- Она одна?
Элен кивнула.
- Я ей нужна.
- Ты ей нужна. Но как она может тебя заполучить, ведь ты здесь, а она - там?
Элен облизала губы.
- Я не хочу об этом говорить. - Она произнесла это таким голосом, что я сразу понял: она уже готова все рассказать.
- Лучше бы ты все-таки рассказала. На самом деле очень важно, чтобы ты все рассказала.
- Она говорит… Говорит, что может меня забрать. Говорит, что, если я выучу ее песни, она сможет вытащить меня из моего тела и забрать туда, к себе, где она даст мне и руки, и ноги, так что я смогу и бегать, и танцевать, и…
Она расплакалась.
Я похлопал ее по единственному месту, к которому она разрешала прикасаться, - по мягкому животику. Она запрещала себя обнимать. Я попытался разок, много лет назад, но она закричала во весь голос, чтобы я не смел. Одна из сестер рассказала, что ее обнимала мама, и Элен хотелось тоже обнять кого-нибудь. Но она не могла.
- Это очень хороший сон, Элен.
- Это ужасный сон. Как ты не понимаешь? Я стану такой же, как она.
- А какая она?
- Она - это космический корабль. Межзвездный корабль. И она хочет, чтобы я пришла к ней, тоже стала космическим кораблем. И чтобы мы плыли в космосе, распевая песни,тысячи и тысячи лет.
- Элен, это всего лишь сон. Не надо его бояться.
- Вот что с ней сделали: отрезали ей руки и ноги и засунули в этот аппарат.
- Но тебя никто не собирается засовывать в аппарат.
- Я хочу на улицу, - сказала она.
- Нельзя. Дождь.
- Пусть идет к черту, этот дождь.
- Пусть идет к черту, но это не поможет.
- Я не шучу! Она все время преследует меня, даже когда я не сплю. Она пристает ко мне, усыпляет, а потом начинает петь, и я чувствую, как она тянет и тянет меня к себе. Если бы мне удалось выйти на улицу, я бы еще продержалась, если бы я только могла…
- Эй, успокойся! Знаешь, тебе лучше принять…
- Нет! Я не хочу спать!
- Слушай, Элен, это всего лишь сон. Нельзя позволять сну так сильно на тебя влиять. Все из-за дождя, поэтому ты не можешь выйти на прогулку. От этого тебе хочется спать, и тебе снится один и тот же сон. Но не надо сопротивляться, это, в общем, очень хороший сон. Почему бы тебе просто с ним не смириться?
Она смотрела на меня, в ее глазах застыл ужас.
- Ты ведь не всерьез. Ты не хочешь, чтобы я ушла.
- Нет. Конечно, я не хочу, чтобы ты ушла. Но ты и не уйдешь, разве сама не понимаешь? Это только сон, как будто ты паришь там, в космосе, среди звезд…
- Она не парит. Она прокладывает путь в открытом космосе с такой скоростью, что у меня при виде этого кружится голова.
- Ну и пусть кружится. Как будто твой разум придумал для тебя такой способ бегать.
- Ты ничего не понял, мистер Терапевт. Я думала, ты поймешь.
- Я пытаюсь.
- Если я пойду за ней, я умру.
- Кто читал ей в последнее время? - спросил я сестру.
- Мы все читали понемножку, а еще добровольные сиделки из города. Она им нравится. Ей всегда кто-нибудь читает.
- Надо бы проследить за этим повнимательней. У нее появились откуда-то новые фантазии. Про космические корабли, звездную пыль и песни в открытом космосе. И она чем-то напугана.
Медсестра нахмурилась.
- Мы одобряем все, что она читает, и про всякие такие вещи читают уже много лет. Раньше ничего плохого от этого не случалось. Что же теперь стряслось?
- Думаю, все из-за дождя. Сидя взаперти, она теряет ощущение реальности.
Сестра закивала в знак согласия и сказала:
- Да, знаю. Во сне она бог знает что вытворяет.
- Что, например? Что именно вытворяет?
- Поет какие-то жуткие песни.
- На какие слова?
- Вообще без слов. Просто напевает мелодии. Только мелодии просто ужасные, их и музыкой-то назвать нельзя. И голос у нее становится какой-то странный, скрипучий. Она очень крепко спит. Теперь стала спать больше, и это к лучшему, как мне кажется. Она всегда начинает нервничать, если ее не выпускают на улицу.
Элен, несомненно, нравилась сестре. Было трудно не испытывать к девочке сочувствия, но Элен хотела, старалась понравиться окружающим, и люди ее любили. Во всяком случае, те из них, кому удавалось побороть ужас при виде плоского пространства под простыней возле ее туловища.
- Послушайте, - сказал я, - может, все-таки ее одеть и вывезти на улицу, несмотря на дождь?
Сестра покачала головой.
- Дело не только в дожде. Похолодало. А после того взрыва она ведь так до конца и не оправилась, у нее нет сил сопротивляться болезни. Понимаете, слишком велики шансы, что она может умереть от самой обычной простуды. А я не хочу рисковать.
- Значит, мне надо приезжать к ней почаще, - сказал я. - Как можно чаще. С ней что-то происходит, и это пугает ее до смерти. Ей кажется, что она умрет.
- Ох, бедняжка, - сказала сестра. - С чего она взяла?
- Не важно. Может, кто-то из ее вымышленных друзей слегка отбился от рук.
- Но вы же говорили, что от них никакого вреда.
- Раньше так и было.
Покидая лечебницу, я еще раз зашел в комнату Элен. Она спала, и я услышал, как она поет. Жутко. Временами можно было узнать обрывки мелодии Копланда, которые она слушала недавно, но очень искаженные, а все остальное вообще не вызывало никаких ассоциаций, это и музыкой назвать было нельзя. То в ее голосе звучали высокие незнакомыеноты, то вдруг он становился низким, грубым, скрипучим, а один раз ясно послышался скрежет мощного двигателя, доносящийся сквозь металлические стены, - тяжелый гулкий звук, тонущий в бесконечной пустоте.
Я представил себе Элен, из плеч и бедер которой тянутся длинные провода, голова ее внутри металлического скафандра, глаза закрыты. А ее воображаемая Ананса ведет космический корабль так, словно управляет собственным телом. Я понимал, что в какой-то степени для Элен это будет благом. В конце концов, она ведь родилась нормальной.Она помнит, как бегала и играла, как ела сама, как сама одевалась, возможно, даже помнит, как училась читать и произносила слова, прикасаясь при этом к каждой букве. Идаже вымышленные руки космического корабля смогут заполнить огромную пустоту в ее душе.
Для ребенка главное - не в нем самом, не в его теле, для него главное лежит снаружи, там, где пальцы левой руки встречаются с пальцами правой. То, к чему прикасаются пальцы, и становится жизнью, то, что видят глаза, и есть истинное «я». А Элен, не успев еще переместиться внутрь себя, утратила это «я» в автокатастрофе. И с помощью загадочной Анансы пыталась его вернуть.
Но это было весьма неприятное «я».
Я вошел и сел у кровати Элен, вслушиваясь в ее пение. Ее тело чуть двигалось, спина слегка изгибалась в такт мелодии. Высокие и низкие, тихие, скрипучие звуки. Песня звучала по-разному, и я пытался понять, есть ли в ней какой-нибудь смысл. Что происходит в ее сознании, порождая подобные звуки?
«Если я пойду за ней, я умру».
Конечно, ей страшно. Я посмотрел на бесформенный кусок плоти на постели, укрытый простыней так, что на виду оставалась лишь голова. Я постарался взглянуть на ее туловище с иной точки зрения, так, как она сама его видела - сверху. Из-за возвышающихся ребер нижняя часть тела - живот и едва намеченные бедра - совсем пропадали из виду, и туловище, увиденное в перспективе, почти исчезало. Но это все, что у нее осталось, и если она верит - а, похоже, она действительно верит, - что, следуя за Анансой, она лишится и этого жалкого подобия тела, разве смерть для нее менее страшна, чем для тех, кто имеет возможность жить полной жизнью? Сомневаюсь. Для Элен жизнь былаполна радости. Она не захочет променять ее на существование внутри собственного сознания, посвященное странной музыке металлических рук.
Если бы только не дождь. Для Элен самое главное - жизнь снаружи, там, где деревья, птицы и холмы вдалеке, где дует ветерок, которому дозволяется обнимать ее крепче, чем любому из людей. А если из-за дождя она окажется надолго отрезана от реальности, составляющей важную часть ее жизни, сколько времени она сможет сопротивляться неутомимому зову Анансы, сулящей ей руки, ноги и несмолкающую музыку?
Повинуясь внезапному порыву, я встал и очень осторожно приподнял ей веки.
Ее открытые глаза уставились в потолок, не моргая.
Я отпустил ее веки, она не шевельнулась.
Я повернул ее голову в сторону, но девочка не вернула ее обратно. Не проснулась. Только продолжала петь; то, что я делал, вовсе ее не потревожило.
Кататония или начало каталепсии.
«Она теряет рассудок - думал я, - и если мне не удастся ее вернуть, удержать здесь, Ананса победит, и врачам в этой лечебнице придется в течение многих лет ухаживать за лишенным сознания куском плоти. Столько, сколько они смогут сохранять жизнь в том, что останется от Элен».
- Я вернусь в субботу, - сказал я дежурной.
- Почему так скоро?
- Элен переживает некий кризис, - объяснил я. Некая вымышленная космическая женщина хочет ее забрать - нет, этого я говорить не стал.
- Надо, чтобы медсестры как можно дольше не давали ей спать. Пусть читают ей, играют с ней, разговаривают. Обычного ночного сна вполне достаточно. И никакого дневного отдыха.
- Почему?
- Просто я боюсь за нее, вот и все. Думаю, у нее в любой момент может начаться кататония. Этот сон ненормален. Я хочу, чтобы с нее не спускали глаз.
- Все настолько серьезно?
- Да, настолько серьезно.
В пятницу показалось было, что тучи рассеиваются, но солнце выглянуло лишь на несколько минут, а потом огромная гряда облаков вновь надвинулась с северо-запада, и погода испортилась еще больше. Я заканчивал сеанс терапии довольно небрежно, несколько раз замолкая на середине фразы. Одна из пациенток рассердилась и, прищурившись, взглянула на меня.
- Вам платят не за то, чтобы вы размышляли о своих барышнях, разговаривая со мной.
Я извинился и постарался сосредоточиться на работе. Эта женщина любила поговорить, и мне было трудно следить за ходом ее мыслей. Но в чем-то она была права. Я не мог перестать думать об Элен. А когда пациентка упомянула про барышень, у меня в голове словно прозвенел звоночек. Ведь я общался с Элен дольше и ближе, чем с любой другой женщиной за много-много лет. Если только можно говорить об Элен как о женщине.
В субботу я снова поехал в Миллард-Каунти. Медсестры в лечебнице были чем-то сильно встревожены. Они объяснили, что сперва не поняли, как долго она уже спит, а потом попытались ее разбудить. Утром она засыпала два или три раза, а после полудня - еще того больше. Вечером уснула в полвосьмого и спала не меньше двенадцати часов.
- И она все время поет. Это ужасно. Поет даже по ночам. Все поет и поет.
Но когда я вошел к ней, она не спала.
- Не сплю специально в честь твоего приезда.
- Спасибо, - сказал я.
- Обычный субботний визит. Я, похоже, и в самом деле съезжаю с катушек.
- Вообще-то нет. Но мне не нравится, что ты так много спишь.
Она с трудом улыбнулась.
- Я тут ни при чем.
Я улыбнулся, надеюсь, слегка веселее, чем она.
- А мне кажется, все дело в твоей голове.
- Думайте, что хотите, господин доктор.
- Я не доктор. У меня степень магистра.
- Какая там глубина?
- Глубина?
- Ну, из-за дождя. Наверняка уже натекло достаточно, чтобы удержать на плаву с десяток ковчегов. Бог вздумал уничтожить мир?
- К сожалению, нет. Хотя моторы некоторых автомобилей он уже уничтожил - тех, что решили слишком быстро проехать по лужам.
- А сколько времени должен идти дождь, чтобы затопить всю землю?
- Земля круглая. Вода все время будет с нее стекать.
Она рассмеялась. Как приятно было слышать ее смех - но он оборвался слишком резко, и она испуганно взглянула на меня.
- Знаешь, я ухожу.
- Да?
- Я как раз подходящего размера. Она меня измерила, и я идеально подошла. У нее есть для меня место. Хорошее место, оттуда слышно звездную музыку, и я смогу научиться петь. И у меня будут направляющие двигатели.
Я покачал головой.
- Ледяной поросенок Гранти был таким милым. А это, Элен, вовсе не мило.
- А я разве говорила, что Ананса милая? Ледяной поросенок Гранти был на самом деле, папа сделал его однажды из ледяной крошки на пикнике. Но не успели его выкопать из земли, как он растаял. Я не придумываю своих друзей.
- А цветочная девочка Фуксия?
- Мама обычно обрывала бутоны на фуксии у парадной двери. И мы играли с ними в траве, как с куклами.
- Но Ананса другая.
- Ананса пришла ко мне во сне. Это она нашла меня. Я ее не выдумала.
- Разве ты не понимаешь, Элен, как начинаются галлюцинации? Они очень похожи на реальность.
Она покачала головой.
- Все это я знаю. Медсестры читали мне книги по психологии. Просто Ананса… Она другая. Она не могла просто так возникнуть у меня в голове. Она не такая, она - настоящая. Я слышала ее музыку, не такую примитивную, как у Копланда. Она - не фальшивая.
- Элен, когда в среду ты спала, у тебя начиналась кататония.
- Знаю.
- Знаешь?
- Я чувствовала, как ты прикасаешься ко мне. Как поворачиваешь мою голову. Я хотела поговорить с тобой, попрощаться. Но она тогда пела, понимаешь? Она пела. А теперь она разрешает мне петь самой. Когда я пою для нее, мне кажется, будто я - паук, который по своей паутинке пробирается куда-то далеко, в другие места. Я иду туда, где онаменя ждет. В темноту. Там темно, холодно и одиноко, но я знаю, что далеко, на другом конце паутинки, меня ждет она, чтобы навечно стать моим другом.
- Элен, ты пугаешь меня.
- Знаешь, на ее корабле совсем нет деревьев. Только поэтому я все еще здесь. Я вспоминаю деревья, и холмы, и птиц, и траву, и ветер, и думаю, как мне будет не хватать всего этого. Она сердится на меня и обижается. Но все же поэтому я еще здесь. Только мне все труднее вспоминать, как выглядят деревья. Я стараюсь, но получается то же самое, как тогда, когда я пытаюсь вспомнить лицо матери. Я помню ее платье и волосы, но лицо все время ускользает. Даже когда я смотрю на фотографию, она кажется мне чужой. И деревья теперь для меня чужие.
Я погладил ее лоб. Сперва она дернула головой, потом успокоилась.
- Извини, - сказала она. - Я вообще-то не люблю, когда меня трогают здесь.
- Больше не буду, - сказал я.
- Нет, давай. Я не против.
И я опять погладил ее по лбу. Он был сухим и холодным, и она едва заметно приподняла голову, подставляя его под мою ладонь. Невольно я вспомнил, как вчера выразилась моя пациентка. Барышни. Я гладил Элен и думал о том, что хочу заняться с ней любовью. Я немедленно выбросил эту мысль из головы.
- Удержи меня, - сказала она. - Не дай мне уйти. Мне очень хочется уйти, но я не должна. Я как раз нужного размера, но неправильной формы. И там - не мои руки. Я знаю, какие у меня были руки.
- Я постараюсь удержать тебя, если смогу. Но ты должна мне помочь.
- Только не надо уколов. От уколов у меня разум отрывается от тела. Если мне станут делать уколы, я умру.
- А что еще я могу сделать?
- Просто удержи меня, как угодно, как хочешь.
Потом мы поговорили о каких-то пустяках, делая вид, что у нее все в порядке. Вспомнили и про церковные собрания.
- Я и не знал, что ты такая набожная, - сказал я.
- Вовсе нет. Но чем еще заниматься по воскресеньям? Они поют гимны, и я пою вместе с ними. А служба на прошлой неделе задела меня за живое. Священник говорил о Христев гробнице. О том, как он провел там три дня, а потом слетел ангел и выпустил его. Я все думала и думала о нем, о том, что он чувствовал, запертый в темноте в пещере, в полном одиночестве.
- Невесело.
- Не в том дело. Возможно, его это даже воодушевляло. Если, конечно, все так и было. Вот он лежит на своем каменном ложе и говорит себе: «Они думают, я умер, а я здесь. Яживой».
- У тебя он получается каким-то самодовольным.
- Ну да. Почему бы и нет? Интересно, когда я буду рядом с Анансой, у меня тоже будут возникать такие мысли?
Опять эта Ананса.
- Я вижу, о чем ты подумал. Ты подумал: «Опять эта Ананса».
- Ага, - сказал я. - Как бы я хотел, чтобы ты о ней забыла и вернулась к своим более безобидным приятелям.
Внезапно ее лицо исказила гримаса гнева.
- Ты можешь думать, что хочешь. Только оставь меня в покое.
Я попытался извиниться, но она не желала ничего слушать. Она настаивала на том, что эта звездная женщина реальна. В конце концов я ушел, повторив еще раз медсестрам, что не надо позволять ей долго спать. Вид у сестер был встревоженный, они не хуже меня видели, как изменилась Элен.
Я остался в Милларде на уикенд, поэтому позвонил Белинде. В ту пору у нее не было ни мужа, ни приятеля, и она приехала ко мне в мотель. Мы пообедали, позанимались любовью, потом стали смотреть телевизор. То есть это она смотрела телевизор. А я лежал в постели и думал. И когда на экране замелькала сетка и Белинда, наконец, поднялась, охваченная страстью и алкоголем, я все еще думал об Элен. И пока Белинда целовала меня, щекотала и шептала на ухо всякие глупости, я представлял, что у меня нет ни рук,ни ног, что я лежу и могу шевелить только головой.
- Да что с тобой такое? Ты меня не хочешь?
Я встряхнулся. Не стоит расстраивать Белинду, я ведь сам ее позвал, значит, вся ответственность лежит на мне. Хотя в данном случае ответственность как раз невелика. И мысли об ответственности не давали мне покоя.
Я занимался любовью с Белиндой медленно и осторожно, но с закрытыми глазами. И все время представлял себе вместо ее лица лицо Элен. Барышни. И хотя по моей спине скользили пальцы Белинды, я все равно представлял, что занимаюсь любовью с Элен. А обрубки рук и ног вовсе и не были такими ужасными, как я опасался сначала.