Заодно досталось и самому царю.
Никифоров покраснел, как вареный рак. Он пытался что-то говорить, но его никто не слушал.
После митинга Ярославский пожал Аммосову и Слепцову руки:
— Молодцы! Можно сказать, с честью прошли боевое крещение. Не зря я вас учил!
Потом таких митингов было много, и всюду обязательно выступали кружковцы — то Максим, то Платон. Уосук речей не держал — он инстинктивно боялся трибуны. Ему поручались другие дела: поднять людей на митинг, провести революционную агитацию прямо в частных домах. Приходилось добывать оружие и боеприпасы, распространять среди полицейских и солдат листовки.
А город бурлил. Повсюду только и разговоров что о революции. К ниспровержению самодержавия горожане относились по-разному. Одни открыто радовались, другие сокрушенно качали головами. «Боже, боже, как же будем мы без государя солнца?» — со вздохом говорили старики. У всех в памяти еще было свежо трехсотлетие дома Романовых. Отмечалось оно с большой помпой. Чиновники награждались медалями, простой народ угощали водкой. Тогда казалось, что этот дом простоит по крайней мере еще триста лет. И вот не прошло и четырех, как рухнули его парадные стены.
Долго не могли поверить в гибель трона местные власти. Вице-губернатор барон Тизенгаузен, получив шифрованную телеграмму об отречении Николая Второго от трона, не слишком расстроился: наследников много, трон пустовать не будет. Тем более, что в телеграмме было сказано: отрекся в пользу старшего брата, Михаила Александровича. «Значит, Михаил Второй…»— прикинул Тизенгаузен, припомнив, что династия Романовых начиналась именно с Михаила. Он и думать не мог, что нового Михаила разгневанный народ даже близко не подпустит к трону…
Вскоре телеграммы посыпались градом — то из Петербурга, то из Иркутска от генерал-губернатора. Чем страшнее были вести из столицы, тем путанее становились указания из Иркутска. Сначала генерал-губернатор требовал принять меры к пресечению беспорядков, но не уточнял, какие именно. Затем последовало: «Распространяющих ложные слухи о революции и свержении самодержавия сажать». Это было совершенно конкретное требование, и вице-губернатор приступил к его исполнению. В типографии было отпечатано предостережение и расклеено по городу.
— В бумажках пользы мало. Надо брать большевиков! — заявил Тизенгаузену полицмейстер Рубцов.
— Увы, господин полковник. Мы опоздали, — вздохнул вице-губернатор. — Вот, полюбопытствуйте. От генерал-губернатора.
Рубцов схватил бумажку одубевшими пальцами. На ней значилось: «В столице создано временное правительство. Рекомендую передать всю полноту власти его местным учреждениям».
— Временное правительство… — пожевал усы полицмейстер. — Кто ж в него входит?
— Возглавляет правительство князь Львов. Среди членов — Родзянко, Гучков, Милюков…
— Так ничего страшного! — обрадовался полицейский полковник. — Почтенные люди!
— В столице, конечно, власть в руках достойных. А здесь, того гляди, большевики захватят. Так что, полковник, смотрите в оба. Государя нет, но отечество остается. Наш долг — сберечь его.
— Слушаюсь! — гаркнул полицмейстер. — Значит, брать большевиков?
— Брать пока опасно. Посмотрим, как пойдут события в Петрограде. Но следить за всеми, следить! Собрания — разгонять!
В эти бурные дни Уосук получил задушевное письмо от Разбогатеева. «Дорогой сын Иосиф! — писал купец. — Сложное время настало в нашей стране, и я весьма за тебя беспокоюсь. Надеюсь, впрочем, что ты парень с головой и будешь осмотрителен… У нас все благополучно. Торговля идет хорошо. Заключил выгодный контракт с «Лензолотом» на поставку мяса. С компанией этой просто приятно иметь дело: она платит золотом. На каникулы обязательно приезжай к нам. Будешь не только отдыхать, но и помогать мне, входить в курс и вкус коммерции. Твой отец Николай Алексеевич».
«Увидел бы ты, чем я занимаюсь, — усмехнулся Уосук. — Нет, дорогой Николай Алексеевич, ни к чему мне ваша коммерция… Ваше золото. Золото…» — повторил он про себя. Не думал он, что еще вспомнит об этом золоте и оно сыграет еще свою зловещую роль.
«А что касается каникул, то они, кажется, уже начались».
Перед занятиями разговор в аудитории пошел о политике.
— Крышка царю! — сияя глазами, сказал Максим Аммосов.
— Ерунда! — крикнул кто-то из купеческих сынков.
— Нет, не ерунда, — тихо сказал бледный русоволосый семинарист. Мой отец телеграфист. Вчера он принял телеграмму о том, что Николай отрекся от престола.
— Ну так что! Другой на его место сядет.
— Михаил Александрович тоже отрекся.
— На наш век царей хватит!
— Династия Романовых обречена, — строго глядя прямо перед собой, твердил сын телеграфиста.
— Все-то ты знаешь! А с войной как? — вопросил здоровенный парень из крестьян. По-видимому, перспектива отправиться на фронт его весьма беспокоила.
— Война кончится! — громко сказал Максим. — Ее вело царское правительство. А оно свергнуто!
— Ну и что? Отец говорил, что Временное правительство обязалось продолжать войну до победного конца.
— А твой отец согласен с этим? — спросил Уосук. Его начинал раздражать всезнающий сын телеграфиста.
— Мой отец революционер и патриот. Естественно, он за победу над врагом.
— Ах, вот что! — вспылил Уосук. — Значит, твой папаша — эсер! Предатель он, а не революционер!
— Позвольте, — с удивлением воззрился сын телеграфиста на Уосука, — а чем занимается ваш отец, миллионер Разбогатеев? Как говорится, чья бы корова мычала…
Поднялся невообразимый шум.
— Тихо, Иосиф, — сжал ему локоть Максим. — Ты себя пока не обнаруживай.
В этот момент послышался длинный звонок.
— Революция революцией, а ученье ученьем. Сие суть не имеющие друг к другу отношения категории, — назидательно произнес длинноволосый попович.
В аудиторию вошел ректор.
— Господа семинаристы, по распоряжению вице-губернатора с сегодняшнего дня занятия в нашем учебном заведении прекращаются.
— Как? Почему?
— Не беспокойтесь. Это временная мера. Пройдут волнения, и семинария вновь гостеприимно распахнет перед вами двери. Так что по домам не разъезжайтесь. Но и к сборищам разным не примыкайте. Ваше дело учиться…
«Вот также и Николай Алексеевич: «Надеюсь, что ты парень с головой». Не знаете вы, господа, что есть у нас и другие учителя. Они не учат отсиживаться в холодке, когда идет бой за правду. Мы пойдем за ними. А семинария… мы ее окончим. Когда ж и учиться, как не при новой власти. Власти народа».
Но сердце подсказывало Уосуку, что переступить порог семинарии больше ему не придется.
Пока представители других партий выжидали, большевики развернули активную работу. Они вели агитацию среди солдат из местной воинской команды, привлекали на свою сторону городское население. Главной их целью было создание органа, способного управлять областью.
На общем собрании всех политических ссыльных против большевиков сомкнутым строем выступили меньшевики и эсеры. Единственное, к чему они призывали, — не торопиться. Большевики же требовали решительных действий. Их поддержали участники кружка «Юный социал-демократ», ставшие полноправными членами большевистской фракции. Голосование закончилось в пользу большевиков. Видя, что они могут оказаться у разбитого корыта, меньшевики и эсеры согласились примкнуть к большевикам.
Было созвано общегородское собрание, избравшее Комитет общественной безопасности. В него вошли Петровский, Ярославский, Орджоникидзе, Максим Аммосов и эсер Соловьев. Председателем Комитета стал Петровский.
В тот же день делегация Комитета во главе с Петровским направилась к резиденции вице-губернатора. Путь делегатам преградил полицейский караул.
— Стой! Кто такие?
— Доложите вице-губернатору: прибыл Комитет общественной безопасности, избранный городским народным собранием.
Полицейский чин пробыл у губернатора недолго.
— Его превосходительство не признает вашего Комитета. Приказываем вам разойтись по домам.
— Ну что ж, — усмехнулся Петровский. — Мы примем свои меры.
Ночью вооруженными силами Комитета были заняты телеграф, телефонная станция, казначейство, здание городской думы и типография. Уосук участвовал во взятии типографии.
Обошлось без перестрелки: рабочие сами открыли ворота.
Уосук расставил людей по постам, а сам расположился в конторке мастера.
— Товарищ комиссар, — подошел к нему наборщик Жилин, — тут у нас печатается воззвание вице-губернатора. Что делать?
— Приостановите печатание. Я сейчас свяжусь с Комитетом.
Уосук заранее знал, что скажут в Комитете, но ему по-мальчишески хотелось поговорить по телефону — впервые в жизни. Он снял трубку.
— Приостановите печатание. Я сейчас свяжусь с Комитетом.
Уосук заранее знал, что скажут в Комитете, но ему по-мальчишески хотелось поговорить по телефону — впервые в жизни. Он снял трубку.
— Телефонная станция слушает, — услышал он голос Миши Ксенофонтова.
— Миша, что ли? Ты что там делаешь?
— А, Иосиф! Мы заняли станцию. Тебе что надо?
— Дай Комитет.
— Даю!
Через мгновение в трубке послышалось:
— Петровский слушает.
— Товарищ председатель Комитета, это я, Токуров. Из типографии. Здесь печатается контрреволюционное воззвание губернатора. Как поступить?
— Что за вопрос! Машину остановить, набор рассыпать, отпечатанные экземпляры уничтожить.
— Понятно, товарищ председатель Комитета!
— Чудаки! Губернатор окружен, а они его бредни на бумагу переносят.
— Окружен, Григорий Иванович?
— А что же, шутить с ним будем? Хватит, товарищ Иосиф, нашутились!
Уосук не сразу положил трубку. Какое все-таки чудо телефон…
Между тем вице-губернатор созвал по телефону на совещание чиновников областного управления и полиции. Он не знал, что телефонная станция давно в руках большевиков. Контролировавший все переговоры Тизенгаузена Миша Ксенофонтов сообщил в Комитет время совещания и пароль.
Ровно в 11 вечера Комитет общественной безопасности в полном составе подошел к резиденции.
— Стой! Кто идет?
— Свои! — Петровский назвал пароль.
— На совещание?
— Да, припоздали малость…
— Проходите!
Начальник караула козырнул и отступил в сторону.
Из кабинета доносился голос Тизенгаузена:
— Господа, пора обсудить наше положение. Связь с Иркутском и Петроградом прервана, за сегодняшний день я не получил ни одной депеши…
— Депеша есть! Сейчас я вам ее прочту. — Петровский решительно шагнул на середину кабинета.
Вслед за ним вошли и остальные члены Комитета.
— Кто такие? Откуда? — испуганно и возмущенно заговорили царские чиновники.
— Мы — Комитет общественной безопасности, избранный революционным народом. Телеграф в наших руках. Потому вы, господин вице-губернатор, ничего не получали. Извините! Одну из телеграмм мы принесли.
Он развернул телеграмму и прочел:
— «Якутскому вице-губернатору. Сообщаю, что власть в стране сосредоточена в руках Временного правительства. Предлагаю без всяческого сопротивления передать всю военную, полицейскую и гражданскую власть местным органам правительства».
— От кого? От кого телеграмма?
— Подписана премьер-министром Временного правительства. Впрочем, читайте сами!
Петровский подал телеграмму Тизенгаузену.
— Позвольте… да ведь это же ссыльный большевик Петровский! — взревел полицмейстер Рубцов.
— Бывший ссыльный. Равно, как и вы — бывший полицмейстер, господин Рубцов, — насмешливо произнес Петровский.
— Н-нет, — разжал губы Тизенгаузен, — пока не получу прямых указаний от генерал-губернатора Восточной Сибири, ни Временному правительству, ни тем более вам я не подчинюсь.
— Сопротивление бесполезно! Весь город наш. А указаний от генерал-губернатора вам не дождаться: он смещен! В общем, так: завтра в 12 часов дня сложите свои полномочия перед народным собранием. Ждем вас, господа!
5 марта задолго до полудня здание общественного собрания было переполнено. Здесь теснились чернорабочие и обыватели, учащиеся и купчики, батраки и их хозяева. За столом, покрытым красным сукном, расположились члены Комитета общественной безопасности.
— А не промахнулись ли мы с тобой, объявив, что сегодня состоится передача власти? — шепнул Ярославскому Петровский.
— Можешь не сомневаться. Некуда им, голубчикам, деваться. Да вот они, идут!
В проходе появились вице-губернатор и полицмейстер. Народ с насмешкой расступался перед ними, освобождая дорогу к президиуму. Бывшие властители шли понуро, опустив головы.
Не поднимаясь на возвышение, Тизенгаузен повернулся к залу и невнятным голосом заявил о сложении своих полномочий. Он поднялся на цыпочки и положил на стол президиума шпагу. То же самое полицмейстер проделал со своей саблей. Затем оба быстрыми шагами устремились к выходу. Вице-губернатор вытирал на ходу слезы.
Уосук невольно припомнил, как совсем еще недавно этот тщедушный старик катался на тройке по Большой улице в сопровождении девяти-десяти казаков, а прохожие шарахались в стороны. Те же, кто успевал разглядеть губернаторский поезд издали, отступали к обочине и снимали шапки, не обращая внимания на лютый мороз или проливной дождь… Еще страшнее казался горожанам полицмейстер. Губернатор что — промчался, и нет его, а полицмейстер мог и остановиться прямо перед тобой. Добра это никогда не сулило…
Они уходили не только из зала — они уходили из жизни людей, которыми повелевали.
На другой день в округа области были разосланы телеграммы бывшего вице-губернатора о том, что он слагает свои полномочия и передает власть Комитету общественной безопасности. Тут же в Комитет посыпались запросы, кто будет управлять округами. Комитет созвал на совещание представителей всех политических партий.
— Товарищи, — сказал Ярославский, — прежде всего мы должны решить вопрос об областном руководстве. Временное правительство рекомендует на места бывших губернаторов выдвигать временных комиссаров. Какие есть предложения?
Орджоникидзе вскочил на ноги:
— Предлагаю на должность комиссара области бывшего депутата Государственной думы Петровского.
Так во главе области встал бывший рабочий и политический ссыльный, будущий Председатель ЦИК Украины Григорий Иванович Петровский.
Глава пятнадцатая.
«Мы продолжим ваше дело». «Ты — Иосиф Токуров?» — «Нет. Я Разбогатеев»
Вскоре пришла весть о приезде в Россию Ленина, о его Апрельских тезисах, и якутские большевики воспрянули духом: борьба продолжалась! Они с нетерпением ждали первых пароходов, чтобы уехать в центр России. Навигация на Лене открывается поздно — в конце мая. Два с лишним месяца вынужденной задержки было решено использовать для укрепления в Якутии власти трудящихся, для пропаганды среди населения ленинских идей, для воспитания революционной якутской молодежи.
Шла весна. Все жарче пригревало солнце, и все грустнее становился Уосук. Тронется Лена, затрубят пароходы, и люди, без которых он не мыслил своей жизни, надолго, если не навсегда, расстанутся с ним. Особенно привязался он к Ярославскому. Ярославский был ровен со всеми кружковцами, никого особенно не выделял. Он не переступал в отношениях с ними грань товарищеского дружелюбия, но Уосук ощущал, что Ярославский глубоко любит их всех.
Не знавший родительской ласки, юноша тянулся к нему, как к отцу.
Бросил якорь у берега пароход «Акопсин Кушнарев». Пришла пора прощания. На этом судне уезжали Ярославский, Петровский, Орджоникидзе, Клавдия Ивановна и Зинаида Гавриловна — жена Орджоникидзе.
В день отъезда в газете «Социал-демократ» Ярославский выступил с обращением ко всем жителям Якутии:
«Граждане Якутска и области!
Уезжая от вас, я хотел бы, чтобы вы, среди прочих задач, стоящих перед вами, не забывали и о существующих в крае культурно-просветительных учреждениях. Их так мало, а они так нужны народу! Одно из них — музей, находящийся в ведении Якутского отделения Русского Географического общества. Ни старое городское самоуправление, ни центральная власть, ни областная не поддерживали его материально, и музей неизбежно бы погиб, если б не безвозмездный труд его работников — политических ссыльных.
Мне хочется, чтобы этот труд не пропал даром, чтобы вы взяли музей под свою постоянную опеку, оказывали ему всестороннюю помощь.
Покидая Якутскую область, я верю в силы народные, верю в то, что население Якутской области приобщится ко всем завоеваниям человеческой мысли, как приобщается в эти дни к политической и гражданской жизни».
— Мы продолжим ваше дело. Во всем, — тихо сказал Уосук, боясь расплакаться.
Ярославский понял его состояние.
— Ну-ну, — пригрозил он пальцем, — не реветь, социал-демократы!
Загудела сирена. Пароход отошел от пристани. Юноши долго махали вслед ему руками.
* * *В Якутии, расположенной за много тысяч верст от столицы, революционные события происходили совсем иначе, чем в центре. После Февральской революции управление областью взяли в свои руки большевики. Когда же большинство их покинуло Якутск, власть перешла к эсерам и меньшевикам. Областной комиссар эсер Соловьев распустил Комитет общественной безопасности и взамен сколотил свой — Комитет общества защиты революции. Из местных казаков и бывших царских полицейских были созданы вооруженные контрреволюционные силы.