Иначе начнутся ненужные разговоры.
— Этого должно хватить, господин президент.
Три дня — больше Спалко и не нужно. Он мог бы настаивать на семи, но это ранило бы болезненную гордость Джомо, стало бы глупой и, возможно, дорогостоящей ошибкой, учитывая то, что должно было произойти. Кроме того, в соответствии со своей ролью, он должен был проявлять не упрямство, а добрую волю. Спалко протянул африканцу руку, и Джомо вложил в нее свою сухую, загрубелую ладонь. Она понравилась Спалко. Это была рука человека, привыкшего к труду и не боящегося испачкаться.