- Теперь легче, давай попробуем.
День Победы застал нас в лесу как раз за этим занятием.
Смотрим, верхом нарочный летит. Ещё издалека с радостным криком:
- Шура, Победа!!! Собирайтесь на площади у клуба леспромхоза, за всеми уже поехали. Будем праздновать!
День солнечный, веселый, народ, празднично одетый. Музыка. Кто обнимает друг друга и смеётся, кто плачет: по убитым, по утраченной без мужа молодости. Таких - большинство.
По-моему, это единственный день, когда никто не работал.
Это был день всеобщей радости, ликования, весёлого буйства и ощущения долгожданной личной победы.
***
Папа.
Что я знаю о нём из рассказов...
Воевал на гражданской. Был награжден серебряными именными часами за личную отвагу.
Маму ездил сватать в соседнюю деревню Щеккилу на тройке лошадей, запряженных в расписную лёгкую пролётку.
Жених на зависть: высокий, стройный, красивый. Прекрасный хозяин. Единственный сын у богатых, по тем меркам, родителей. Традиционно семья занималась выделкой кожи.
Советской властью отец был приговорён к каторге. Как и большинство тогда - за шпионаж. То ли в пользу Гондураса, то ли ещё кого - поди знай.
Заключённые, "нечаянно не посаженные, условно освобождённые" - из этих сословий и состояло первое в мире пролетарское государство.
Наиболее цельные, яркие, талантливые представители народов, из числа входящих в Союз, в первые годы после революции были высланы за границу или уничтожены. В стране действовали законы противоестественного отбора.
Стояла задача: в рекордно-короткие сроки вывести страну из аграрной в разряд передовых индустриальных держав. Основная ставка была сделана на принудительный рабский труд. Другой возможности быстро и бесплатно построить фабрики, заводы, железные дороги и каналы просто не существовало...
Наркомату внутренних дел доводились жёсткие планы по отправке в концлагеря трудоспособных мужчин. Точно такие же планы, как колхозам на сдачу говядины...
Нашим родителям предстояло самой жизнью своей удобрить землю, на которой в будущем расцветёт и начнёт плодоносить сад всеобщего благоденствия.
Этакие райские кущи на костях.
А в тени деревьев можно будет не спеша пить чай с вишнёвым вареньем, выплёвывать косточки на погост и мечтать о чём-нибудь возвышенном...
Полностью реабилитирован отец был только в пятьдесят восьмом "за отсутствием в его действиях состава преступлений". Как говорится, "а присутствием тогда чего?".
В лагере, когда уводили каждого десятого, он много раз оказывался в числе девяти. На его глазах уводили свояка, маминой сестры тети Мани мужа. Попрощаться смогли только многозначительным взглядом.
Осужденный на десять лет, он отстукал четырнадцать. Во время Отечественной войны папа просился в штрафной батальон. Не разрешили... Заставили подписать особую бумагу о добровольном желании остаться в лагере.
В сорок седьмом, весной, он вернулся.
Если бы домой... В место ссылки семьи.
Навигации до июля ждать не стал: пешком восемьсот километров - от одной деревни до другой. Останавливался у местных жителей, чинил обувь, латал крыши. Хозяйка дома собирала котомку - и снова в дорогу.
Так папа и преодолел весь путь. И худой, как живые мощи, явился в свою семью.
В тот день я на горе поднимала лопатой целину, расширяя полосу пахотной земли. Сверху дома видны как на ладони... Смотрю, бежит ко мне девчонка (не помню, кто именно) и яростно размахивает руками. Подбегает. Бессвязно, путаясь и плача:
- Твой отец из тюрьмы в шинели пришел!
- В какой шинели, какой отец? - волнуясь, вскричала я.
Сама уже бегу во весь дух с крутой горы. Папа навстречу...
Слились в одно...
- Папа, я так тебя всегда ждала! - только потом я поняла, что осознанно обращаюсь к нему впервые.
Так и стояли, обнявшись, на перекрестке дорог, а отовсюду стекались соседи. Опомнилась я после слов старика Морозова:
- Оля, я затопил баню, есть ли во что переодеть отца? А то я и одежду бы собрал.
Есть. Мы всё сберегли для него.
Папа, намывшись, облачился в чистое и вышел к людям.
Кто-то послал нарочного на базу сообщить маме радостную весть.
Мама всю дорогу бежала, раскраснелась, волосы растрепались, но она от этого стала еще красивее. Молча прижались друг к другу, не целуются. Стоят по центру, а народ столпился большим кругом. В голос ревут все. И женщины и мужчины...
По случаю возвращения устроили праздник. Нашлось спиртное, да и закуску было из чего приготовить. Несколько пар рук намывали, шинковали, жарили. Быстро накрыли прямо на улице столы, и все начали веселиться, словно это их мужья вернулись.
Глядя на родителей, я гордилась своими корнями.
Восхищалась родительской чистотой, их умением любить преданно.
Меня, восьмиклассницу, поражало то, что за четырнадцать лет тюрьмы отец не утратил умения быть нежным, предупредительным и деликатным с мамой. Из бани, которую он построил за домом, мать приносил на руках. Я с улыбкой наблюдала за своим влюбленным в маму отцом (мне родители казались старыми).
При нём мама сразу как-то расцвела, пополнела. Папа взвалил всё самое тяжелое на свои плечи. С большим хозяйством забот и дел хватало.
Летом он устроился работать на тракторе в леспромхоз: подвозил доски, бревна, с охотой брал в руки топор.
"Карелы - народ трудолюбивый", - В.И. Ленин.
Отцу за работу были положены хлебные карточки. Я пошла их отоварить, а вернулась ни с чем.
- Хлеба ему захотелось?! Пусть спасибо скажет, что живой...
Одно плохо: не знали мы тогда - кому именно сказать спасибо?
Пришла пора устраиваться на работу мне.
Никто не понукал.
Необходимость - лучший стимул.
***
Я устроилась в Осинниках на шахту. Сняла для жилья койко-место у незнакомых людей. На работу к шести утра. В Берензас не успеть - далеко.
Одновременно училась в вечернюю смену, в школе рабочей молодёжи. С утра до вечера - на работе, вечером за парту. Шесть месяцев без отрыва от производства осваивала специальность моториста подземных транспортёров, постигала технику безопасности. За это время меня научили самостоятельно управлять лебёдкой, грузить уголь с ленточного транспортера, откатывать техникой вагоны, сланцевать лаву, пользоваться насосом, следить за работой мощных вентиляторов. Я потом даже сама заменяла сальники, не ожидая слесарей, чтобы техника не простаивала. Быстро познакомилась с забойщиками всех трех смен.
Каждый рабочий день начинался с получения наряда.
Что такое наряд?
За два часа до начала работы приходишь в кабинет начальника участка и узнаёшь о задании на день. Здесь докладывают об авариях за предыдущую смену. Тут же проводится политминутка. После неё все, как один, подписываются на Государственный денежный заём в размере месячной оплаты. Кредитуют государство.
Решение это добровольное, а не то что "хочу - подписываюсь, хочу нет".
Получив задание, идёшь надевать комбинезон, получать каску с фарой, аккумулятор - подзаряженный и проверенный заново. И - на клеть - в лифт, чтобы опуститься на восемьсот метров под землю.
Я - ученица девятого класса - единственная из девушек работала в забое. Кругом одни мужики. Мат в воздухе стоит - глаза щиплет...
Дядя Федя Выглов попросил принести коня.
Я решила, что предмет внешне должен хоть чем-то его напоминать. Ничего похожего не нашла. Так об этом честно ему и доложила, вернувшись обратно. Он свирепо глянул на меня, пошел в глубь лавы и притащил оттуда какую-то ржавую проволоку. Трясёт ею у меня перед самым лицом (чтоб лучше рассмотреть могла) и на весь забой:
- Что ё............................?!
Мне так стало обидно, что я заплакала.
Он не ожидал. Смотрю, растерялся, обмяк как-то весь... Не видел ещё такого чуда под землёй. И как бы извиняясь:
- Ну что ты... Оля. Прости... Это же просто вводные слова. Через год ты будешь ругаться хлеще моего. Хочешь - научу!
Оказывается, что "конь" это вовсе не крупное копытное животное, как я на земле думала. Это всего-навсего - тросик, с петлей на конце, чтобы таскать по земле затяжки для укрепления лавы.
Теперь я спокойна. После такого урока уже не забуду.
Педагоги - ну прямо от бога...
Однажды я опоздала на работу: пришла не в шесть часов утра, а около восьми. За прогул могли даже судить. Я к начальнику участка Чепелю.
- Извините, я проспала...
- Иди, досыпай!
Со слезами выскочила из кабинета. Хорошо слесари заступились:
- Николай Николаевич, она живет на чужой квартире, с вечерней школы приходит ночью, пока поужинает... Тем более, это впервые.
Я за дверью стою, сквозь рёв прислушиваюсь.
- Яковлева, зайди!
Простил...
Но сложно было не только вставать на работу вовремя.
Если высота лавы, или иначе самого угольного пласта, небольшая, то сланцевать, очищать лаву от оставшегося угля, подтаскивать затяжки, чтоб крепить кровлю, приходится ползком, лёжа.
Бывало, развалишься себе, как барыня...
Пожалуй, шахтёр - вторая женская профессия, которая позволяла зарабатывать деньги лёжа. Но она не является древней. Это уже завоевание Советской власти.
Всё. Смена закончилась. Теперь еще как-то нужно самой добраться до клети, подняться на-гора, принять душ, сдать лампы на проверку, а аккумулятор на подзарядку.
Устала. Сейчас бы на квартиру, поужинать и отдохнуть, а тут школа. Поесть спокойно некогда. Обходилась кружкой холодной воды (чай мы в Сибири не пили) и уже на ходу куском хлеба с копчёной колбасой. (Обеспечение рабочих питанием теперь заметно улучшилось).
Вспоминая о работе в шахте, нельзя не упомянуть о постоянном гнетущем ощущении: на тебя беспрерывно давит тяжелый, чёрный каменный свод. На голову, на грудь, на глаза. Спирает дыхание...
Чувствуешь себя совсем маленькой и беспомощной...
Да ещё на основном штреке ветродуй.
К этому не скоро, но привыкаешь.
Трудно молодой девчонке преодолеть страх постоянной смертельной опасности.
Завалы.
Сколько людских жизней смолкло под предательски обвалившимся пластом...
Если бы все погибшие разом ожили - земля бы зашевелилась в тех местах...
Зачем выдумывать ад? Спуститесь в шахту.
В мирной жизни обычные люди там, на поверхности, разве могут себе представить такое?!...
Рискуют жизнью все рабочие, но особенно посадчики лавы.
Уголь весь отгружен, пласт закончился. Осталось только ловко сбить деревянные опоры, которые до недавнего времени поддерживали земной небосвод, - и "всего делов". Смельчаки, особый отряд, должны топором с одного удара выбить столб и бежать ко второму, третьему - в сторону выхода, наблюдая, как пространство, которое ты только что занимал, перестало существовать, проглоченное обвалившейся землёй.
Не всегда и не все успевают вырваться из этой преисподней.
Иногда грунт, как своенравный разбуженный гигант, оползает не только там, где сбиты столбы, но и слева, справа.
Везде...
Везде, и даже там, куда ещё только должны следовать посадчики, пробираясь к выходу. И вот тогда неподъёмная, чёрная бездна навеки поглощает и воздух, и свет, и жизнь, превращаясь в могилу.
Посадчикам лавы перед началом работы давали для смелости спирт.
Считалось дурным тоном задумываться о фактической стоимости такого угля.
Людей в стране хватало.
Спирта тоже.
Конечно, кому не нравилось, могли, не дожидаясь пенсии, добровольно бросить всё, уволиться с работы и покинуть подземку, но... для этого нужно было быть беременной девушкой...
Других вариантов не существовало.
Наступила пора сдачи государственных экзаменов в школе. А тут Чепель сообщает мне: вышел указ, разрешающий увольняться квалифицированным рабочим из шахты на учебу в высшие учебные заведения.
Господи! Учиться на филолога - моя сокровенная мечта.
Чтоб папа дал мне добро оставить работу, я пригласила его к себе в Осинники в гости. Купила бутылочку, угостила хорошо и получила-таки желаемое.
На вступительных экзаменах в институт сдала все на "хорошо", а географию на "отлично" - попались "угольные разрезы". Члены приёмной комиссии многое сами впервые узнали от меня.
Шахтёрская пыль глубоко и надолго впиталась в кожу рук. А веки - как тушью подведены. Я полностью, пожалуй, только ко второму курсу отмылась.
Лето пятьдесят третьего года.
Я, как и мечтала, - студентка педагогического института. Второй курс позади.
Тогда, счастливая, я не могла себе даже представить, что сразу по достижении шестнадцати лет меня поставили на особый тайный учёт.
Наверное, весь период учёбы в институте мне не доверяли. За мной следили и доносили. Наушничали. Зачем? Мы настолько были преданы товарищу Сталину, что его смерть все восприняли как страшное, невосполнимое, личное горе. Личную потерю.
Да он был строгий, но как по-другому?
Сталин для всех не хороший или плохой.
Он - ЕДИНСТВЕННЫЙ!
Выбора просто не существовало!!!
Люди слепо готовы были идти по следам его копыт на любые сомнительные дела.
А все дела, на которые он вёл, становились правыми.
Он заменял собой царя, он заменял Бога, он был многим вместо отца.
По одной простой причине: заблаговременно царя, Бога и во многих семьях отца - он уничтожил.
Ну а дальше, пользуясь словами махровой антисоветской книги:
...и стал Таракан победителем,
И лесов и полей повелителем.
Покорилися звери усатому...
Всей группой мы сфотографировались с траурным бантом на груди. И это не было лицемерием. Мы, студенты, ночь не спали, всё волновались, достойный ли будет преемник?
Как вообще теперь ЖИТЬ?
Декан факультета, всегда строгий, недоступный, на митинге плакал. До этого мы считали Ивана Александровича бесчувственным человеком.
***
Первые студенческие каникулы.
По настоянию родителей еду на всё лето в Карелию, на родину.
Волнуемся: всё ли будет удачно? Как узнаю, кто свой, кто чужой?
По адресу нашла маминого брата - дядю Сеню. Встретились. Я сразу подметила в его лице мамины черты. Спазма перехватила горло, ноги подкосились, слёзы навернулись на глаза... Не выдержала тяжёлой паузы:
- Дядя Сеня, не узнаёшь, это я, Оля.
Он порывисто прижал меня, и мы так долго стояли и рыдали в дверях. А потом до утра просидели за столом - душами тёрлись.
На выходной я должна была ехать с ним в Щеккилу к бабушке и дедушке. Но случилось иначе: зашёл Ваня, мой двоюродный брат, он на рабочей машине возвращается туда сейчас. Решено ехать, не откладывая.
- Я скажу бабушке, что ты моя жена...
К дому он вёл меня не по центральной дороге, а огородами (позже я узнала: старики по этому признаку безошибочно определяли, кто идёт: местные или гости издалека).
Только зашли, он сразу с порога по-карельски:
- Бабушка, познакомься, моя жена. Нравится тебе?
Та, держась за шесток, выпрямилась, стала вровень со мной, и начала молча вглядываться, видно, сомневаясь в словах внука.
Я не выдержала, зарыдала, обняла её худенькую фигурку и сквозь плач сообщила, что я из Сибири... Оля.
Теперь воем завыли все, кто был тут. Прибежали с улицы соседи, родные. Они смотрели на меня, как на пришельца с того света... Сибирь им представлялась какой-то ненасытной адской машиной по уничтожению людей. Ведь и до меня многих увозили, но ещё ни один на родину не вернулся. А тут перед ними стояла девушка, модно одетая, стройная, худенькая и... родная. Встречи были трогательные, запоминающиеся и для меня необычные.
Утром, когда солнце поднялось высоко, дедушка попросил меня подойти к окну, чтобы он мог получше рассмотреть.
- Внучка, встань так, чтоб я увидел, какая ты.
Я с удовольствием выполнила его просьбу.
- Хорошенькая, вся в дочку.
К дедушке я испытывала особую нежность и, как могла, заботилась о нём. Вечером выискивала насекомых у него на голове, расчёсывала волосы. Он опустит голову на мои колени и задремлет, а я не тревожу, пока сам не проснётся. Разволнуется, как бы мне не было брезгливо. Милый дедушка, безграничная любовь к близкому человеку не оставляет места для иных чувств...
Мы были нежны друг с другом. Видно, чувствовали: это наша последняя встреча.
Прощаясь, я потеряла сознание у него на груди.
Как жаль, что раньше в жизни не было такого друга рядом!
В другом доме, в этой же деревне, жила старшая мамина сестра, тётя Маня. Она угощала меня разными национальными блюдами. На столе - горячие калитки, сульчинат, кейтин пийруат, тёнчой.
Я по-карельски говорила, тяжело ворочая языком. Многих слов не знала. Но мамино желание исполнила: "С бабушкой, с дедушкой, со своими, говори на родном языке: им будет приятно". Ваня шутил:
- Не обращайте внимания: Оля только что из Америки, поэтому волка путает с медведем.
После Щеккилы он отвёз меня в деревню Куккозеро.
Здесь я родилась. И где-то здесь жили люди, по доносу которых папа был осуждён. Мысленно я давно уже их простила. Но ведь простить - не значит забыть. И разум чувству в таких вопросах - не судья.
В нашем доме размещался магазин.
Мне ещё издали указали на двухэтажные бревенчатые хоромы.
Покосившийся дверной проём, как немо искривлённый старческий рот, зиял чёрной дырой. Два маленьких окошка подслеповато глядят на дорогу, остальные наглухо забиты.
Подошла ближе.
Капли утренней влаги робкими слезинками заблестели на оконном стекле.
Порог. Как защемило сердце, когда переступила его... Грудью упёрлась в спёртую гнетущую тишину коридора. Едва переставляя свинцовые ноги, через силу, стала подниматься. Не то скрип, не то жалобный стон, вырвался у лестницы. Да, что же это, господи...
Остановилась в сенях. Всё. Дальше не могу. Нечем дышать. В сильном волнении вышла на улицу.
***
Я с раннего детства мечтала о своей первой поездке на родину. Верила, что когда-нибудь она состоится. Ждала. Поехала, счастливая, к родным, а папа, оказывается, во время моего отсутствия, обгорел в запылавшем тракторе.