— Что нового? — зычным голосом начал он.
— Ничего! А у тебя какие новости, князь?
— И у меня ничего.
Хахаров обвел хижину взглядом. Что можно увидеть в юрте бедняка? Закопченные, бурые стены, лохмотья на нарах, несвежая деревянная посуда… Все это князец видел много раз и в других бедняцких жилищах. Но в этом было как-то по-особенному скудно и печально.
— Рыбы много запас?
— Где там! Зря мучаюсь только. Нынче и дно в тымтае не закрыл. А лед с каждым днем все толще.
— Если нет улова — беда, — с деланным сочувствием произнес князец, а сам опять провел шарящим взглядом по юрте.
«Что он выискивает? — забеспокоилась Елена. — Господи, на мальчика уставился! Сглазит еще».
— Уосук, сынок, подай-ка мне вот то полено, — промолвила она, чтобы вырвать сына из петли княжьего взора.
Уосук метнулся к дровам.
— Да, есть небольшая новость, — заговорил Хахаров. — Вилюйский исправник наведался к нам проездом.
— Что рассказывал?
— Говорил, скоро арестантов в наши места пригонят.
— Ая-яй! Самим есть нечего, а тут еще нахлебники. За что же их?
— Бунт против государя-солнца затеяли.
— Против самого государя-солнца! — с изумлением воскликнул Токур, твердо убежденный, что никто не смеет даже глаза поднять на царя. — Что же с нами будет, когда эти страшные люди здесь появятся?
— Не беспокойся. Как говорится, у царя руки длинные, у суда глаза зоркие. Чуть что — приберут к рукам. А что же ты, Никифор, своего князя не угощаешь? Сварил бы уху, накормил как следует!
— Тойон князь, я бы с радостью, но для этого у меня нет подходящих карасей, — растерялся Никифор и отвел глаза. Лицо его от смущения порозовело.
— Я у тебя не частый гость. Раз в год бываю, а то и реже, — не отступался князец.
— Елена, приготовь уху для нашего князя, — приказал Никифор.
Елена вздохнула и пошла в кладовку. Там хранилось несколько крупных карасей. Токур собирался преподнести их, когда выдастся случай съездить в город, жене хромого купца Корякина и выпросить взамен что-нибудь из старой одежды корякинского отпрыска, мальчика одного с Уосуком возраста.
«Зачем же он все-таки приехал? Не для того ведь, чтоб рассказывать об арестантах», — томился Никифор, глядя на то, как необыкновенно ловко расправлялся князец с костистой рыбой.
— Сколько годов твоему парню? — как бы невзначай поинтересовался Хахаров, шумно прихлебывая уху.
— Да вроде девять на покрова стукнуло. Ждем не дождемся, когда помощник вырастет.
Рыбак ласково взглянул на сына, который исподлобья следил за князцом, глотая голодную слюну.
Хахаров, сыто икнув, отодвинул пустую посудину.
— Так вот, Никифор…
Бедняки затаили дыхание, почувствовав, что сейчас будет сказано что-то очень важное.
— Вчера было наслежное собрание. Все сошлись на том… — Хахаров важно кашлянул, выдерживая паузу.
«На чем сошлись?» — затрепетало сердце у Елены.
— На том, чтобы послать вашего сына в город учиться.
«Не отдам!» — беззвучно закричала Елена и прижала мальчика к груди. Известие ошеломило Никифора. Он с недоумением воззрился на Хахарова.
— Учиться? Как это?
— А вот так. Пришел указ государя-солнца отправить мальчика девяти лет. Твоему как раз девять.
— Почему же нас не спросили? Куда это годится — отнимают сына, даже не спросив у отца-матери.
— Да ты пойми, указ государя-солнца!
— В указе не написано небось, чтоб забрать моего сына! — Никифор даже привстал, готовый силой защищать единственное чадо.
— Мало ли что! Такова воля общества. Смотри: все старшины поставили печати. Восемь печатей! — Князец свирепо взмахнул перед носом рыбака бумагой, испещренной черными метками. — Против печатей пойдешь, что ли?
— Не отдам сына! — упрямо твердил рыбак.
Князец сокрушенно вздохнул, вытер вспотевший лоб.
— Чудак! — начал он вразумлять Токура. — Тебе же лучше! Сам говорил — улова нет. Не отдашь сына в люди, так подохнет дома. А в школе будет и сыт, и одет. За все казна платит! Выучится — писарем будет: опять же тебе не в убыток. Денежным человеком станет, тойоном! Благодарил бы лучше государя-солнце.
— Что-то не верится мне, что сын бедняка может выучиться на писаря. Такого вовек не бывало, — с сомнением в голосе промолвил несколько успокоенный Токур.
— Все дети одинаковы. Рогатые писарями становятся, что ли?
— Не рогатые, а богатые. У сытого всегда башка лучше варит. А мой голодует с рождения, что толку от него?..
— Не о чем с тобой толковать, — не на шутку обозлился Хахаров. — Завтра же отправим мальца в город. Все!
Его, по-видимому, глубоко уязвило, что он так и не смог убедить упрямого рыбака.
— Утром капрал Семен прискачет. Чтоб парень был готов к его приезду. А не отдашь — смотри! Составим протокол и исправнику пошлем. За решетку угодишь!
Князец вышел, с силой хлопнув дверью.
— Что же это будет? — заголосила Елена. — Единственное дитё отнимают!
— Видишь, царь повелел, — почесал затылок Токур.
— Нет! Нет! Не оторвут от меня кровинку мою! Пусть хоть сам царь придет!
Уосук за всю свою коротенькую жизнь никогда ничего не слыхал о школе. Из всего, что услышал, он понял, что человек, съевший их лучших карасей, собирается отнять его у отца и матери и куда-то отправить. Он со страхом прижался к материнскому плечу.
Неужели мать не защитит его, неужели позволит этому страшному тойону увезти сына?..
Никифор медленно подошел к камельку, поворошил тлеющие поленья. Огонь с треском вырвался из-под пепла, осветив неприглядную обстановку юрты. На стене закачалась огромная тень кожемяки, напомнившая мальчику только что уехавшего тойона. Уосук в страхе отвернулся.
— Да, царь повелел, — пробормотал Никифор, закуривая трубку.
— Не отпущу, пока жива, — твердила Елена.
— Судить будут!
— Пусть судят.
— Как это «пусть судят»? Ну и голова у этой бабы. Лучше придумала бы что-нибудь. Вот что… Поеду-ка я завтра вместе с Семеном. Бухнусь в ноги большим господам. Может, и пожалеют. Мало детей, что ли? Вон у соседей наших шестеро. А наш один.
— Правильно, — оживилась Елена. — Обязательно поезжай. Только смотри, хорошенько проси!
— Да уж найду что сказать, — оборвал жену рыбак. — Чем мужа учить, лучше бы сыну одежку залатала. Стыдно в город в таком тряпье везти.
— Сначала поесть надо. Вез ужина, что ли, спать ляжем! — Елена вытряхнула из тымтая добытых днем карасей. Она заметно успокоилась, как будто все, что замыслил муж, уже сбылось.
Отлегло от сердца и у мальчика. Ехать с отцом — это совсем другое дело! Уосук ни разу не был еще в городе, не имел о нем ни малейшего понятия и теперь не терпелось побывать там, откуда отец изредка, после хорошего улова, привозил цветастую тонкую материю, чай, табак, белую мягкую пыль под названием мука, сахар и другие, не менее удивительные вещи. Муку и сахар мать откладывала на рождество. Этого праздника приходилось ждать очень долго. Он приходил в дни, когда за стенами юрты лютовали такие страшные морозы, что Уосук боялся нос высунуть наружу. В канун праздника отец вносил в юрту несколько охапок сена и разбрасывал его по земляному полу, а мать пекла сочные розовые оладьи. Тогда тошнотворный рыбный дух отступал в углы, а его место на несколько дней занимали запахи трав и цветов. Они сладко напоминали о лете, щекотали ноздри и радовали душу мальчика, и Уосук то прыгал от радости, то катался по сену.
— Отец, а ты муку покупать будешь? Вот интересно посмотреть, откуда она берется!
— Нет, сынок, — вздохнул Никифор. — Не на что. Нет у нас хороших карасей.
— Идите есть, — глухо позвала Елена.
Долго горел в эту ночь огонь в юрте.
Глава третья
В Вилюйске. «Где это видано, чтобы твоего сына учили, кормили и одевали, а ты не платил ни гроша?»
— Уосук, смотри, вот он — город, — протянул руку Никифор.
Уосук протер глаза. Впереди, среди редких приземистых сосен, белело множество крыш. Так вот что такое город! Оказывается, это такое место, где сразу много юрт. Только они совсем не похожи на его родную юрту: большие-большие, из толстых бревен, с высокими окнами.
Остановились на окраине, у дальних родственников капрала. Почти с порога рыбак стал сетовать на горькую судьбину, отнимающую у него «почти взрослого» сына.
— Как! Твоего парня определили в училище? — с изумлением спросил хозяин дома.
— На сходке так порешили, — отозвался капрал, переливая чай из чашки в блюдце.
— Правда, правда! — подтвердил Токур. — Сговорились! Меня-то на сходке не было. Эх, если б знал я, что так случится! Не пожалел бы дня, пошел на сходку.
— Никто не хотел своих детей отдавать. Я вот тоже побоялся, — добавил капрал. — Что за радость навсегда с дитем распроститься.
— Никто не хотел своих детей отдавать. Я вот тоже побоялся, — добавил капрал. — Что за радость навсегда с дитем распроститься.
— То есть как навсегда? Ну и чудаки в этом Салбане! — рассмеялся хозяин. — Да кому он нужен навсегда? Поучат маленько, чтоб читать-писать умел, да и назад. Из других улусов дети богачей прибыли, я слыхал. Удивительно, как ваши не скумекали.
— Так ты говоришь, вреда не будет? — с сомнением спросил Токур.
— Даже не представляешь, как тебе повезло! Такие случаи бывают раз в сто лет. Да ты подумай: где это видано, чтобы твоего сына учили, кормили и одевали, а ты не платил ни гроша? Тебе царь подарок сделал — скоро триста лет, как Романовы на троне сидят, вот он и хочет, чтоб ты тоже радовался.
— А какая ему польза?
— Кому?
— Царю. Какая ему выгода, если сын Токура станет грамотным?
— Назначат писарем в ваш наслег — царские указы читать…
Токур озадаченно чесал затылок. Вот тебе и раз. Обскакал князя Иону! Небось рад, что взамен своего Анисима послал сына бедняка. Хорошо же! Пожалеет, да поздно будет.
И в самом деле, почему бы не отдать сына, если это всего на шесть лет? Вырастет на казенных харчах, грамоте научится. Дома-то едва ли и жив останется…
Назавтра Никифор повел мальчика в училище. Уосук с любопытством оглядывался вокруг. Он никогда не видел сразу столько людей и домов, да еще таких больших. Училище показалось ему и вовсе громадным. Перед высокой, обитой войлоком дверью ему стало не по себе, и он сделал отчаянную попытку остаться на улице, но отец молча дернул его за руку и втащил в помещение.
Директором Вилюйского высшего начального училища был Петр Никодимович Попов, местный русский. Он вырос среди якутов и прекрасно владел якутским языком.
Токур согнулся в три погибели и протянул важному тойону протокол наслежного собрания. Попов прочел бумагу и недоверчиво воззрился на мальчика:
— Как тебя зовут, малый?
Уосук переступил с ноги на ногу и поднял на отца повлажневший взгляд: выручай!
— Говори, — ткнул сына в бок Никифор, — имя то у тебя есть, слава богу.
— У… осук… — еле слышно произнес мальчик.
— Значит, Осип. Или Иосиф. Как лучше? А?
Уосук потупился.
— Ладно. Пусть будет Иосиф — благозвучнее, — улыбнулся директор. — А фамилия?
«Фамилия? Что это могло бы быть?» — ломал голову Никифор, не зная, как помочь сыну.
— Смелей! Как зовут твоего отца?
— Никифор…
— А еще как его зовут? Как его фамилия?
— Токур! — выпалил Уосук.
— Гм… Значит, ты — Иосиф Никифоров Токуров. Запомни это хорошенько. Договорились?
Так прозвище отца стало фамилией Уосука. Пришлось привыкать и к новому имени.
— Ну что ж, милейший, — повернулся директор к Никифору, — раз наслег посылает твоего сына, будем учить. С богом!
Токур поклонился и, бормоча слова благодарности, попятился к выходу. Он даже забыл проститься с сыном. Когда за отцом закрылась дверь, Уосук разревелся.
— Э-э, приятель, не хныкать! — похлопал его по плечу директор, — Ты теперь ученик, ученикам плакать не полагается. Ну-с, пошли провожу. Тебя вымоют, оденут, укажут, где будешь спать. А завтра — занятия. Понял?
К вечеру Уосук преобразился: его пропарили в бане, остригли и одели в новенькую ученическую форму. Затем он оказался в спальне, где, кроме него, жили уже пятеро якутят из разных улусов Вилюйского округа. Один подскочил к Уосуку:
— Меня зовут Филипп Давыдов! А тебя?
— Уос… Иосиф, — вспомнив наставления директора, поправился Уосук.
— Буквы знаешь?
— А что это такое?
— Неужели не знаешь? Плохо твое дело. Вот слушай: аз, буки, веди… — затараторил Филипп.
Уосук встревожился. Ночью он долго ворочался на непривычно мягкой постели. «Да, плохо мое дело, — думал он. — Ох, плохо!» Уснул он только под утро. Вдруг задребезжал звонок. Уосук с испугом поднял голову. Все его товарищи уже одевались. Уосук вскочил и, путаясь в рукавах, натянул рубашку.
В спальню, на ходу осеняя школьников размашистым крестом, вошел дородный поп.
— Новый ученик… Откуда ты? — ткнул он пальцем в Уосука.
Уосук, потупившись, молчал.
— Он из наслега! Вчера приехал! — выскочил Филипп.
— Я спрашиваю его, а не тебя, — внушительно осадил Филиппа священник.
— Из дому, — выдавил из себя Уосук.
С этого дня он начал учиться.
Глава четвертая
Спустя шесть лет. «Как хочется учиться дальше!»
— В первые дни учебы Токуров не знал ни одного русского слова. А теперь он владеет речью лучше всех вас, русских. Я уж не говорю о письме! Тут каждому из вас далеко до него. Этого он добился в первую очередь благодаря прилежанию. Учитесь у Токурова, лентяи! Экзамены на носу! — громогласно закончил Петр Никодимович и, еще раз сурово оглядев подростков, вышел из класса.
Школьники вскочили с мест, загалдели — уроки окончились. Через несколько минут в классе никого не было. Только Уосук остался на месте, механически перелистывая учебник.
Не в первый раз слышал он похвалу из уст директора, да и не только его. Старательнее Уосука в училище мальчика не было.
Не удивительно. Все другие школьники были детьми обеспеченных родителей — купцов, чиновников, русских и якутских богатеев. Бедняцкое происхождение и застенчивый характер мешали Уосуку сойтись с одноклассниками. Единственными друзьями его были книги.
Летом он уезжал домой. Мать каждый раз встречала и провожала его со слезами. Хотя она давно убедилась, что ничего плохого с сыном в городе не происходит, сердце матери не могло успокоиться.
Она по-прежнему была уверена, что, окончив училище, Уосук не вернется домой. Летом 1913 года Уосук не приехал на каникулы. Близилось трехсотлетие дома Романовых, и Токурову, как лучшему ученику, поручили читать на празднестве торжественные стихи. Не зная, в чем дело, Елена чуть не извелась от горя. Пришлось Никифору даже ехать в город узнавать, что случилось.
Следующим летом Уосук опять остался в Вилюйске. На этот раз батюшка Алексей заставил его петь в церковном хоре. Глядя с клироса на золоченое великолепие церкви, Уосук со стыдом ловил себя на мысли, что ему и не хотелось домой, в грязную, вонючую юрту.
В начале августа отслужили торжественный молебен по случаю вступления России в войну.
Начался новый учебный год — последний для Уосука. И вот он близился к концу. Шесть лет в Вилюйске пролетели как одно мгновение. Уосук даже опомниться не успел. Одноклассники его ликовали: скоро они свободны! Один Уосук не разделял общей радости. После занятий неслышной походкой ходил он по пустым классам, грустно оглядывая их.
«Хорошо им, сынкам богачей, — думал он. — Хочешь — учись, хочешь — в лавке отца сиди, хочешь — вообще ничего не делай. О куске хлеба думать не надо. А я? Куда я? Одна дорога — в наслежные писаря. Через год забуду все, что знаю, и стану таким же мужиком, как мой отец, как все в наслеге. Как хочется учиться дальше!»
С некоторых пор Уосук все чаше стал встречать во время этих прогулок батюшку. Законоучитель ласково заговаривал с учеником, расспрашивая его об отце и матери, о планах на будущее. Уосук не раз бывал свидетелем, как сатанел поп, наказывая не выучивших урока, и мягкое обхождение батюшки настораживало его. «Что надо этому волосатому?» — в недоумении спрашивал он себя.
А священник давно присматривался к прилежному, способному мальчику. Закон божий Уосук изучал с таким же тщанием, как и все остальные предметы. Это льстило попу, и он стал подумывать о том, чтобы направить мальчика на стезю священнослужителя. Чтобы получше узнать раба божия Иосифа, батюшка определил его в церковный хор, благо Уосук обладал хорошим голосом. Наконец однажды он прямо заговорил об этом.
— Я тебя хорошо узнал, сын мой, — чуть ли не мурлыча, начал он, — и хочу подвигнуть тебя на большое дело. Ведомо мне, что ты мечтаешь продолжить учение. Благие порывы надо поддерживать, и я готов оказать тебе помощь. Что, если ты посвятишь себя служению господу?
Уосук опешил. Он никогда не представлял себя в поповской рясе. Более того, он был убежден, что бога нет — так учил его преподаватель естествознания Петр Хрисанфович Староватов, а закон божий учил прилежно, опасаясь батюшкиной линейки.
— Ты удивлен и растерян. Понимаю, — продолжал отец Алексей. — Я тебя не тороплю. Подумай! Для начала послужишь в нашей церкви псаломщиком. Потом определим тебя в семинарию. Преуспеешь в науках — пошлем в духовную академию. А там как тебе будет угодно: можешь паству наставлять на путь истинный в сане священника, можешь стать ученым, теологом.
— Не знаю, — тихо сказал Уосук. — Так долго учиться! Я хотел бы помогать своим родителям…
— Умно и похвально. Бог вселяет в тебя такое желание. Однако поимей в виду, что волею небесной служители божьи не бедствуют…