- Мужа одного оставлять нельзя. А то как бы чего... Следующий!
Райком КПСС был последним барьером, который предстояло взять. Из райкома бумаги попадут туда, где их будут изучать в тиши и вопросов не зададут. В райком рекомендовали идти, одевшись аккуратно, но некрасиво. Никакой косметики, никаких французских духов! Комиссия состояла из трех женщин с партийными прическами - белыми начесанными "халами". Райкомовские женщины терпеть не могли молодых преподавательниц из вузов.
Марину вызвали одной из последних, впереди прошли две автобазы и завод "Вибратор". "Халы" устали и смотрели неприязненно.
- В ленинских субботниках участие принимаете?
- Конечно, каждый год участвую.
- На овощебазу ходите?
- Раз в месяц по графику.
Женщина с брезгливым ртом, проткнув
высокую прическу остро отточенным карандашом, осторожно почесала им голову:
- Университетские хуже всех на базе работают. Белоручек много. Капусту зачистить не умеют. Наверно, образование мешает. У нас есть сводки за прошлый месяц - десять человек из ЛГУ на проходной задержали: выносили чищенные лимоны.
Другая женщина перечитывала Маринину характеристику, шевеля губами.
- Первый-то муж женился или нет? Дети у него есть от новой жены?
Таких теток Марина любила: с ними всегда можно было найти общий язык. Бабское любопытство надо удовлетворять, рассказать о личной жизни подробно, с юмором, себя не жалеть. Им ведь интересно послушать. После Марининых рассказов о том, кто с кем живет, женщины потеплели, и стало ясно: райком пройден.
Осталось последнее, добыть справку о здоровье. Терапевт в пуховом берете, мельком взглянув на Марину, начала строчить направления: к невропатологу, лору, гинекологу, рентгенологу... Анализы крови и мочи. Тридцать лет исполнилось? Значит, еще и кардиограммочку сделаем...
Мочу и кровь надо было сдавать до восьми утра, а остальные врачи принимали, как назло, после шести вечера. Пока Марина ловила невропатолога, анализы успели устареть, и их пришлось сдавать по второму заходу. "Неси всем по коробке конфет", - советовали коллеги. "Как же я эту коробку буду всучивать? - мучилась Марина. - Прямо с порога или раздетая во время осмотра, или класть на историю болезни, пока врач моет руки за ширмой?"
Просидев в очереди перед кабинетами, Марина перечитала все стенные газеты. В каждой поликлинике есть пишущий врач, и Марина выучила наизусть стихи из "Санлистка" и "Голоса медиков ЛГУ".
Студентка! Помни о правиле важном:
Делай уборку способом влажным.
Фтизиатр Б.Мокеев
Наркомана вид нам неприятен:
Хил, небрит, шприц в руке.
Мы советуем: приятель,
Кайф лови на турнике!
Старшая сестра А.Никитенок
УФО поможет детям
Не заболеть рахитом.
Зимою заиграет
Луч солнца на ланитах.
Лаборант Ф.Клычко
Наконец Марина держала в руках справку: "Дана в том, что Петрова М.Н. не имеет противопоказаний по здоровью для поездки на одну неделю в Данию". Поставить круглую печать на справку могла только зав. поликлиникой Тамара Ивановна. Печать она ставила в приемные часы, раз в неделю, по понедельникам.
Профессор, с которым Марина подружилась в поликлинических очередях, искал валидол: "Ну и сволочи. Своими бы руками задушил. Ведь глумятся! Едешь во Францию - сдавай кровь из пальца, а если в Англию - уже из вены! А кто в США оформляется? Всю кровь выпьют".
В понедельник с семи утра образовалась очередь к Тамаре Ивановне, за печатью. В десять часов бодрая и свежая зав.поликлиникой объявила: "Товарищи! Придется немного подождать: срочное совещание зав.кабинетами. Не волнуйтесь! Всех приму!"
Четырнадцать женщин, зав.кабинетами, гуськом прошли в кабинет Тамары Ивановны. Из-за двери в коридор донеслось:
- Попрошу потише! Наборы сегодня такие: две банки тушенки, правда, свиной, три пачки индийского чаю, банка горошка и перец черный, молотый. И в нагрузку четыре банки морской капусты.
- Хорошие наборы! Морскую капусту можно мелко-мелко нарезать и понемножку в винегрет добавлять.
- Тише, товарищи! Есть еще теплые югославские кальсоны, с начесом. Размеры - только маленькие.
- А больших нет? А цвет какой?
- Это же кальсоны! Какая вам разница, какой цвет?
"Да-аа, - думали изнывающие за дверью преподаватели, - ведь небось клятву Гиппократа давали, бесстыжие..."
За две недели до поездки Ирочка из иностранного отдела догнала Марину на Университетской набережной.
- Ой, хорошо, что вас встретила! Не пропустили вас. Сказали, что международная обстановка осложнилась. Пускают только партийных, с опытом преподавания за рубежом. Ничего, в следующий раз поедете!
Ирочка вскочила в подошедший троллейбус, только зажатая дверьми красная юбка торчала наружу.
В голове у Марины стало пусто и гулко. "Три месяца потратила на идиотские комиссии, десять врачей обошла... Заискивала. Унижалась... Поделом".
Домой идти не хотелось. Хотелось просто посидеть на скамейке. Марина не заметила, как забрела в зоопарк, - ноги помнили, что там есть скамейки. В грязной клетке, на полу лежал какой-то безымянный зверь среднего размера - таблички на клетке не было. Он лежал в дальнем углу, не шевелясь, хвостом к публике, мордой к нечистой стене. Не желал глядеть на людей. Презирал. Или очень давно устал жить. Марина поняла, чего она хочет: лечь с ним рядом, спиной к детям и мужу, и долго лежать так, не шевелясь.
1993
СВОБОДНЫЙ ДЕНЬ
К сорока пяти годам жизнь, наконец, вошла в берега, и ее уютная монотонность начала Кате нравиться. Появились любимые привычки: утром пить чай в одиночестве с припрятанной с вечера газетой. С первой чашкой хорошо шли статьи про коррупцию московских властей или про местные безобразия. Со второй - журнал "Огонек" за 1951 год, годовой комплект сохранился на антресолях у родителей. Катю завораживали фотографии сорокалетней давности: женщина-лаборант измеряет линейкой сливу нового сорта, а профессор, высоко подняв пробирку, рассматривает гибрид, выведенный коллективом лаборатории. Агитатор Молотовского избирательного округа майор Шептуха проводит беседу в семье московских астрономов. Эти прически и этот покрой платья были оттуда, из начала жизни. Люди с черно-белыми лицами застыли, вслушиваясь в гул ледника, который снова двинулся на страну после войны, и хотели, притихнув, укрыться в работе: "Ледниковый период полностью одобряем". "Камнепад поддерживаем".
Катя часто вспоминала то время. Вот она выходит во двор - чистый, солнечный, с фонтаном. Лифтерша говорит ей в спину, что она вылитая мама, и что вся семья у них замечательная. Счастье переполняет Катю, и она начинает носиться вокруг фонтана круг за кругом, круг за кругом.
День, начинавшийся так хорошо, редко кончался без слез: брат, пробегая мимо, вырвет из рук сумочку с желудями, или няня напугает: вчера люди видели - мужчина подошел к песочнице, взял девочку за руку: мол, пойдем, тебя мама ждет - и пропала девочка... Мужской пол был для няни врагом номер один. Всякий, носивший брюки, был у нее на подозрении, и Катя сердцем приняла нянины заветы. Врагом номер два были Соединенные Штаты Америки: "Жуков да комаров насылают, вот урожай и гибнет". За то, что няня не шла на поводу у Америки, Катя любила ее еще сильней. Катина няня давно стала членом семьи, и странно было слышать, как перед сном она жаловалась, глядя в окно, что нет у нее своего угла, а то давно бы ушла - устала.
После прогулки в Ботаническом саду няня читала вслух сказки народов СССР, а Катя, сидя за большим столом, заштриховывала опушку в альбоме "Раскрась сам". И хотелось просидеть так, раскрашивая, до взрослой жизни. Но от альбома для раскрашивания пришлось оторваться и перейти по мосту через речку Карповку в сталинскую женскую школу.
Катю посадили на заднюю парту рядом с девочкой, с которой никто не хотел сидеть.
- Чего уставилась? - прошептала девочка. - Сама опоздала, а воображает.
Катя вскоре догадалась, что с соседкой по парте не надо дружить: та ходила в рваных ботинках и плохо мыла руки. Отец бил ее смертным боем.
На перемене у стола учительницы толпились девочки:
- А Выгодская резинку забыла.
- Вы сказали не бегать по коридору, а Файнберг бегала.
- А Невзглядова запиралась в уборной и кричала оттуда, что мы дуры.
Учительница ласково глядела на ябедниц. Вскоре ученицы были перетасованы: девочки из хороших семей сели в одну колонку, а дочки уборщиц и посудомоек - в другую. Катю посадили к дочке ученых: папа писал книги о вкладе колхозных сказительниц в советскую литературу, а мама вела в отрывном календаре ежедневную рубрику "Восход и заход солнца". Спускаясь по лестнице после уроков, Катя думала: "Как мне повезло - живу в советской стране, где покончено с бедностью и все равны. Догадывается ли учительница, что я уже готова служить народу? И правильно, что бритых, убогих девочек посадили в одну колонку. Раз не хотят хорошо учиться, пусть сидят отдельно!"
В Катиной школе не было ни одного учителя-мужчины, да и за девочками никогда не приходили папы. Были в классе девчонки, которые рассказывали про мужчин истории, леденящие кровь, а тень позора падала и на ту, которая рассказывала, и на ту, которая, замирая, слушала. Из стен школы Катя вышла, презирая мужчин. Так, вообще, на всякий случай.
Катя вставала в шесть утра, чтобы никто не мешал раннему чаепитию, а если сын или муж ненароком просыпались рано, то в кухню не совались: себе дороже.
Давно окончен институт, не оправдавший надежд. И вообще оказалось, что молодость не приносит счастья. Вечная тревога: провалю экзамен, не найду работу, не выйду замуж. Выйду, но неудачно. Родится тройня - все девочки, и все некрасивые. Или Бог пошлет сына, но криминального. А уверяли, что юность - лучшая пора жизни.
По утрам из комнаты мужа раздавался стук пишущей машинки: шла работа над монографией "Нравственные искания у шумеров". Муж поднимался из-за письменного стола только в случае крайней необходимости, выходить на улицу давно перестал, но принимать пищу пока еще не прекратил. Сын-подросток выходил из душа и, когда был в хорошем настроении, спрашивал: "Мама, я атлетически сложен? Да ты мышцу пощупай! А внутренний мир у меня есть?" Если был не в духе, придирался: "Зачем ты замуж вышла, тебе что, очень хотелось?" Катя старалась отвечать вдумчиво, с литературными примерами. Помнила, что мальчики легко ранимы и ждут совета умного друга.
Без четверти восемь Катя вскакивала и начинала искать ключи или автобусную карточку. Во время метаний по квартире муж и сын стояли в дверных проемах кухни или ванной, перекрывая движение. Нервы напряжены, карточки опять нет на месте, а они: "Можно колбасу доесть, или надо оставить?" Ты уже летишь по лестнице, а сверху несется: "Кто сегодня хлеб покупает?"
Втиснувшись в автобус, Катя успокаивалась: "Теперь, пожалуй, успею". А как мечталось когда-то: на службу иду пешком, занимаюсь нетрудной высокооплачиваемой работой, окружена интеллигентными учеными. Зарплату повышают, за рубеж посылают. Плюс к этому: колготки без дырок, шея без морщин, зубы - белые и свои.
В вестибюле метро на обычном месте, хвостом к билетным кассам, лежала собака и смотрела на людей. От толпы отделилась пожилая женщина и направилась к собаке, держа в руке толстый кусок булки. Увидев знакомую благодетельницу, собака поднялась на ноги и прижала уши. В ее глазах читалось: "Спасибо, родная. Не даешь помереть". Попечительница с просветленным лицом опустила жетон и встала на эскалатор. Собака, убедившись, что женщина уехала, отодвинула лапой хлеб в сторону, легла и закрыла глаза.
Катя любила бытовую социологию - подбирать типового пассажира для каждой станции метро. На Катину станцию люди добираются из далеких новостроек и выпадают из автобусов уже взрывоопасными. В вагоне ничего не читают - переводят дыхание, осматривают себя, ища урон. Реплик, как бывало раньше: "Не могут в новостройки транспорт пустить!" - больше нет.
На следующей станции - район застройки шестидесятых годов - в вагон входят дети с рюкзачками, едут в центр, в престижные школы. В родном районе учиться не хотят. На женщинах дорогие шубы, и от этого взгляд их задумчив: на попутчиков не глядят и на связь с внешним миром не выходят.
На третьей станции, "Петроградская", двери двойные, нет обзора, социальный срез не получается: все какие-то парни. Вошел - жует резинку, вышел - опять жует. Ритмический рисунок жевания не меняется. На лице утомленность от доступности жизненных благ.
В пять часов Катя кончала работу. От преподавания человек дуреет, и если сразу из аудитории твой путь лежит в магазин с очередью или метро с давкой, то, войдя в квартиру, ты готова издать львиный рык. Ты еще не дошла до ванной, а муж уже подает голос из-за пишущей машинки:
- Нет, конечно, человека можно совсем не кормить. Найдешь меня засохшим с ручкой в руке.
Катя поняла: надо что-то делать. И придумала. Договорилась с приятельницей заменять друг друга так, чтобы у каждой освобождался целый рабочий день. Не чаще одного раза в месяц, чтобы начальство не застукало. И Катя стала ждать этот день свободы и счастья. Каждый раз она выбирала маршрут по незнакомым районам - какую-нибудь Конную улицу или Вазасский переулок. И полюбила родной город новой любовью.
Зайдешь под темную арку низкого дома, а там - подметенный дворик. В солнечном углу две скамейки с невыломанными рейками и куст шиповника между ними. А в том углу, где всегда тень, знакомая прохлада кошачьей мочи. У парадных выставлены блюдца с супом для бездомных кошек. Мальчик, секущий проволокой картонку от кефира, не так общественно опасен, как его ровесники в Катином дворе. А мужчины у пивного ларька еще сохранили человеческий облик.
Сентябрьский день, назначенный для бегства от действительности, оказался тихим и солнечным понедельником. Катя решила сперва пойти в Эрмитаж, а потом посидеть с книгой в садике Александро-Невской лавры. Бывшая соседка по даче, тетя Наташа, охраняла в Эрмитаже Киевскую Русь, и Катя любила навещать ее. "Уже год, как перевели сюда. Раньше сидела в средневековом Китае - отдел легкий, народу мало, но очень по ногам дуло". Когда в Киевской Руси светило солнце, тетя Наташа, разморенная, засыпала на бархатном стуле. Так, вдвоем с тысячелетней Русью они и спали, и никакие чужестранцы не смели нарушить их сон.
Есть в Петербурге проходные дворы, где вы можете встретить человека, которого давно потеряли из виду. Если будете ходить на работу через дворы Капеллы, то в один прекрасный день наверняка встретите здесь нелюбимого одноклассника или народного артиста с собачкой, или своего бывшего мужа.
Под аркой Капеллы Катя столкнулась с Тамарой, они учились на одном курсе и давно не виделись. Чувствуя, что Тамара спешит, Катя не стала спрашивать о детях или муже, а перешла к главному:
- Где сыр брала?
Тамарины руки были заняты сумками с едой: на охоту вышла засветло, взяла след и возвращалась с добычей.
- На Желябова, и народу никого.
- Куда тебе столько?
- Ой, Катерина, в Италию еду, представляешь? Турпоездка на две недели: Венеция, Сан-Марино... Едем на автобусе из Петербурга и всего за триста долларов. А сыр волоку, потому что поездка без питания. В общем, макароны свои. Поехали?
- Поехали! Только долларов нет.
- Займи, купи. Придумай!
- И где ты, Тамара, такое откапываешь? На автобусе, да еще и не кормят...
- А я все объявления читаю. Отгадай, где объявление про Италию висело? В кожном диспансере. А ты куда направилась? В Эрмитаж? Так сегодня же понедельник, закрыт твой Эрмитаж.
Катя представила себе, как она встретит Тамару в этом же дворе, через месяц или год, и как та бросится рассказывать о чудесной Италии, и как тягостно будет ее слушать.
В институте Тамара была комсомольской активисткой. Из не вредных. Студенческие годы она провела в антисанитарных условиях бивуаков и стройотрядов, привыкла спать не раздеваясь и всех мужчин называла "ребята". Быстро сходясь с людьми, считала всех друзьями и поэтому приходила без приглашения и оставалась ночевать. Лежа в темноте на чужом полу, она не давала хозяйке заснуть, расхваливая свою дочку - бездетной, а мужа - не вышедшей замуж. Иногда ее выставляли вон, и она, ошеломленная, брела домой к неразговорчивому мужу и приемной дочери, не понимая, что случилось, почему Светлана наорала на нее: ведь лежали в одной палате, вместе выписались...
Какое счастье - никуда не спешить в теплый ослепительный сентябрьский день! Можно пойти в церковь, посмотреть на венчание, угадать среди гостей мать невесты и бабушку жениха и представить себе этих молодоженов через десять лет. Две смежно-проходные комнаты на окраине. Он, в тренировочных штанах, мается от воскресного безделья. Она жарит рыбу, поглядывая в окно на мусорные баки. Радио гремит на всю квартиру.
А можно пойти в пельменную и, стоя рядом с солдатом и старушкой, съесть свою порцию. Солдат будет жевать с непроницаемым лицом, а бабушка завяжет разговор.
- Как поем капусты, так изжога начинается, прямо замучилась...
В дни свобод Катя запретила себе ходить в магазины, но бутылку для подсолнечного масла все-таки с собой брала. В очереди женщины раскрываются полностью. Сразу ясно, кого скоро муж бросит, а кто жизнь положит за микроволновую печь. Вон эта, с длинным носом, читает "Иностранную литературу", а та, в резиновых ботах, ее за это ненавидит. Только о мужчинах в очереди Катя ничего не могла сказать. Не понимала - зачем стоит с женой? Соскучился? Женщина, держащая за руки двух тихих девочек, повернулась к мужу:
- Коля, встанем за огурцами? Огурцов хочешь?
Коля ответил не сразу, чтобы злоба загустела:
- Иди ты знаешь куда со своими огурцами...
Если ты вместе с мужем час медленно двигалась за луком, а потом на сквозняке вы ждали, пока разгрузят машину с мороженой треской, то трудно будет, вернувшись домой, казаться загадочной. И муж напрасно будет делать волевое лицо.