– Самый умный, да? Самый ловкий зверолов во Вселенной?
Я обернулся. Трехног сидел! Он смотрел на меня во все восемь глаз, изогнутые щупальца сложились на голове, как лепестки экзотического цветка. Позже я узнал, что этот жест означает «мои нервы не железные».
– Что? – воскликнул я, возвращаясь к вольеру. – Дважды два?
– Четыре! – проревел трехног. Щупальца яростно хлестали по прутьям клетки. – Пятью пять – двадцать пять!
Теперь уже я схватился за голову и простонал:
– Ты разумен?!
– Я с планеты Чумароз из системы Туманная! Скорее освободи меня, двоечник! И дай какую-нибудь одежду!
Мне и в голову не могло прийти, что передо мной разумное существо, ведь одежды на нем не было и вело оно себя как животное, спасающееся от хищника… Как я потом узнал, измученный жарой Громозека отбился от археологической партии, набрел на озерцо и залез в воду, чтобы освежиться. Купаясь, он заметил на дальнем берегу озера широкий вход не то в пещеру, не то в нору, наполовину скрытый разросшимися лианами. На своей родине чумарозцы зимуют в норах, впадая в спячку, поэтому Громозека бесстрашно полез в темный лаз. Вскоре в лицо ему ударила струя зловонного дыма, он быстро дал задний ход, успел выскочить и инстинктивно броситься в воды озера прежде, чем дракон успел его поджарить. От огня и страшного драконьего крика он спасался, ныряя в воду.
…Трехног провел у нас на корабле весь следующий день. Я не знал, как загладить свою вину, экипаж поддерживал меня, демонстрируя радушие и гостеприимство. Громозека – так звали нашего бывшего пленника, а ныне гостя – оказался отличным парнем, прекрасным собеседником, разве что излишне чувствительным. Ему очень понравились наши зайцы.
Когда Не Бо предложил дорогому гостю полную чайную церемонию по неизменным и древним канонам великолепного Гугуна, Громозека, с ужасом косясь на поднос, словно там лежала очковая змея, отказался и спросил, не найдется ли у доктора валерианы, капель четыреста, не больше… И салат. Салата тоже немного, с тазик. Не Бо, конечно же, немедленно исполнил его просьбу, после чего Громозека рассказал нам историю своего отравления зеленым чаем в первый день своего появления в стенах Токийского университета. Оказывается, образование он получил на Земле…
– Но худшей отравы, чем черный чай, я не встречал. Валерьянка! Только валерьянка! – пыхая желтым дымом из ноздрей, от которого мы все принялись кашлять, гремел он. – Прекрасно утоляет жажду и бодрит!
Конечно, нам было интересно, как Громозека оказался на планете и чем он тут занимался.
– Ох, – тяжело вздохнул он. – Эвридика – наша семейная печаль. Мой отец, и дед, и прадед становились археологами только потому, что хотели разгадать тайну, скрывающуюся в ее джунглях. Давным-давно мой прадед Молнизека, пролетая над только что открытой Эвридикой, заметил в той местности, где ты меня нашел [5 - Громозека никогда не упрекал меня за историю с поимкой и заключением его в клетку, напротив, он как-то признался, что я спас его от бесславной смерти в зубах дракона, и всякий раз использовал самые деликатные выражения: «Где ты меня нашел», «Когда мы познакомились», «В памятный день нашей встречи» и пр. За что я ему крайне признателен.], необычное строение, очень напоминающее развалины каменного жилища. Как же оно у вас называется? Вспомнил! Замок! В замке были четыре полуразрушенные башни и глубокий колодец… Но найти его так и не смогли, потому что, как только Эвридика возвращается к Финдусу и оттаивает, уже через две недели джунгли становятся непроходимыми. Эта планета – кошмар археолога, на ней невозможно ничего раскопать! Мало того, ее пребывание в краю смерти, то есть в зоне наибольшей удаленности от ее звезды, становится с каждым циклом длиннее. Знаешь, почему? Там по соседству есть черная дыра, которая всасывает в себя все, что к ней приближается: астероиды, маленькие планеты, звездолеты, спутники… И Эвридику она тоже скоро втянет. У меня на этот счет есть своя теория… Я верю, что планету хотят утащить бывшие ее жители, хозяева, живущие теперь в черной дыре.
– А зачем бы им там жить? – спросил я задумчиво. Рассказ Громозеки меня заинтересовал.
– Им не нужно наше общество, вот зачем. И вот этого… – Большая голова-купол Громозеки качнулась в сторону вольера с драконом, – оставили сторожить замок и все, что там спрятано. Ты видел его детские крылышки? Специально подрезали, чтобы с планеты не улетел!
– Да ты что? – ужаснулся я и тут же спохватился: – Дружище, тебе не кажется, что ты преувеличиваешь? Зачем так мрачно?
– Мрачно? Ты еще не знаешь всей правды, дорогой космозоолог. Этот огнедышащий страж на Эвридике не единственный. Здесь живет и другой, в три раза крупнее. Большой эвридикский дракон. Я его видел сверху, на обзорном экране моего звездолета. Он как раз был в отлучке, занимался обходом владений, поэтому ты с ним не столкнулся. Я тебе больше скажу, друг мой Игорь. Если когда-нибудь все начнут спрашивать, куда подевался тот беспокойный археолог с планеты Чумароз… – Громозека расчувствовался, из глаз полились слезы, из ноздрей выползли две тонкие струйки дыма, – знай, что я не смог противостоять своей заветной мечте… Знаешь, нам, чумарозцам, раз плюнуть впасть в спячку в глубокой-преглубокой норе, укрытой толстым слоем льда… Напротив, мы любим поспать, наше анабиозное состояние может длиться годами.
Я стал догадываться, о чем говорит Громозека, и мне стало очень грустно.
– Неужели ты собираешься улететь от нас на Эвридике в черную дыру? К ее таинственным жителям? Нет-нет, не надо, прошу тебя, ты же все придумал, это фантазии!
Но Громозека оставил без ответа мои слова. Вместо этого он спросил, нельзя ли ему еще раз увидеть дракона. Мы пошли в зоологический отсек. Дракон лежал на полу с закрытыми глазами, раскинув веерами бурые кожистые крылья. Алый гребень стал светлым, почти розовым, на шишковатой голове красовалась пушистая заячья диадема, при нашем появлении засиявшая двумя десятками янтарных глаз. Зайцы добровольно оставались на макушке спящего чудовища, меня это трогало до слез – меня, но не Громозеку.
– Почти во всех мифологиях драконы – хитрые разумные существа, а не просто хищные звери. Говорят, невозможно дружить с драконом, но необходимо считаться с ним как с равным по разуму…
– Ты о чем? – сказал я.
– Смотри. – Громозека громко крикнул дракону: – Дыр-быр-бар-бур!
Дракон открыл глаза. Гребень у него сделался темно-красным, он развернулся и уполз в глубь вольера, в наспех посаженные мной «джунгли».
– Знаешь, что такое «дыр-быр-бар-бур» на древнекосмическом, дружище?
– Нет, что-то не припомню, – честно признался я. – А ведь когда-то я учил древнекосмический, в школе… Факультативно. Мне так стыдно…
– Это было давно, ты вполне мог забыть, – успокоил меня Громозека, – «Дыр-быр-бар-бур» – это «страж без сокровищ».
– И ты думаешь…
– Думаю! – Как всегда в минуту волнения, Громозека пыхнул едким дымом так, что я закашлялся. – О, прости! – Он снова взглянул на дракона. – Охраняйте его получше. Как бы он не завоевал Землю.
В тот же день мы расстались, но через год, к обоюдной радости, снова встретились, уже на Земле. Мы дружим много лет, оба обзавелись семьями, стали профессорами. Каждый раз, бывая у меня в гостях, Громозека обязательно приходит в Космозо и пытается разговаривать с Малым эвридикским драконом, он убежден, что дракон разумен.
И знаете, иногда, если посетителей не слишком много, я тоже прохожу вдоль клеток и тихо бормочу себе под нос, чтобы меня не сочли, гм, как бы это сказать… Я шепчу: «Дважды два? Пятью пять?» И прислушиваюсь – не скажет ли кто из зверей мне вслед: «Эй, зверолов! Самый умный, да?»
Мария Гинзбург. Что сказал Минц
Громозека рассердился.
– Мне это надоело! – вскричал он.
Глаза под прозрачным шаром шлема загорелись.
Он поднял бластер и ударил по дереву парализующим лучом.
Ветви дерева тут же свернулись, желтые цветочки закрылись, дерево начало проваливаться. И на том месте, где оно росло, осталась небольшая кучка пыли, и, если бы Алиса собственными глазами не видела этой сцены, она никогда бы не подумала, что такое возможно. Археологи, за ними Громозека, потом Алиса и ее отец осторожно обошли место, куда спряталось дерево, и поднялись на невысокий холм, вершина которого была изрыта квадратными ямами. Здесь шли раскопки.
Кир Булычев. Лиловый шар
Профессор Селезнев стащил со стола скатерть из яркого разноцветного пластика и принялся отрывать от нее полосу. Пластик хоть и не был рассчитан на подобное варварское обращение, держался стойко и рваться не хотел. Он тянулся в месте разрыва. Однако профессор Селезнев давно прославился в научных кругах своей настойчивостью и терпением в достижении цели. И пластиковая скатерть в итоге сдалась, как сдавались трудные загадки животного мира разных планет. Следующим на очереди был стол. Профессор Селезнев ловко открутил от него тонкую металлическую ножку, попробовал согнуть ее, и остался удовлетворен результатом. Стол опасно накренился, но Селезнев не обратил на это внимания. Он скрутил из оторванной от скатерти полосы тугой жгут, сделал на конце петлю и закрепил ее на одном из концов ножки. Затем согнул ее, и, удерживая ногами и кряхтя от напряжения, накинул петлю на второй конец.
Кир Булычев. Лиловый шар
Профессор Селезнев стащил со стола скатерть из яркого разноцветного пластика и принялся отрывать от нее полосу. Пластик хоть и не был рассчитан на подобное варварское обращение, держался стойко и рваться не хотел. Он тянулся в месте разрыва. Однако профессор Селезнев давно прославился в научных кругах своей настойчивостью и терпением в достижении цели. И пластиковая скатерть в итоге сдалась, как сдавались трудные загадки животного мира разных планет. Следующим на очереди был стол. Профессор Селезнев ловко открутил от него тонкую металлическую ножку, попробовал согнуть ее, и остался удовлетворен результатом. Стол опасно накренился, но Селезнев не обратил на это внимания. Он скрутил из оторванной от скатерти полосы тугой жгут, сделал на конце петлю и закрепил ее на одном из концов ножки. Затем согнул ее, и, удерживая ногами и кряхтя от напряжения, накинул петлю на второй конец.
Издав торжествующий вопль, от которого любой неандерталец забился бы в самый дальний закуток своей пещеры, профессор Селезнев отломал вторую ножку у стола, наложил на скрученную из скатерти тетиву и выстрелил в дальнюю стену комнаты. Стена была прозрачной, и за ней маячили лица, которые жутко раздражали Селезнева. Раздался гулкий стон – Селезнев попал. Не его вина, что стекло было пуленепробиваемым. Для того чтобы разбить его и добраться до белесых червей, что нагло заперли Селезнева здесь, а теперь еще и бесцеремонно таращились на него, нужно было что-то помощнее лука из ножки стола и скатерти. Стол, лишенный обеих ножек, рухнул на ногу профессору Селезневу, едва стекло прозвенело – как будто сигнала ждал. Селезнев подскочил, ругаясь и размахивая руками, проскакал на одной ноге по комнате, затем сел на пол, снял ботинок и принялся дуть на пострадавшую ногу.
Вскоре он успокоился; в глазах, устремленных на ботинок, появился так хорошо знакомый бывшим коллегам по лаборатории огонек. Лучшие биологи Земли собрались здесь, на затерянном в океане уютном атолле, – надо было найти противоядие от вируса ненависти, что таился в лиловом шаре, и как можно скорее. Лиловый шар был найден во время экспедиции Селезнева на планету Бродягу. Вскоре она в своем бесконечном странствии по Вселенной должна была снова пройти мимо Земли – и людей к тому времени на Земле не должно было остаться. Лиловый шар существовал отнюдь не в единственном экземпляре; брат-близнец шара, мирно покоившегося в герметическом контейнере в лаборатории, был спрятан несколько тысяч лет назад где-то на Земле. Жителям Бродяги надоело странствовать по космосу еще несколько тысяч лет назад. Они заминировали Землю с тем расчетом, чтобы на нее, пустынную и обезлюдевшую, можно было бы перебраться в следующий раз, когда их искусственная планета будет пролетать Солнечную систему.
Именно этот огонек горел в глазах Селезнева, когда три дня назад он воскликнул: «Эврика!», а инспектор Йенсен, сидевший за соседним столиком в столовой, неприязненно покосился на него и привычно протянул руку к кобуре, но сдержался. Рядом со своим соседом, хрупким седым психиатром Смитом, швед выглядел как моренный камень рядом с изящной ивой.
Большую часть атолла занимал космодром, расположенный почти точно посередине изогнутого полумесяцем острова. На западном роге полумесяца находились развалины крепости, построенной еще английскими и французскими колонизаторами. Над полуразрушенными башнями нарастили полусферы лабораторий и жилых корпусов, и в крепости разместилась лаборатория по исследованию вируса ненависти. В восточной же части острова находился курорт, на котором после сложного дела отдыхал инспектор Йенсен. Он был старым знакомым психиатра Смита, и тот попросил инспектора выполнить обязанности телохранителя, пока на острове разгуливают эти безумные русские и не менее безумные и агрессивные монстры, прибывшие из глубокого космоса. У себя, на планете Чумароза, Громозека считался одним из первых красавцев, но тонкий вкус англосакса скорее оскорбляло, чем восхищало существо, выглядящее как помесь слона с осьминогом, а при улыбке обнажающее сто великолепных зубов, которым позавидовала бы и акула. К тому же их знакомство началось с того, что Смит назвал Громозеку типичным маньяком с убийственными наклонностями. Громозека, чтобы разубедить психиатра, привязал Смита к стулу проводами. Селезнев не помогал в этом несложном деле своему другу, но и не мешал ему, и Смит до сих пор посматривал на него косо.
А кричал Селезнев не потому, что был невоспитанным или любил покричать в столовой за обедом, как подумал психиатр Смит, а потому, что Тубаи Ра, талантливый африканский микробиолог, вроде бы нащупал формулу противоядия к вирусу ненависти. Эксперименты на морских свинках дали великолепные результаты, и об этом Тубаи Ра и сообщил Селезневу.
– Поздравляю, коллега! – сказал Селезнев и сел. – Надо немедленно запускать вашу сыворотку в массовое производство! Бродяга, говорят, уже добралась до Юпитера, а надо ведь еще успеть провести вакцинацию всего населения Земли!
– Нет, не надо, – тихо сказал Тубаи Ра. – Я еще не испытывал ее на людях.
Он замолчал.
Для того чтобы испытать противоядие, надо было сначала вдохнуть газ, которым был наполнен лиловый шар, ввести себе вирус ненависти. Кто захочет превратиться в агрессивное, ненавидящее все живое вокруг бессмысленное существо, изнемогающее от злобы и ярости?
Селезнев отложил ложку, которой хлебал суп из моллюсков, и сказал:
– Я к вашим услугам, коллега.
– Нет-нет, – испугался Тубаи Ра. – Даже не думайте!
– Кто-то должен это сделать. К тому же я самый бесполезный член нашей команды, – добавил честный Селезнев. – Я зоолог, дружище…
Тубаи Ра замахал на него руками и заставил замолчать.
Ночью профессор Селезнев прокрался к контейнеру с лиловым шаром, извлек шар, а затем заперся в герметически изолированной комнате, где до этого размещали инфицированных морских свинок, горилл и волков.
В спальне его нашли записку: «Я в вас верю».
Но его вера оказалась слишком доверчивой. Шли третьи сутки после того, как Селезневу ввели сыворотку Тубаи. Но поведение профессора не изменилось: он по-прежнему сидел в герметической комнате, куда ему по специальному трубопроводу передавали еду и питье, и мастерил различные орудия убийства, которые с каждой попыткой становились все совершеннее.
//-- * * * --//
Когда стрела ударилась в стекло прямо перед его лицом, Смит непроизвольно отшатнулся и выругался сквозь зубы.
– Какой ужас, – сказал он инспектору Йенсену, стоявшему рядом с ним.
В голосе психиатра звучало лицемерное сочувствие.
– Для первого выстрела – очень даже неплохо, – возразил флегматичный Йенсен. – Ведь профессор Селезнев, насколько я понимаю, раньше никогда не стрелял из лука?
Смиту не понравился ответ инспектора, и он хотел что-то возразить, но в этот момент он заметил фигурку в алом комбинезоне, стоявшую у стекла неподалеку от них. Алиса негромко всхлипнула и выскользнула прочь из зала наблюдений.
– Бедная девочка, – сказал Йенсен.
Смит промолчал.
//-- * * * --//
Алиса, захлебываясь слезами, бежала вниз по лестнице. «Папочка, милый папочка», – билось у нее в голове. Девочка с размаху налетела на что-то теплое и мягкое. Это что-то издало недовольный звук. Алиса открыла глаза и увидела профессора Минца. В научном мире он прославился своей разносторонностью: все давалось ему – и химия, и физика, и микробиология. Однако Минц был человеком грузным, неповоротливым и не подготовленным к столкновениям с маленькими девочками.
– Извините, – сказала Алиса.
В ответ профессор чихнул. Мощно, освободительно. У Алисы создалось такое впечатление, что если бы он не успел прикрыться платком, в стене башни появилась бы дыра, как после удачного попадания мортиры.
– Да ладно, что там… Не надо было мне вчера купаться, – озабоченно сказал профессор, когда они вместе продолжили спуск по лестнице.
– Да, вид у вас нездоровый, – вежливо ответила Алиса.
Лицо у Минца было красное, влажное от пота.
– Вы бы полежали, малины бы с аспиринчиком приняли, – продолжала она.
– Некогда мне лежать! Твоего отца спасать надо! А я тут совсем расклеился! – сердясь на себя, воскликнул профессор Минц и топнул ногой. От слабости ли, или по причине плохого зрения, он промахнулся ногой мимо выщербленной ступеньки. Профессор наверняка свалился бы вниз, но Алиса подхватила его и прижала к стене.
– Вы хотите спасти моего отца? – взволнованно воскликнула девочка. – Как?
– Вам, Алиса, я могу открыть опасную тайну, которая не должна стать достоянием корыстных людей и милитаристских кругов, – торжественно сказал Минц.