– Я могу вернуться? Когда-нибудь снова стать человеком?
Последний вопрос, пожалуй, самый важный.
– Всего пару минут побыла тенью и уже хочешь стать человеком? – усмехнулась та, что некогда была ее тенью. – Сможешь. Если доберешься до медальона раньше меня. Но ты не доберешься, тени – существа нематериальные. Взять медальон ты сможешь только моими руками. Хочешь, давай попробуем?
Тени не лгут, вот только перед ней уже не тень, а человек.
– В другой раз. – Собственное спокойствие поражало, а холодная отстраненность больше не пугала. Может быть, у Лизы получится быть тенью…
…В дом вошли через черный ход, задержались на кухне, чтобы выбрать нож – широкий, с бритвенно-острым лезвием.
Клавдия дремала в своей комнате. Она даже не проснулась.
Лили сидела в гостиной, перебирала драгоценные безделушки, на ее прекрасном лице застыло сладостное выражение обладания. Лишь когда острый нож вошел в ее сердце, оно сменилось детской обидой.
Только Петруша, несмотря на безмерное свое удивление, пытался защититься, но та, которая некогда была тенью, оказалась проворнее. На ее мокрую сорочку не попало и капли чужой крови, хотя персидский ковер в Петрушиной спальне был безнадежно испорчен.
– Все равно мне никогда не нравилась эта расцветка. – Та, которая некогда была тенью, отшвырнула нож, вернулась в Лизину комнату, переоделась в дорожную одежду, а по пути прихватила украшения Лили. – Это нам на первое время. Потом воспользуюсь счетами.
И та, которая некогда была Лизой, поняла, что по жизни эта новорожденная женщина пойдет с той же легкостью, с которой до этого шла по залитому чужой кровью ковру.
– Последняя просьба…
– Ты хочешь увидеть мою дочь?
– Да.
– Следуй за мной.
Стешка, увидевшая хозяйку изможденной, мертвенно-бледной, с мокрыми волосами, но полностью одетой для дороги, испуганно ахнула, схватилась за сердце, а потом бросилась обниматься.
– Покажи мне мою дочь. – Та, которая некогда была тенью, погладила Стешку по голове.
Девочка была прелестна. Она сладко спала на руках той, которая обещала любить ее и защищать, и улыбалась во сне.
– Все будет хорошо, – услышала та, которая некогда была Лизой, и легонько, самыми кончиками прозрачных пальцев коснулась щеки девочки.
– Чудо… Господи, чудо свершилось! – шептала Стешка и истово крестилась. Ее муж Иван испуганно ломал в руках шапку, к очнувшейся хозяйке подходить не спешил.
– Довольно причитаний, – сказала та, которая некогда была тенью. – Позови-ка лучше бабу Груню, мы уезжаем.
Она проводила их до самых ворот, вспомнив человеческие привычки, помахала на прощание. Стешка, прижимающая к груди сразу двух младенцев, обернулась и перекрестила осиротевший дом. Та, которая некогда была тенью, в прощальном жесте вскинула руку, но оборачиваться не стала. Взгляд ее был устремлен вперед, в будущее, в новую жизнь, которую она непременно покорит.
Тоска накатила, когда в ночной тишине стих скрип колес, сжала холодными лапами, чтобы больше никогда не отпускать. Если бы тени могли плакать, она бы заплакала. Слезы помогают смириться. Людям – не теням.
Луна больше не пряталась за тучами, неспешно плыла в ночном небе, щекотала серебряными лучиками. В ее свете старая липа казалась черной громадиной. Тень упала на колени. Не ощущая ни себя, ни покрытых росой опавших листьев, сунула руку в тайник, но ничего не почувствовала, не смогла почувствовать. Та, что стала человеком, не обманула, но и всей правды не сказала. У теней бывают прозрения. И сила этих прозрений такова, что сметает все на своем пути: не только расстояние, но и время.
…Девушка была босая, коротко стриженная. Ее странная одежда, узкие синие брюки и мужская рубаха, должна была если не шокировать, то удивлять. Но тень не удивилась. Теням несвойственно удивление. Девушка стояла в чистом поле, широко расставив ноги, вскинув руки к серому грозовому небу, точно в молитве, а вокруг нее все туже и туже закручивался смерч из светящихся шаров. В ней чувствовалась сила. Та особенная сила, которая дается лишь избранным. И эта сила позволяла ей видеть…
– Я не сдамся!!! – Веретено, самое обычное веретено разрушило кокон из светящихся шаров.
Она не сдастся, тень знала. Тени могут не только видеть, но и прозревать будущее.
– Это ты?.. – Посиневшие губы не разомкнулись, но тень все равно услышала.
– Это я. Приходи, я буду тебя ждать.
Да, она будет ждать сколько потребуется. Дни, месяцы, годы, столетия. И когда-нибудь эта девушка, такая обычная и одновременно такая необычная, придет, чтобы ее спасти. Кто сказал, что теням не нужно спасение? Тем, которые помнят свою человеческую жизнь, без спасения никак.
Девушка все поняла. Такие особенные все понимают без лишних слов. Если бы тени умели радоваться, она бы обрадовалась такой удаче, но она лишь протянула руку девушке из другого мира и почувствовала, всего лишь на мгновение почувствовала себя снова живой. Это позволило ей испугаться, когда та, другая, исчезла за стеной белого пламени, а отчаянный крик ее растворился в безмолвии угасающей ночи.
В свой дом тень вернулась на заре, уселась в любимое кресло перед холодным камином, погладила по голове верную Софи и стала ждать. Что умеют тени лучше всего?
Ждать своего часа.
* * *Волков очухался быстро. По крайней мере, ему так показалось. Впрочем, только казалось. За пару минут он бы не успел переместиться из собственной квартиры вот в эту комнату. Или не комнату? От той дряни, что вколола ему Хелена, в голове гудело и ухало, и с фокусировкой имелись явные проблемы, но Волков напрягся и сосредоточился. С трудом. Но усилия принесли свои плоды. Белая, подсвеченная желтым пелена трансформировалась в белые стены и в до боли яркий шар электрической лампочки. В совокупности все это смахивало на больничную палату. Вероломная Хелена была настолько любезна, что сначала вколола ему какую-то дрянь, а потом вызвала «Скорую». Или это он сам не оплошал? Для первичного анализа информации было слишком мало, но внутренний голос, очухавшийся вместе с Волковым, нашептывал, что он оплошал. Попытка сесть эту догадку лишь подтвердила. Не оплошал, а облажался. А как иначе объяснить кожаные ремни на запястьях и, кажется, на лодыжках? И узкую койку со скрипучей панцирной сеткой, к которой эти ремни крепятся. И стены, не просто белые, а обшитые звукоизоляцией, проклепанные клепками в лучших традициях ужастиков с психиатрической тематикой. Хотелось ему попасть в «Дубки»? Бойся своих желаний! Вот он и в «Дубках», и вопрос, в качестве кого, кажется риторическим. А вопрос, что дальше, не то чтобы пугает, но заставляет напрягаться.
У Волкова имелось еще много разных вопросов, вот только задать их было некому. В комнате со стегаными стенами он был один. Но если судить по красному глазу видеокамеры, оставлять без присмотра его не собирались. Волков закрыл глаза, сосредоточился на ощущениях. Тело затекло, но, кажется, особо не пострадало. Осторожная проверка пут ничего обнадеживающего не дала, спеленали его надежно, не в смирительную рубашку, но тоже весьма неплохо. И руку из кожаного наручника не выдернешь, даже если решишь ради спасения пожертвовать суставом. Из хорошего: в больничное не переодели, майку и носки сняли, но джинсы оставили. Может, не нашли подходящего размера?
Дверь открылась совершенно бесшумно, так, что перемены Волков скорее почувствовал, чем услышал.
– Можешь не притворяться, – послышался над ухом голос Хелены. – Я видела, что ты очухался. Открой глазки, красавчик!
Щеки коснулись прохладные пальцы, острые коготки нежно царапнули кожу. Когда-то Волкову нравились такие вот прикосновения, но те времена прошли. Хеленино лицо было совсем рядом, если бы не ремни, Волков тоже мог бы дотронуться до фарфоровой, неестественно белой кожи. Губы, подведенные алой помадой, улыбались, голубые глаза смотрели внимательно.
– Не ожидал?
Признаться, не ожидал. И потому он теперь дурак в квадрате. А ведь не должен был забывать слова Митьки о том, что тот, кто всадил в него нож, подошел слишком близко, непростительно близко для человека со стороны. Значит, не со стороны, из ближнего круга. Хелена? Недобила тогда, решила добить сейчас?
Ему бы вспомнить. Ну хоть что-нибудь…
…Кинжал с рукоятью, украшенной старинной вязью, завораживающе красив и смертельно опасен. Особенно в умелых руках. Эта рука знает, что делать, она не дрогнет, не остановится. Потому что это его собственная рука. И сердце его собственное. Кинжал падает жалом вниз, и в груди разливается боль. А еще в висках и затылке. И какая из этих болей сильнее, Волков не скажет даже под пытками, потому что это и есть пытка. Док оказался прав: он все сделал сам. Понять бы еще зачем, но на понимание не осталось сил. Сил хватило лишь на то, чтобы не заорать в голос, не показать свою слабость.
Не получилось. Хелена из породы тех, кто чует чужую слабину и умеет ею пользоваться.
– Больно? – В мягком голосе удивление пополам с какой-то детской радостью.
Сцепить зубы, не отвечать. Боль пройдет. Она всегда проходит. Вдох-выдох…
– Я же вижу, что больно. Я только не могу понять, от чего.
В глаз ударил яркий луч света, и боль сделалась сильнее. Гасить пришлось зубовным скрежетом. Помогло не особо.
– Не от моих лекарств, – мурлыкнула Хелена и потушила свой чертов фонарик. В темноте за черной занавесью век стало почти хорошо. – Хочешь, уколю обезболивающее?
– Обойдусь.
– Зря. Потом пожалеешь.
– Значит, ты здесь работаешь. – Слова еще причиняют боль, но уже терпимую. – В «Дубках».
– Докопался?
Докопался, вот только поздно. Что толку теперь от этих знаний, когда он стреножен, как жеребец.
– Арина где?
Зачем спрашивать? Что ей стоит соврать или и вовсе не ответить? Но знать все-таки хочется.
– Так ты все-таки ее помнишь? – В Хеленином голосе уже искреннее удивление.
Не помнит, но этой ведьме в накрахмаленном халате знать об этом незачем.
– А что ж тогда бросил, отдал на растерзание Дементьеву?
Дементьев… фамилия одновременно знакомая и незнакомая. И если напрячься и попытаться…
Волков не стал. Воспоминания не только причиняют боль, но и забирают силы. А силы ему еще понадобятся. Ему еще Арину искать.
– Ты же у нас рыцарь, даром что выглядишь как флибустьер. Как ты мог оставить даму сердца в психушке на такой срок?
Даму сердца? О ком она?
Ясно о ком – о барышне Арине, которую Волков искренне полагал клиенткой. А она, оказывается, не клиентка, а дама сердца… Того самого сердца, в которое он своей собственной рукой всадил старинный кинжал.
– Андрей, – Хелена склонилась над ним так низко, что он чувствовал тепло ее дыхания, – а ведь ты ничего не помнишь. С тобой что-то произошло, и ты забыл. Но это не простая амнезия, я читала историю твоей болезни, это что-то куда более серьезное. И, принимая во внимание необычные способности твоей подружки и один особо знаковый эпизод твоей биографии, я готова поверить в невероятное.
Она говорила странные вещи, при других обстоятельствах Волков усомнился бы в ее душевном здоровье, но сейчас… Пожалуй, Хелена знала о его прошлом больше, чем он сам. И если повезет, она поделится с ним своими знаниями.
– У тебя случаются сильнейшие головные боли, когда ты пытаешься вспомнить. – Хелена не спрашивала, а утверждала. – И с каждым разом боль все сильнее. Не отвечай, я видела, как тебя скрутило. А вот тут, – острый ноготь уперся Волкову в грудь, чуть повыше шрама, – вот тут у тебя темнота и пустота, словно у тебя отняли что-то очень важное, отчего жизнь не в радость и хочется выть.
Она в самом деле знала, описывала его чувства с убийственной точностью. Что это? Какие-то психиатрические штучки?
– Ты ведь и копаться в этом деле стал поэтому. Чтобы душу облегчить. Дементьев не верил, что твоя амнезия взаправду, вот меня даже к тебе приставил, чтобы присматривала. Сначала он просто хотел тебя убрать. Зуб у него на тебя, Андрей. Ах, какой зуб! Считай, повезло, что ты этого не помнишь. Дементьев темный человек, даже мне с ним приходится держать ухо востро.
– Отчего же не убрал?
– Я его отговорила. – Хелена улыбнулась и погладила его по щеке. – Ты интересный… случай.
Значит, даже не человек, а случай.
– Это во-первых, а во-вторых, я подумала, что ты можешь быть полезен.
– Чем?
– Это ты, бедненький, ничего не помнишь, а вот она помнит все. И ты для нее не случайный любовник, если ради тебя она решилась…
Волков затаил дыхание, боясь спугнуть Хеленины откровения. На что решилась Арина ради него?
– Она сильная, невероятно сильная. Замкнуть теневой круг не всякой по зубам, а уж вернуться с той стороны и подавно. Я чувствовала, знала, что без тени тут не обошлось. Тени коварные твари, я знаю. Я вот только представить не могла, что это все ради мужчины. В ее власти было потребовать все сокровища мира, а она потребовала такую ничтожную малость – твою жизнь.
– У кого? – Волков слушал, но ничего не понимал. Бред какой-то…
– Все время забываю, что ты не в курсе. – Хелена усмехнулась, закинула ногу на ногу, обнажая стройное бедро. – И про подружку свою ты ничего не помнишь. Но ты точно знал, кто она такая. Знал и помог ей скрыться.
Пряничный домик в вишневом саду, новые документы… Арина не просто жила новой жизнью, а скрывалась от этого неведомого Дементьева. И она была… Какой? Странной? Необычной? Слегка сумасшедшей?..
– Кто она такая?
– Ведьма, – сказала Хелена и качнула ногой, обутой в изящную туфельку. – Очень сильная ведьма, судя по тому, что я видела и слышала.
Конечно, Волков не поверил. Да и кто бы поверил! Но в груди, как раз под шрамом вдруг закололо, словно сердце, его бестолковое, штопаное сердце поверило в эту ерунду про ведьм.
– Не веришь? Ничего удивительного. Такую информацию нужно переварить. Но обманывать тебя мне нет никакого резону. Говорить правду – моя старая и не очень полезная привычка. Все время забываю, что ложь – одна из немногих привилегий человеческого рода. И, следуя зову своей натуры, я, пожалуй, расскажу тебе еще кое-что. Это будет чистейшая, убийственная правда. Можешь не сомневаться. Она больно ударит по твоему мужскому самолюбию, но коль уж у нас случился такой доверительный разговор… – Хелена дернула плечом. – В этой игре мужчины – всего лишь пешки. Ты разменная монета, приманка, на которую непременно клюнет очень сильная, но все еще непростительно наивная ведьма. Дементьев мечтает снова посадить ее на цепь, и я предоставила ему куда более надежный ошейник, чем эта его электронная игрушка…
Ошейник… Стальные шипы впиваются в кожу, раздирают мышцы, рвутся к сонным артериям, обещают мучительную смерть в случае неповиновения. И он, Волков, ничего не может поделать с этой адской игрушкой, а та, которой это под силу, все никак не решится. И поэтому он злится, кричит сначала от злости, а потом от боли. Шипастый ошейник превращается в терновый венец, стальные шипы дробят хрупкую височную кость, вколачивают острые осколки в мозг. От этой боли хочется умереть. Прямо сейчас…
– Больно? – Хелена всматривалась в его лицо, хмурила идеальной формы брови. – Знаю, что больно. Ты сильный и упрямый, не можешь смириться. Был бы амебой бесхребетной, протянул бы подольше и, возможно, почти без боли.
От ласкового Хелениного голоса боль становилась почти невыносимой, но Волков старался не упустить ни единого слова. Даст Бог потом пригодится. Если он дотянет до «потом».
Дотянет! Злость придала сил и отпугнула боль. У него выхода другого нет. И у Арины – ведьма она там или кто! – тоже нет. Значит, нужно как-то… мобилизоваться.
– Я же говорю, упрямый. – Лицо Хелены плыло, меняло очертания, словно перед ним сидела не одна, а тысячи женщин. Это раздражало. – Тебя задел теневой круг. Сто лет прошло, а я до сих пор ощущаю его дыхание. Так странно.
– Какой круг? – Слова давались с трудом, но Волков очень старался.
– Твоя ведьма замкнула теневой круг. Поверь, такое по силам далеко не каждой. Когда ведьме, по-настоящему сильной ведьме, что-то очень нужно, она может рискнуть, попросить у теневого мира.
– Почему рискнуть?
– Потому что теневой круг опасен не только для простых смертных.
– Таких, как я?
– Да. Простые смертные, попавшие под его сень, теряют воспоминания. От того, насколько важными были воспоминания, зависит их дальнейшая жизнь. Как правило, приходится платить, каждому свою цену. Но финал всегда один – смерть. Ты умираешь, Андрей. Твои головные боли – это предвестники.
Он умирает. Мысль эта не удивила и не напугала. Все умрут. Рано или поздно. Лучше бы, конечно, позже.
– А какую цену платит… ведьма?
Все эти разговоры про теневой мир и ведьм больше не казались ему бредом.
– У каждой своя собственная цена.
– Какую цену заплатила она?
Боль отползла, свернулась клубком в основании черепа, дожидаясь своего часа.
– Она осталась в теневом мире.
– Это аллегория?
– Это реальность. Параллельная, скажем так. Теневой мир растворяет душу, превращает в тень…
Вот только ему на мобильный звонила не тень, а реальная женщина.
Хелена увидела сомнение в его взгляде и усмехнулась:
– Ей удалось вернуться. Спустя почти девять месяцев. И все это время я не переставала ее ждать.
– Где?
– Рядом с ее телом.
– Зачем она тебе?
– Мужчины… – Хелена коротко хохотнула. – Вы все время задаете неправильные вопросы.
– И какой вопрос правильный?
– Зачем ей ты? Заплатить такую цену за что? За то, чтобы недостойный даже взгляда, не говоря уже о любви, мужчина не умер по собственной дурости. Она замкнула теневой круг из-за тебя. Я не знаю подробностей этой душещипательной истории, но я прекрасно чувствую дыхание теневого мира.