– Я не говорил этого. Возможности нашей силы почти безграничны – в принципе, я могу создать шторм такой мощи, чтобы образовалась чревоточина в пространстве-времени. И если вы точно будете знать, куда и когда вы хотите прибыть, вы прибудете туда, именно в это «куда и когда». Остальное не в моей власти.
– Так сделайте же это, Сенатор, пожалуйста! – подпрыгнула Алиса.
– Не все так просто. Вы должны мне помочь.
– Как?
– Завтра заседание Сената. Я представлю вас как очень важную гостью. И попрошу кратко высказать свое видение проблем нашей Галактики. Я вижу ваше к ним отношение. Можете себя особо не сдерживать. Чем резче вы выскажетесь, тем сильнее будет шторм, тем сильнее вас оттолкнет от наших «здесь и сейчас» и притянет к вашему «когда и куда».
– Не понимаю, – помотала головой девушка.
– Поймете. Я уверен, вы обязательно поймете. А теперь разрешите откланяться. Очень, очень приятно было побеседовать с вами. До завтра.
Назавтра были сенатские слушания. Разбирали дело новых друзей Алисы – и ее потрясло то, с каким равнодушием эти люди, и не только люди, но разумные существа, облеченные высшей государственной властью, – слушали о страданиях мирных людей, о войне, о том, как голодают дети, как продают и покупают людей, словно скот.
Когда Алисе дали слово – она еле сдерживалась. Она почти забыла, где она, и кто она, и что она должна говорить.
– Вы не сенаторы! – крикнула она, и звонкий девичий голос зазвенел по громадному – наверное, с Луну величиной – залу. – Вы не сенаторы, вы погрязли в бумагах, вы перебираете бумаги, вы отгородились бумажной стеной от своей Республики. Вы сами превратились в бумаги, и вас самих перебирают, как бумажный ворох, тасуют, как карты, – кричала Алиса. – Да. Вы всего-навсего колода карт!
Со всех сторон слышались возмущенные возгласы, вопли, кряхтение и сопение. Сразу с нескольких трибун поднялись Сенаторы, чтобы выразить протест. В Алису бросали комки бумаги – они летели прямо на нее. Алиса вскинула руки, чтобы закрыться, – и налетевший ветер швырнул бумаги ей в лицо, как сухие осенние листья.
Нет, это и были сухие осенние листья.
Алиса оглянулась – она стояла в родном парке у Речного вокзала, и ветер, играя, швырял ей в лицо пригоршни разноцветных листьев. Она оглянулась еще раз, убедиться, что это не сон.
Не сон. Нет, не сон. Вон, через дорогу, ее дом.
– Я дома, – прошептала она. И, не сдерживаясь уже, на бегу в голос закричала: – Папа, мама, я дома!
Часть вторая Алиса в Зазеркалье
Пиная палую листву, Алиса подбежала к подъезду, взлетела по лестнице, затрезвонила в дверь. Потом, не в силах ждать, забарабанила кулаками.
Соседняя дверь открылась на длину цепочки, выглянула аккуратная старушка:
– Ты чего тут?
– Я же дома! – радостно крикнула девушка. – Я вернулась!
– Никак Алиска, – всплеснула руками старушка. Живая?
– Да!
– Вот отец-то обрадуется, как придет. Сейчас, скоро должен быть уже, подожди.
– А вы наша новая соседка? – спросила Алиса. Она ну совершенно не помнила этой милой женщины.
Та неодобрительно проворчала что-то и захлопнула дверь.
Алиса хмыкнула, пожала плечами. Села на подоконник и, болтая ногами, стала ждать отца.
А вот и знакомые с детства шаги внизу на лестнице. Только медленнее, тяжелее.
«Папа за меня волновался» – вздохнула Алиса.
Действительно, профессор Селезнев выглядел совсем не так, каким она его помнила. Поседел, как-то сник. Не оглядываясь по сторонам, прошел к двери, зазвенел ключами.
– Папа, – шепнула Алиса. И, не дожидаясь ответа, спрыгнула с подоконника: – Папа!!!
Профессор выронил ключи, обернулся:
– Алиса! Девочка моя, правда ты?
– Правда, папа. Я, – она бросилась отцу на шею.
– Наконец-то. Я знал, – бормотал отец, – я верил, всегда верил, что ты вернешься, вот такая, живая, здоровая, веселая, что бы ни говорили.
Алиса быстро наклонилась, подняла ключи, открыла дверь:
– Веселиться-то, – вздохнула, – особых поводов нет. Экспедиция сорвана, Капитан погиб.
– Алиса? – строго смотрит на нее профессор. – Давай зайдем внутрь и поговорим, хорошо?
– Конечно, папа, – щебечет девушка, спиной вперед проходит в квартиру, любуется дорогим отцовским лицом. – Конечно, как скажешь. Как вы тут? Как мама? Как…
– Алиса, – отец с трудом переступает порог, хватается за сердце, бледнеет. – Алиса, мама умерла, когда тебе было три года. Как ты думаешь, как она?
Алиса замолкает на полуслове, пытается вдохнуть – не получается.
Еле выдавливает из себя:
– Как это? Как умерла? Отчего?
– Если ты забыла, – с треском захлопывает дверь профессор, – она умерла от того, что я не смог спасти ее. Не смог вовремя достать лекарство: связи связями, а деньги деньгами. Я совершенно не вижу… Алиса? Подожди, я сейчас, сейчас накапаю нам, подожди.
Алиса сползает по стене, в глазах темно, на душе камень размером с гору Килиманджаро. Пока отец гремит на кухне стаканами, разливая корвалол, она тихо шепчет:
– Мама! Мамочка! Как такое может быть?
Берет дрожащей рукой из отцовской руки стакан, стучит зубами о край:
– Папа, сколько меня не было?
– Ты ушла из дома три месяца назад, девочка моя. Я думал, что навсегда потерял и тебя.
– Скажи, папа, как такое может быть, чтобы в середине двадцать первого века кто-то на Земле умер от того, что не было лекарства?
Профессор Селезнев тяжело охает, садится рядом с Алисой прямо на давно не мытый пол:
– Вот так, знаешь ли, бывает. Сплошь и рядом.
Алиса упрямо мотает головой, ей в голову приходит шальная мысль:
– Подожди. Давай сначала. Ты точно мой папа, профессор биологии Селезнев, директор Московского космозоопарка?
– Хм, – трет подбородок отец. – Все сходится. Кроме «Космо-». «Космо» – это торговый центр на проспекте Мира, но при чем тут…
– Стоп, – поднимает руку Алиса. – Еще не все. Ты уверен, что я – Алиса Селезнева, твоя дочка?
– Я? – вздыхает профессор. – Я-то уверен.
Ерошит густо-русые Алисины волосы.
– Что на тебя нашло, скажи мне? Ты нездорова? Где ты была все это время?
– Если все так, как ты говоришь, то ты мне не поверишь.
– Поверю, – честно смотрит ей в глаза отец. – По крайней мере, постараюсь поверить.
– Ну тогда слушай, – просто говорит Алиса.
И прямо в прихожей – знакомой и незнакомой одновременно – вываливает на несчастного профессора сначала все о Второй Межгалактической экспедиции, а потом всю свою историю, все, что помнила о себе с трехлетнего возраста – и до текущего дня.
Профессор слушает очень внимательно. Иногда снимает очки, протирает уголком галстука – и снова надевает. Несколько раз встает, прохаживается туда-сюда по прихожей, снова садится на грязный пол.
При словах «Кролик Питер» – уходит в комнату, возвращается с клеткой. В клетке мирно спит маленький белый кролик, рядом блюдечко с оранжевой массой.
– Морковное варенье, – уточняет Селезнев-старший. – Вредно ему, конечно, но я немножко, очень уж любит.
Когда Алиса заканчивает рассказ, отец и дочь поднимаются, молча идут на кухню. Профессор в молчании заваривает крепчайший чай. Садятся, смотрят друг на друга.
– Я – сумасшедшая, да? – первой не выдерживает Алиса.
– Я воздержался бы от столь категоричных суждений, – поправляет очки отец. – Но многое свидетельствует в пользу этой гипотезы.
В глазах Алисы ужас.
– Много, но не все, – продолжает отец. – Во-первых, редко какой сумасшедший способен создать такой мир, как твой, логичный, выверенный, тщательно продуманный.
– И на том спасибо, – хмыкает дочь.
– Не перебивай. А во-вторых: во-вторых, вот! – и профессор жестом фокусника хватает дочь за правую руку и поворачивает ее запястьем кверху. – Видишь?
– Нет, – честно признается девушка. – Рука и рука, что с ней?
– Вот и я не вижу. А полгода назад ты сделала себе татуировку – череп и какая-то непонятная надпись. За три месяца татуировку так не сведешь.
– Ради Галактики, зачем мне татуировка?
– Я не знаю, – пожимает плечами профессор. – Ты же делала, тебе виднее.
– Не делала я никогда никаких татуировок!
– Вот! – радостно поднимает палец профессор. – Это значит, существует ненулевая вероятность, что твоя история правдива. Ну, хотя бы в какой-то части.
Потом сникает, резким движением развязывает галстук: – Хотя я бы, честно говоря, не очень на это рассчитывал. Давай сделаем вот как. Мой однокашник, профессор Стравинский, не откажет мне в еще одной услуге. Он примет тебя, посмотрит, вы с ним побеседуете. А потом мы будем делать окончательные выводы, хорошо?
– Психиатр? – настораживается Алиса.
– Психоневролог. Очень хороший психоневролог, потомственный.
Алиса хочет спорить, но у нее уже нет сил. Последнее потрясение опустошило ее. Единственное, что она спрашивает:
– А почему «еще одна услуга»? Он уже м… осматривал меня?
– Нет-нет, – махает рукой отец. – Не тебя. Ты упоминала своего друга, Пашку Гераскина.
– Он здесь, он существует? – глаза Алисы радостно загораются. Но ненадолго.
– Да. До трех лет вы были с ним неразлучны. А потом его родители погибли в автокатастрофе. Чтобы не отдавать его в детский дом, я помог устроить его в закрытый экспериментальный интернат. Там собрали замечательный преподавательский состав, хотели поставить педагогический эксперимент, но детали не разглашали.
– И что? Он там свихнулся?
– Не совсем там. Когда эксперимент закончили – преждевременно, год назад, оказалось, что ребят готовили к жизни в условиях четвертой этической системы. Представляешь, что это такое?
– Конечно! Это нормально для нашего мира.
– Угу. Вот-вот. Для вашего, но, увы, не для нашего. И когда эксперимент закончили, некоторые ребята – талантливые, надо сказать, ребята, – просто выпали из нашего мира. Где они сейчас живут, где скитаются – я не знаю. А плоть его – у профессора Стравинского, в Петрограде.
– В Ленинграде?
– В Петрограде. Ну, чтобы никому не обидно было – в Питере. Так лучше.
– Ненамного. Ну ладно, – Алиса чувствует, что еще немного, и отключится прямо за столом. – Мы завтра туда поедем?
– Да. Первым же скоростным поездом. Иди спать, девочка моя. В твоей комнате все готово, я каждый день стелил постель. Ждал тебя.
Алиса встает из-за стола, обнимает отца, целует слегка шершавую щеку:
– Спасибо, папа. До завтра.
Пашка оказался абсолютно таким же, каким Алиса его помнила. Растрепанный, как воробей, нескладный – но обаятельный. Вот только вместо неуемной энергии и молодецкого задора глаза лучились какой-то недетской мудростью, почти как у русоволосого рыцаря, спасшего Алису.
– Значит, вот там у нас как, – протянул он, выслушав Алисин рассказ. Им разрешили общаться – профессор решил, что подобное надо попробовать изменить подобным, и не стал сильно мучить девушку расспросами. Он уже убедился, что под самым глубоким гипнозом она говорит то же самое, что и в простой беседе.
– Да, у нас вот так, – согласилась Алиса. – А здесь – хуже, чем в далекой Галактике. Я почитала газеты в дороге – просто зла не хватает. Хочется просто…
Она вскочила, но Пашка потянул ее за рукав – и она покорно села на скамейку.
– Слушай, Алиса. Если будешь кипятиться – будут колоть уколы. Это неприятно. Поверь мне, я знаю.
– А что делать? Что делать-то, Пашка? Ты же помнишь – ведь ты-то же должен помнить: «Не позволяй – ни себе, ни другим делать то, что ненавидишь в себе и в других!»
– Ты бы еще двадцать седьмую теорему этики вспомнила, – грустно улыбается Павел. – Слушай, если все, что ты рассказываешь, правда…
– Что значит «если»? – вспыхнула Алиса.
– У меня нет причин сомневаться. Так вот, ты помнишь формулу галактия?
– Да. Но у нас ведь нет звездолетов, эти убогие ракеты – они не долетят даже до Альфы Центавра.
– А и не надо. У нас есть задумка получше.
– У кого это – у нас? – насторожилась Алиса.
– У нас – ребят из интерната. Нас ведь много было, это только я сорвался. Остальные сделали вид, что нормально «вписались в реальную жизнь». Мы регулярно обмениваемся информацией – я вот пока здесь, отвечаю за теоретическую физику как раз. А ребята – они устроились все вместе на один объект работать, доводят его для наших целей. Мы давно хотели шороху задать.
– Да ты что?
– Да. Не перебивай. Я тебе напишу, к кому обратиться, кого и как спросить. Попроси завтра папу забрать тебя отсюда. Стравинский разрешит, я уверен, ты же не буйная. Ты же не буйная, правда?
– Правда, – бросила Алиса.
– Отлично. Расскажешь ребятам все, что рассказала мне. А через полгода приезжай сюда, в Питер. Будет весело.
Полгода пролетели даже быстрее, чем неделя ожидания во Второй Межгалактической. Алиса с головой ушла в работу по подготовке эксперимента. Пашка рассчитал, что в условиях Земли четырех с половиной граммов галактия хватит для того, чтобы лавировать между вероятностными линиями – а именно в их перекрестье и угодила, скорее всего, Алиса.
И если все действительно так, то можно переместиться в родную реальность Алисы. А уже там с помощью ученых решить вопрос – как быть с реальностью местной. В конце концов, если уж на далеких планетах прогрессорством занимались, родную Землю в порядок привести сама Галактика велела.
Низкое питерское небо хмурилось. Туманная хмарь висела над дремлющим городом. Ранним утром у гранитного парапета собралась маленькая компания.
– Последний раз объясняю, – горячился Пашка, – по-другому никак. Надо выйти в открытое море. А то мало ли что, мы прилетаем, а тут дом стоит. И мы прямо в стену – бадамс! Кто хочет? Никто не хочет!
– Но если мы это сделаем сейчас, выйдем в море, обратной дороги не будет. И первоначальный план летит к свиньям собачьим, – спорил рыжеволосый парень.
– Да что за план! – отмахивается Пашка. – Не план, а черт-те что, все равно дальше Копенгагена нас никто не выпустил бы. Балтика же. Бутылка с горлом.
– Ну да, ну да, – соглашается парень. – Ладно, что там. Действуем. Свистать всех наверх!
Чуть поодаль Алиса прощается с отцом:
– Ты уверен, что не хочешь с нами, папа?
– Да, уверен.
– Боишься?
– Нет, не боюсь. Но здесь у меня друзья, работа, могила твоей мамы – кто будет за ней следить? А там есть свой профессор Селезнев. Зачем ставить его в неудобное положение?
– Да какое положение, ты что, ты знаешь у меня какой папка!
– Знаю, – смеется отец. Крепко обнимает Алису: – Удачи, дочка. Беги, ваши все поднялись уже.
– Пенты идут, скорее! – кричит Пашка сверху.
От моста заливается трелью свисток:
– Кто*censored*ганит, немедленно отойти от крейсера!
Профессор Селезнев выдвигается вперед, достает красное удостоверение директора зоопарка:
– В чем дело, лейтенант?
Алиса бежит по сходням, думает:
– А что же действительно снилось все эти годы нашей «Авроре»? Может, как раз сейчас и узнаем.
Рыжеволосый командует:
– Отдать носовые и кормовые! Отдать швартовы. Полный вперед!
И впервые за уйму лет легендарный крейсер сам начинает движение. Винты вспенивают воду, он набирает скорость.
Лейтенант не верит своим глазам, начинает истерично кричать в рацию.
Поздно.
Мосты разведены. Впереди Дворцовая набережная, открытое море, эксперимент, пан или пропал.
И когда «Аврора» величественно проплывает мимо Зимнего дворца – Пашка включает рубильник, и носовое орудие дает холостой выстрел. Этот выстрел звучит над сонным городом, как трубный глас, и словно разгоняет хмурую завесу тумана.
Пелена серой мрети сдернута с бездонного синего неба – и на город льются победные солнечные лучи.
Юлия Мальт, Ирина Скидневская. Громозека и Малый эвридикский дракон
…а началось наше знакомство с того, что мне удалось спасти Громозеку в джунглях Эвридики…
Кир Булычев. Путешествие Алисы
Как мы находим друзей? По-разному. С одними с детства живем по соседству или вместе ходим в школу. С другими нас связывает романтическая юность, веселые студенческие годы. А с кем-то сталкивают опасные приключения и нешуточные испытания. Именно так я познакомился с уважаемым профессором археологии Громозекой, страстным и решительным человеком… ой, простите за оговорку, конечно же, чумарозцем, жителем туманной планеты Чумароз.
Это случилось в те годы, когда я был молодым ученым, после окончания университета скучал в библиотечных архивах, составляя каталоги, и жаждал практической деятельности. Космозоология с детства была моим увлечением. Животные с других планет необычны, интересны, уход за ними – это и удовольствие, и научное исследование, и мне всегда хотелось, чтобы ребятишки, которые придут на экскурсию в зоопарк, могли их увидеть – когда они еще смогут слетать на другие планеты? Сначала им нужно вырасти и окончить школу…
Увы, пока что звери с далеких планет в моей жизни присутствовали только на картинках. И вдруг Московский зоопарк с восторгом принял под свою опеку целую стаю лунных зайцев, случайно обнаруженных на невидимой стороне Луны. И был переименован в Космозо. Для работы с зайцами понадобился космозоолог, и вот он я, тут как тут. Впрочем, никакая это оказалась не работа, счастье сплошное, а не работа.