ВТОРОЙ СЫЩИК. Слушаюсь.
Капитан машет рукой, оба сыщика исчезают в конце коридора.
КАПИТАН. Я хочу заказать кофе. А вам, господа?
ПРОФЕССОР. Да, пожалуйста.
ОФИЦИАНТ (робко). И рогалик для господина майора.
Майор бросает быстрый взгляд на Официанта и чуть улыбается. Капитан уходит в кабинет, с удивлением взглянув на Официанта.
МАРШАН (Профессору). По-моему, я первый.
ПРОФЕССОР. Что ж, входите.
Идет в кабинет, Маршан с готовностью следует за ним.
МАРШАН (на ходу). Спасибо. Я ужасно тороплюсь... Я как раз шел в министерство снабжения...
Голос его теряется за дверью. К двери подходит Майор.
Ледюк, лихорадочно что-то соображая, его окликает.
ЛЕДЮК. Амьен!
МАЙОР (задерживается у двери, оборачивается к Ледюку, который сидит на дальнем конце скамьи). Что Амьен?
ЛЕДЮК (стараясь не показывать волнение). Девятого июня, в сороковом. Я был в шестнадцатом артиллерийском, прямо против ваших позиций. Узнал ваши знаки различия, их я никогда не забуду.
МАЙОР. Для ваших это был тяжелый день.
ЛЕДЮК. Да. Как видно, и для вас тоже.
МАЙОР (кинув взгляд на свою раненую ногу). Я не жалуюсь.
Майор уходит в кабинет, закрывает за собой дверь. Пауза.
ЛЕДЮК (всем). Зачем нас взяли?
ОФИЦИАНТ (всем). Я говорил — он не такой уж вредный тип. Вот увидите.
МОНСО (Ледюку). По-моему, проверка документов.
Ледюк настораживается, беспокойно вглядывается в их лица.
ЛЕДЮК. А какой тут порядок?
МОНСО. Они только начали, этот коммерсант пошел первый.
ЛЕВО (Ледюку и фон Бергу). Они вам мерили носы?
ЛЕДЮК (сильно встревоженный). Носы?
ЛЕВО (прикладывает большой и указательный пальцы к переносице и к кончику носа). Ну да, они измерили мне нос, прямо на улице. Хотите, я вам скажу... (Байяру.) Не возражаешь?
БАЙЯР. Я не против, если только не будешь валять дурака.
ЛЕВО. Наверно, нас заставят таскать камни. Я как раз вспомнил — в прошлый понедельник одна знакомая девушка приехала из Марселя, там теперь не дорога, а сплошные объезды. Им нужны рабочие. Она говорит, что видела уйму людей, которые таскали камни. Ей показалось, что среди них много евреев... сотни...
ЛЕДЮК. Не слыхал, чтобы в Виши был принудительный труд. Неужели здесь его ввели?
БАЙЯР. А вы сами откуда?
ЛЕДЮК (короткая пауза: он колеблется, говорить ли правду). Я живу в деревне. В городе бываю не так часто. А разве есть указ насчет принудительного труда?
БАЙЯР (всем). Ну, так слушайте. (Его искренний, уверенный тон заставляет всех прислушаться.) Я нам кое-что скажу, только не надо на меня ссылаты я понятно? (Все кивают. Взглянув на дверь, он поворачивается к Лебо.) Ты слышал, что я сказал?
ЛЕВО. Не делай из меня идиота! Господи, я же знаю, что тут не до шуток!
БАЙЯР (всем). Я работаю в железнодорожных мастерских. Вчера пришел товарный состав — тридцать вагонов. Машинист — поляк, я не мог с ним потолковать, но один стрелочник говорит, будто слышал голоса внутри.
ЛЕДЮК. В товарных вагонах?
БАЙЯР. Да. Поезд из Тулузы. Я слышал — последнее время в Тулузе втихомолку устраивали облавы на евреев. Да и откуда взяться польскому машинисту на юге Франции? Дошло?
ЛЕДЮК. Концлагерь?
МОНСО. Причем тут концлагерь? Немало народа едет на работу в Германию добровольно. Это не секрет. Каждый, кто туда едет, получает двойной паек.
БАЙЯР (спокойно). Вагоны заперты снаружи.
Короткая пауза.
Оттуда идет вонь, бьет в нос за сто шагов. Внутри плачут дети. Их слышно. И женщин тоже. Добровольцев так не запирают. Никогда не слыхал.
Долгая пауза.
ЛЕДЮК. Но я никогда не слыхал, чтобы они здесь применяли свои законы о чистоте расы. Все-таки, несмотря на оккупацию, тут французская территория — они об этом повсюду кричат.
Пауза.
БАЙЯР. Меня беспокоит цыган.
ЛЕВО. Почему?
БАЙЯР. По расовым законам они той же категории. Неполноценные.
Ледюк и Лебо медленно поворачиваются к Цыгану.
ЛЕВО (поворачивается сновя к Байяру). Если только он и в самом деле не стащил эту кастрюлю.
БАЙЯР. Ну, если он украл кастрюлю, тогда конечно...
ЛЕБО (быстро, Цыгану). Эй, послушай. (Тихонько, но пронзительно свистит. Цыган смотрит ня него). Ты стащил кастрюлю?
Лицо Цыгана непроницаемо. Лебо неловко его допрашивать, но у него нет выхода.
Скажи правду, а?
ЦЫГАН. Не крал, нет.
ЛЕБО. Имей в виду, я ведь не против воровства. (Укязывяя на других.) Я не из них. Мне доводилось ночевать и в чужих машинах, и под мостом, пойми, для меня всякая собственность — все равно кража, так что у меня к тебе нет никаких претензий.
ЦЫГАН. Не крал, нет.
ЛЕБО. Послушай... ты ведь цыган, так как же тебе прожить иначе? Верно?
ОФИЦИАНТ. Они тащат все, что плохо лежит.
ЛЕБО (Байяру). Слышишь? Наверно, его забрали просто за кражу, вот и все.
ФОН БЕРГ. Простите...
Они поворачиваются к нему.
Разве всех вас арестовали за то, что вы евреи?
Они молчат, настороженно и удивленно.
Ради бога, простите. Я не мог себе этого представить.
БАЙЯР. Я ничего не говорил насчет евреев. Насколько мне известно, здесь нет ни одного еврея.
ФОН БЕРГ. Ради бога, простите.
Молчание. Оно затягивается.
(В полном смущении, с нервным смешком.) Дело в том, что... я как раз покупал газету, а тот господин вышел из машины и сказал, что ему надо проверить мои документы. Я не могу себе этого представить!
Молчание. В них затеплилась надежда.
ЛЕБО (Байяру). А зачем им было хватать его?
БАЙЯР (взглянув ня фон Берга, обращается ко всем). Я ничего не знаю... но послушайтесь моего совета. Если что-нибудь подобное случится и вы туда попадете... в тот поезд... на двери изнутри вы увидите четыре болта. Постарайтесь найти какой-нибудь гвоздь, или отвертку, или хотя бы острый камень... надо расковырять дерево вокруг болтов, и тогда дверь откроется. Имейте в виду, не верьте тому, что они вам скажут... Я слышал, в Польше есть лагеря, где евреев загоняют работой в могилу.
МОНСО. А вот у меня есть кузен; его послали в Освенцим — знаете, это в Польше? Я получил от него несколько писем, он очень доволен. Его даже научили класть кирпичи.
БАЙЯР. Постой, приятель, я говорю то, что слышал от людей, которые в курсе дела. (Помедлив.) От людей, которым положено быть в курсе дела, понял? Не верьте всяким россказням о новых землях или о том, что вас обучат ремеслу, и все прочее. Если вы попадете в этот поезд — выбирайтесь, пока он не дошел туда, куда едет.
Пауза.
ЛЕДЮК. Я слышал то же самое.
Они поворачиваются к нему, а он поворачивается к Байяру.
А как по-вашему, где достать подходящий инструмент?
МОНСО. Как это на нас похоже! Мы находимся в свободной зоне, никто нам еще не сказал ни слова, а мы уже сидим в поезде, едем в концлагерь, не пройдет и года, как мы будем покойниками.
ЛЕДЮК. Но раз тот машинист — поляк...
МОНСО. Пусть поляк, что это доказывает?
БАЙЯР. А я вам говорю — если у вас есть под рукой инструмент...
ЛЕДЮК. Мне кажется, этот человек говорит дело.
МОНСО. По-моему, вы зря поднимаете панику. В конце концов, в Германии еще до войны много лет подряд забирали евреев, они делают это и в Париже, с тех пор как туда вошли, и вы хотите сказать, что все эти люди убиты? Как это укладывается у вас в голове? Война войной, но нельзя же терять чувство реальности. Немцы все-таки люди.
БАЙЯР. Беда в том, что они фашисты.
ЛЕДЮК. Нет, простите. Беда как раз в том, что они — люди.
БАЙЯР. С этим я в корне не согласен.
МОНСО (взглянув на Ледюка). Странная, как видно, была жизнь у вас — вот все, что я могу сказать. Мне доводилось играть в Германии, я знаю немцев.
ЛЕДЮК. Я учился в Германии пять лет и в Австрии тоже, и я...
ФОН БЕРГ (радостно). В Австрии? Где?
ЛЕДЮК (медлит, потом решается на откровенность). В Вене, в Институте психиатрии.
ФОН БЕРГ. Да что вы!
МОНСО. Так вы психиатр! (Остальным.) Не удивительно, что он такой пессимист.
ФОН БЕРГ. Где вы жили? Я ведь коренной венец.
ЛЕДЮК. Извините, но, пожалуй, разумнее не уточнять.
ФОН БЕРГ (оглядываясь по сторонам, словно совершил оплошность). Простите, пожалуйста... да, конечно.
Короткая пауза.
Я просто хотел полюбопытствовать, не знаете ли вы барона Кесслера. Он так покровительствовал медицинскому институту.
ЛЕДЮК (подчеркнуто холодно). Нет, я не вращался в этих кругах.
ФОН БЕРГ. Что вы, он такой демократ. Понимаете... (застенчиво) он мой двоюродный брат...
ФОН БЕРГ. Что вы, он такой демократ. Понимаете... (застенчиво) он мой двоюродный брат...
ЛЕВО. Так вы из знати?
ФОН БЕРГ. Да.
ЛЕДЮК. Как ваше имя?
ФОН БЕРГ. Вильгельм-Иоганн фон Берг.
МОНСО (почтительно). Тот самый... князь?
ФОН БЕРГ. Да... простите, мы с вами встречались?
МОНСО (польщенный). О нет. Но я, конечно, слышал ваше имя. Ваш род, кажется, один из самых древних в Австрии?
ФОН БЕРГ. Ну, это больше не имеет значения.
ЛЕВО (поворачивается к Байяру, окрыленный надеждой). Так на какого же черта им сдался австрийский князь?
Байяр озадаченно смотрит на фон Берга.
Я хочу сказать... (Снова поворачиваясь к фон Бергу.) Вы ведь католик, да?
ФОН БЕРГ. Да.
ЛЕДЮК. А ваш титул указан в документах?
ФОН БЕРГ. О да, в паспорте.
Пауза. Все сидят молча — у них пробудилась надежда, но они сбиты с толку.
БАЙЯР. Может, вы... занимались политикой или что-нибудь в этом роде?
ФОН БЕРГ. Нет, что вы, политика меня никогда не занимала.
Пауза.
Конечно, нельзя забывать, что они испытывают неприязнь к аристократии. Может быть, это все и объясняв!
ЛЕДЮК. У фашистов? Неприязнь?
ФОН БЕРГ (удивленно). Да, конечно.
ЛЕДЮК (у него нет на этот счет своей точки зрения, и самый вопрос ему безразличен, но он хочет вызвать аристократа на разговор). В самом деле? Для меня это новость.
ФОН БЕРГ. Уверяю вас.
ЛЕДЮК. Но за что им вас не любить?
ФОН БЕРГ (смущенно смеется, не желая показать, что он обижен). Неужели вы спрашиваете это серьезно?
ЛЕДЮК. Не обижайтесь, я просто невежда в этих делах. Я привык считать, что аристократия... поддерживает любой реакционный режим.
ФОН БЕРГ. Ну, некоторые из нас конечно. Но большинство вообще не желает брать на себя никакой политической ответственности.
ЛЕДЮК. Интересно. Значит, вы все еще всерьез относитесь к своему... своему титулу и...
ФОН БЕРГ. Дело не в титуле, а в моем имени, в моей семье. У вас ведь тоже есть имя, семья. Я полагаю, что вам тоже не хочется их позорить.
ЛЕДЮК. Понимаю. А под «ответственностью» вы, наверно, понимаете...
ФОН БЕРГ. Да я и сам не знаю... мало ли что это может означать. (Смотрит на часы.)
Пауза.
ЛЕДЮК. Пожалуйста, извините меня, я вовсе не хотел быть назойливым.
Пауза.
Я никогда об этом не задумывался, но сейчас мне ясно — они хотели бы лишить вас даже той власти, какая у вас есть.
ФОН БЕРГ. Что вы? Какая же у меня власть? А если б и была, им стоит только пальцем пошевелить, чтобы ее уничтожить. Разве в этом суть?
Пауза.
ЛЕДЮК (как зачарованный — в словах фон Берга он чувствует какую-то правду). А в чем же? Поверьте, я не собираюсь вас попрекать. Совсем наоборот...
ФОН БЕРГ. Но ведь это так просто! (Смеется.) У меня есть известное... положение. Мой род существует тысячу лет, и они понимают, как опасно, если кто-нибудь вроде меня... не признает всего этого хамства.
ЛЕДЮК. А под хамством вы подразумеваете?..
ФОН БЕРГ. Разве вам не кажется, что фашизм, чем бы он ни был еще, — это величайший взрыв хамства? Океан хамства.
БАЙЯР. Боюсь, мои друг, что дело куда серьезнее.
ФОН БЕРГ (вежливо, Байяру). Да, конечно, вы совершенно правы.
БАЙЯР. По-вашему, получаются, что они просто не умеют вести себя за столом, только и всего.
ФОН БЕРГ. Конечно не умеют. Их ужасно бесит всякая утонченность. Они считают это, видите ли, признаком вырождения, упадка.
БАЙЯР. О чем вы толкуете? Значит, вы покинули Австрию потому, что они не умеют вести себя за столом?
ФОН БЕРГ. Ну да, и не только за столом. А их восторг перед всякой пошлостью в искусстве; приказчики из бакалейной лавки, напялив мундиры, приказывают оркестру, какую музыку играть, а какую нет! Да, хамство само по себе может заставить человека покинуть свою родину, так мне, по крайней мере, кажется.
БАЙЯР. Другими словами, если бы они умели вести себя за столом, разбирались в искусстве и не мешали оркестру играть, что ему нравится, вы бы поладили с ними.
ФОН БЕРГ. Да разве это мыслимо? Как могут люди, уважающие искусство, преследовать евреев? Превращать Европу в тюрьму? Навязывать всему человечеству эту расу жандармов и насильников? Разве люди, которые любят прекрасное, на это способны?
МОНСО. Я охотно бы с вами согласился, князь фон Берг, но должен кое-что сказать в защиту немецкой публики — я перед нею играл: ни одна публика на свете так не чувствует малейших нюансов спектакля, они сидят в театре благоговейно, как в церкви. И никто не умеет слушать музыку, как немцы. Разве не так? У них — страсть к музыке.
Пауза.
ФОН БЕРГ (страдая от того, что должен это признать). Боюсь, что да, это правда.
Пауза.
Не знаю, что вам сказать. (Он подавлен и совершенно растерян.)
ЛЕДЮК. Может, вы говорите о разных людях?
ФОН БЕРГ. Увы, я знаю многих образованных людей, которые стали фашистами. Да, это так. Пожалуй, искусство не служит от этого защитой. Странно, оказывается, о многом ты просто никогда не задумывался. До сих пор я считал искусство... (Байяру.) Возможно, вы и правы — я тут чего-то не понимаю. По совести говоря, я в основном музыкант — разумеется, только любитель, и политика никогда...
Дверь кабинета открывается, МАРШАН появляется, пятясь и продолжая разговор с невидимым собеседником. Прячет в боковой карман бумажник с документами; в другой руке держит белый пропуск.
МАРШАН. Будьте спокойны, я отлично все понимаю. До свидания, господа. (Показывая собеседнику пропуск.) Предъявить у выхода? Хорошо. Спасибо.
Закрыв дверь, поворачивается и торопится пройти мимо арестованных; когда он проходит мимо Мальчика...
МАЛЬЧИК. Что они у вас спрашивали, сударь?
Не глядя на Мальчика, Маршан сворачивает в коридор. Услышав его шаги, в конце корвдора показывается ПОЛИЦЕЙСКИЙ, Маршан вручает ему пропуск и уходит. Полицейский исчезает.
ЛЕБО (не то с удивлением, не то с надеждой). А я готов был поклясться, что он еврей! (Байяру.) Как ты думаешь?
БАЙЯР (он явно думает так же, как Лебо). У тебя ведь есть документы?
ЛЕБО. Ну, конечно, у меня хорошие документы. (Вынимает из кармана брюк измятые бумажки.)
БАЙЯР. Вот и стой на том, что они в порядке. Может, он так и поступил.
ЛЕБО. Взгляни-ка на них, а?
БАЙЯР. Я ведь не специалист.
ЛЕБО. А все-таки я бы хотел знать твое мнение. Ты как будто во всем этом разбираешься. Как они, по-твоему?
Дверь кабинета открывается. Байяр быстро прячет бумаги. Появляется ПРОФЕССОР и указывает пальцем на Цыгана.
ПРОФЕССОР. Следующий. Ты. Идем со мной.
Цыган встает и направляется к нему. Профессор указывает на кастрюлю, которую он держит в руках.
Это можешь оставить.
Цыган медлит, смотрит на кастрюлю.
Я сказал: оставь здесь.
Цыган нехотя ставит кастрюлю на скамейку.
ЦЫГАН. Чинить. Не красть.
ПРОФЕССОР. Ступай.
ЦЫГАН (указывая на кастрюлю, предупреждает остальных). Она моя.
Цыган входит в кабинет. Профессор следует за ним, закрывает дверь. Байяр берет кастрюлю, отламывает ручку, кладет в карман и ставит кастрюлю на прежнее место.
ЛЕБО (снова обращаясь к Байяру). Ну, что ты скажешь?
БАЙЯР (разглядывает бумагу на свет с обеих сторон, возвращают ее Лебо). В порядке — насколько могу судить.
МОНСО. Мне кажется, что тот человек был еврей. А вам, доктор?
ЛЕДЮК. Понятия не имею. Евреи не раса. Они бывают похожи на кого угодно.
ЛЕБО (радуясь, что сомнения его рассеяны). Наверно, у него просто хорошие документы. Я же знаю, какие бывают документы, стоит на них взглянуть, и сразу видишь — липа. Но если у тебя хорошие документы, а?
Пока он говорит, Монсо вынимает свои документы и разглядывает их. То же самое делает Мальчик. Лебо поворачивается к Ледюку.
Но ваша правда. Мой папаша, например, похож на англичанина. Беда в том, что я пошел в мамашу.
МАЛЬЧИК (Байяру, протягивая свой документ). Пожалуйста, взгляните на мои.
БАЙЯР. Я ведь не специалист, малыш. Да брось ты их разглядывать у всех на виду.
Монсо прячет свой документ, Мальчик тоже. Пауза. Они ждут.
МОНСО. Наверно, все дело в том, внушаешь ли ты доверие, тот человек держал себя с таким апломбом
Старый еврей едва не валится ничком на пол. Фон Берг подхватывает его и вместе с Мальчиком снова усаживает на скамью.
ЛЕБО (все более нервно). Черт бы их драл, хоть бы бороды сбрили! Разгуливает с такой бородищей в эдакой стране!
Монсо смотрит на собственную бороду, и Лебо проводит рукой по лицу.
Ну, я просто не люблю терять время на бритье...
ФОН БЕРГ (Старому еврею). Как вы себя чувствуете, сударь?